***
Когда Гарри наконец видит за окном Дырявый Котёл, он решает, что Ночной Рыцарь можно использовать как метод для пыток. Он лучше будет драить котлы профессора Снейпа зубной щеткой, чем вновь подвергнет себя дребезжанию, вращению, оглушению и в целом вызывающей тошноту поездке на этом автобусе. Между тем, Пэдди, похоже, понравилась поездка; он даже подпрыгивал на сидении от кипящей в нём энергии. Гарри подавил желание взглянуть на паршивую собачонку, вместо этого лишь похлопал его по голове и сказал: — Хороший мальчик. Пэдди кажется в равной степени довольным и обиженным, кивает, как бы отвечая «Естественно!», а затем прикусывает пальцы Гарри, словно отчитывая: «Но не говори со мной, как с собакой». Гарри закатывает глаза и говорит: — Но ты же собака, Пэдди. — совершенно не заботясь о том, что он, похоже, разговаривает с собакой. Не то чтобы кого-то волновало, как Невилл Лонгботтом ведет себя публично. Но когда он протискивается мимо входа в «Дырявый Котёл», крупный мужчина, который выглядит как дядя Вернон, страдающий запором, встает с того места, где сидел, а затем, кажется, просто сжимается от облегчения. — Гарри! О, слава Мерлину, ты в порядке! — мужчина толкается вперед и берет лицо Гарри своими обеими огромными руками, поворачивая его из стороны в сторону, словно проверяя, нет ли на нем травм. Гарри хмурится. — Гм. Сэр. Не могли бы Вы... Я имею в виду, не могли бы Вы... Перестать прикасаться ко мне, пожалуйста? Мужчина быстро опускает руки и смотрит на мальчика с виноватой улыбкой. — Я ужасно извиняюсь. Мы все так волновались за тебя. Пойдем, пойдем, я куплю тебе обед, и мы сможем приятно поболтать, ты и я. Гарри слегка съеживается. — Простите, сэр, я не думаю, что это разумно. Я Вас не знаю, ну и... Он прерывается, когда мужчина хихикает. — О, это моя вина. Министр магии, Корнелиус Фадж, к Вашим услугам, мистер Поттер. Он слегка кланяется Гарри, и мальчик тоже кланяется в ответ. Министр Фадж, кажущийся чрезмерно довольным собой, сжимает цепкие пальцы вокруг локтя Гарри и тащит гриффиндорца к тихому столику в задней части паба. По пути к столу Гарри замечает как минимум шесть мужчин и женщин в красных одеждах, пристально наблюдающих за происходящим. — Кто они? — спрашивает он министра, кивая головой в сторону мужчины и женщины, сидящих как часовые. Фадж смотрит на их стол снисходительно. — Авроры. Они, ну... Они то, что маглы называют «питлицевский»* или что-то в этом роде, но для волшебного мира. Гарри кивает и позволяет втянуть себя за стол. Фадж садится напротив него и просит у Тома, бармена, сливочного пива для юного Гарри и «Огневиски для меня, пожалуйста.» Министр подрыгивает коленом и вытирает лицо бордовым платком. Он прочищает горло. — Ты наверняка будешь рад узнать, что мы поправили твою тетю и стерли ей память. В этом нет ничего плохого. Гарри смотрит на мужчину недоумевающе. — Что? — Ужасная работа, не правда ли? Стирать волшебство из памяти маглов... Знаешь, в том, чтобы быть сильным, ничего плохого нет, а? Ну, это... — он замолкает. — Но ты ничего не можешь поделать со случайной магией. Намного проще было просто стереть её воспоминания. Мы не злимся на тебя за это, мой мальчик, совсем нет. Гарри спасается от тяжести формулирования ответа, когда Том возвращается с кружкой жидкого янтаря, пахнущего коричневым маслом и кристаллизованным сахаром. Напиток ставят перед Гарри, подмигивая и произнося: — Мистер Поттер. А затем стакан, полный чего-то прозрачного, источающего запах горящей резины, ставится перед Фаджем с гораздо более резким и еще более почтительным «Министр». Министр Фадж рассеянно кивает, а Гарри говорит: — Спасибо. Бармен Том улыбается ему и уходит прочь. Гарри делает глоток напитка, смакуя сладкий, но соленый вкус на кончике языка. Он внезапно понимает, что почти не ел весь день из-за того, что избегал Мардж, а затем его отправили готовить обед. Он игнорирует пристально смотрящего Министра и глотает сливочное пиво со всей грацией голодающего. — Да ты, верно, оголодал? — спрашивает Фадж с юмором, исполненным отвращения. Гарри вытирает пену с губы тыльной стороной ладони. — Извините, — бормочет он. — Это был долгий день. Фадж незаметно смягчается и расслабляется на подушках за своей спиной. — Этого следовало ожидать. Ночной Рыцарь выбивает из колеи даже взрослых волшебников. Гарри вздрагивает от воспоминания. Он почти отвечает вопросом, кто именно думал, что Ночной Рыцарь будет приемлемым способом передвижения — особенно когда он думает, что большинство взрослых волшебников способны за мгновение переместиться в любую точку мира, — но затем принимает во внимание странность этого импровизированного разговора с самым уважаемым правительственным чиновником волшебного мира. Поэтому он спрашивает: — Почему я здесь, сэр? Я имею в виду, почему мы... Обедаем? Фадж снова подрыгивает коленом. — Ну, мой мальчик, я должен был убедиться, что ты в безопасности, понимаешь? Мы решили оставить тебя здесь до конца лета, ведь твои родственники-маглы не подходят... Для этого конкретного климата. Ну, вернее, для волшебного мира? Особенно в связи с последней ситуацией. Ох... Но не беспокойся. Твоя безопасность — наш приоритет. Гарри не может сдержать улыбку, расплывающуюся на его лице. Он пытается торжественно кивнуть — действительно, сейчас очень тревожные времена, сбежал преступник — но его зеленые глаза просто сверкают сиянием тысячи миниатюрных бриллиантов, преломляющих золотой солнечный свет. Он выглядит очень веселым. — Я останусь здесь, пока не вернусь в Хогвартс? Вы это хотите сказать? Фадж гладит мальчика по руке. — Да, ты останешься здесь, — затем служитель наклоняется вперед с такой гримасой на лице, будто хранит великую тайну. — Я хотел бы спросить тебя еще об одном. Теперь они так близко, что Гарри чувствует запах кофе и перца в его дыхании. Фадж поглядывает туда-сюда, а затем шепчет: — Картина Малфоя, созданная тобой — зимняя страна чудес — она великолепна! Я думал, что Люциус преувеличивает, но во время его июньского бала я был поражен. Что я мог бы сделать, чтобы заказать произведение для себя и своей семьи? Гарри глуповато моргает пару раз. А затем ещё немного. — Гм... — говорит он нечленораздельно, чувствуя себя во многом похожим на Дадли. — Правильно. Да уж... Произведение искусства. — он задумывается на пару мгновений. — Ну, есть лист ожидания. — Гарри сейчас просто придумал это: ничего подобного у него никогда и не было. Итак, Гарри продолжает: — Если Вы в общих чертах опишете мне то, что хотите, я добавлю Вас в список. Фадж снова похлопывает его по руке. — Я обязательно сделаю это. Спасибо, юный мистер Поттер. Я с нетерпением жду встречи с тобой в будущем. Министр откидывается назад и вновь предоставляет Гарри личное пространство. Он поправляет бордовое пальто, встает, одним длинным глотком отпивает из стакана, а затем снова тянет Гарри за локоть. Он смотрит на одного из волшебников в красных одеждах. — Шеклболт. Не могли бы Вы отвести Гарри в его комнату? Волшебник, высокий и довольно привлекательный темнокожий мужчина, резко кивает. — Конечно, Министр. Фадж взъерошивает волосы Гарри, как собаке. Пэдди слегка порыкивает. — Что-ж, — говорит Министр. — Я пойду. Оставайся в безопасности, Гарри. Гарри гладит Пэдди так, как, он надеется, его утешит. — Вы тоже, сэр. С видом огромного самодовольства Корнелиус Фадж неторопливо уходит. Трое авроров в красных мантиях следуют за ним в слабозащищающем строе. Шеклболт кажется довольно тихим и жестами ведет Гарри в его комнату. Мужчина стучит в дверь, открывает её, а затем говорит: — Подожди здесь, я проверю безопасность и поставлю несколько защит. Гарри пожимает плечами. — Ладно. Мужчина быстро входит в комнату и закрывает дверь. Гарри видит сквозь трещины вспышки синего электричества, похожего цветом будто бы на лунное серебро. Дверь открывается, и появляется улыбающийся Шеклболт. — Теперь ты в безопасности, Гарри. Можешь сохранять спокойствие вплоть до конца лета. Не надо больше убегать и все будет хорошо. Гарри смотрит в пустую комнату с простой кроватью и единственным окном. Идеально. — Да, я не буду этого делать — снова, я имею в виду. Спасибо Вам. Шеклболт протягивает ему руку и Гарри очень мужественно отвечает на рукопожатие. — Пожалуйста. Оставайся в безопасности, хорошо? Гарри пытается вернуть крепкую хватку. — Так точно, сэр. Шеклболт отпускает его руку. — Что-ж, тогда увидимся, мистер Поттер. — Увидимся. Гарри входит в комнату, закрывает дверь и садится на ослепительно белую кровать. Он задается вопросом, узнает ли Хедвиг, как найти его здесь, или она вернется к Дурслям. Кажется, она всегда знает, где находится её человек, поэтому он не слишком беспокоится. На случай, если она прилетит за ним, он идет и открывает окно. Дождь уже перестал идти. Он скользит по стене, смотрит на безликое пространство снаружи и чувствует тяжесть дня. Он сейчас один. За ним никто не идет. Он просто будет здесь, в этой комнате, один. Ему не нужно возвращаться к Дурслям. Это все, чего он действительно хотел летом. И все же… Он одинок. Он хочет, чтобы кто-то держал его, кто-то любил его. Здесь, в стране живых, с ним никого нет. Он покинут. Том. Если нет никого другого, у него есть Том. И, может быть… Может быть, сегодня он сможет закончить рисунок, сделать Тома кем-то здесь, в мире наверху. Тогда Гарри был бы не один тут. Том тоже. Он достает дневник и ручку, а затем проводит пальцами по обложке, как будто это амулет. Он перелистывает страницу, где Том стоит и смотрит на него, время от времени моргая глазами. Павлин в замешательстве тыкается носом в ногу подобного статуе Тома, но ему быстро становится скучно и он покидает страницу, чтобы отдохнуть в другом месте в мире дневника. Похоже, павлин похудел. Нет, думает Гарри, павлин действительно выглядит больным. А трава, как он видит на другой странице, умирает. Наморщив лоб, он оглядывается на почти законченного Тома и приступает к работе. Некоторые вещи могут подождать, но Том точно не может. Когда он начинает рисовать, его руки лихорадочно двигаются по странице. Он чувствует глубокое спокойствие, когда его перо будто шепчет, скользя по странице. Его разум ясен, где-то в глубине души он слышит бурлящий поток, и как будто чернила сами льются в его сердце и направляют его руки. Ручка скользит по бумаге всё быстрее и быстрее, пока он наносит последние штрихи на портрет Тома. С его пальцев капает полночь, и он чувствует, как всё вокруг гудит, как будто образ пытается подняться и выйти из книги. Он закрывает дневник с чувством законченности и кладет ладонь на его обложку. «Тепло...» — рассеянно думает Гарри. Он с безмолвным ужасом и болезненным очарованием наблюдает, как обсидиановые чернила поднимаются по его венам, обволакивают его сердце и выходят через другую ладонь. Он безмолвен, если не считать его затрудненного дыхания. Он все еще один. С нарастающим ужасом он открывает дневник и просматривает все страницы, замечая сразу многие вещи. Полевые цветы увяли и сгнили, трава стала коричневой, павлин — это труп на одной странице, а Гремучая Ива упала на бок и превратилась в высохший ствол. Он перелистывает страницы в поисках каких-либо признаков оживления, но все, что он видит, это то, что всюду, где расцветала жизнь, теперь лежит только бремя смерти. — Нет... — бормочет он. — Нет, нет, нет! — он плачет и еле дышит из-за силы своих рыданий, но не может остановиться, не знает, остановится ли он когда-нибудь, потому что есть смерть, столько смертей и... Том. Том ушел.***
Когда Том начинает чувствовать притяжение, он почти отмахивается от него, как от странной эмоции. В последнее время он так много переживал... Но оно дёргает и странно тяготит его изнутри, болит, и он начинает понимать, что это момент, когда все поменяется. Он собирается положить конец этой добровольной изоляции и вернуться в истинную реальность. — Это горько и одновременно сладко. — размышляет он вслух. Здесь все творения художника принадлежат ему одному. Он существует только для Гарри — и когда Гарри мечтает, Гарри существует только для него. Он задается вопросом, будут ли у него все еще ночи с Гарри, когда он вернется в высший мир? Он думает, что заберет их обратно, если потеряет. С магией в его руках ничто не превзойдет его. Даже смерть. Он выходит из призрачного Хогвартса. Украшения могут замаскировать даже самые грязные места, но он не допустит себе остаться в тюрьме, в которой был уже около пяти десятилетий. Он выходит в поле и вдыхает полными лёгкими то чувство, когда к его костям наконец возвращается жизненная сила. Он не заметил, насколько по-другому он чувствовал себя сейчас... Живым. Сейчас он дышит. Воздух входит и выходит из него... Сдерживать дыхание больно. Он не дышал так долго, что уже успел забыть, каково это, когда в него погружается воздух и какое облегчение это приносит. Мир вокруг него умирает. Снежок лежит на земле и тихо курлыкает, бедняжка. Как бы то ни было, он может найти других павлинов, но... Они всё же будут не такими. Красивая злая Ива падает. Сучья, которые шелестят в мучительной тишине, и болезненно серые ветви, прикрывавшие землю от бескрайнего серого неба, превращаются в ничто. Он что-то чувствует. Чувство потери, возможно... И всё это — из-за этого блестящего, одинокого… Могущественного дерева. Он думает, что оно было похоже на него. Его жертва не пропадет даром. Пока всё тепло выходит из тела Снежка, под подошвами ботинок Тома хрустят гнилые цветы и кости певчих птиц. Он идет во двор, который создал Гарри. Он до сих пор помнит вкус крови своего художника на кончике языка, чувствует, как дрожащее тело крепко сжимается в его руках. Он наклоняется и поднимает сломанную тисовую палочку, оставляя целую палочку из остролиста валяться одну. Это не его. Но эти две половинки, которые сломаны... Они его. Он засовывает их в карман, чувствуя, как его тело отрывается от земли, оставляя после себя шедевр трагедии и Том широко открывает глаза, сквозь туманную дымку взирая на мир наверху.***
Первое, что он видит, это то, что он безошибочно находится в комнате Дырявого Котла: белое покрывало и открытое окно. Второе, что он видит, это то, что Гарри прижался к стене, рыдая так сильно, что бедняга едва может дышать, лишь медленно раскачивается. Под кроватью спит большая черная собака, высунув лохматый хвост. Дневник лежит на полу: раскрытый и брошенный. — Гарри... — бормочет Том. Драгоценный мальчик не может слышать слова из-за силы своих мучительных криков. Том делает шаг вперед и опускается на колени, вспоминая их первую встречу в шкафу несколько месяцев назад. Он тянет непоколебимое тело вперед, в свои сильные объятия. Он гладит мягкие волосы, удивляясь тому, что это реально, что он чувствует тепло мальчика. Что у него самого есть тепло. — Гарри, — снова тихо повторяет он. — Ты в порядке? Я здесь, милый. Я здесь. Рыдания резко оборвались. — Том? — голос Гарри странно надломлен. — Это ты? Том? Это ты? — Гарри отстраняется, и Том отпускает его. Маленькие руки, испещренные мозолями, проходят по всему его лицу, обхватывают щеку и пробегают по носу. — Ты... Ты сейчас настоящий? — спрашивает Гарри с красными от рыданий глазами, в которых всё ещё блестят слезы, прозрачные, как вода в озере. Если глаза Тома наполнятся имитацией слез, никто, кроме чуда в его руках, никогда об этом не узнает. Он целует мальчика в висок и глубоко вздыхает. — Да, я настоящий. Я здесь... Я здесь. — его голос дрожит от силы убедительности слов. Мгновение Гарри смотрит на него с удивлением, а потом морщится. Он снова зарывается в грудь Тома с новой волной рыданий, вцепившись руками в ткань его мантии. «Скоро мне нужно будет купить новую одежду. Интересно, приобрел ли я в старости какие-то средства или мне придется использовать чьи-то деньги?» — думает Том. Гарри, разбитый горем, кричит: — Они все ушли. Я создал их, и теперь они мертвы. Столько смертей... Том успокаивающе проводит рукой по костлявому позвоночнику мальчика. Бедный, он так худ... — Они ушли, чтобы я смог сбежать. Ты когда-нибудь умрёшь, и они тоже, но это нормально. Я здесь, мой дорогой. Я не оставлю тебя. Голос Гарри внезапно стал таким тихим, полным мучительной надежды человека, которого слишком много бросали. — Обещаешь? Том крепче сжимает его плечи. — Я обещаю. И любой, кто попытается забрать тебя у меня, узнает, что значит бояться. Они будут гореть от ужаса. Медленно слезы Гарри останавливаются, и мальчик растворяется в объятиях Тома. — Давай, дорогой. Пойдем спать. — Гарри слабо кивает и позволяет Тому наполовину отнести его в кровать. Он использует палочку мальчика, чтобы произнести быстрое Репаро, а затем улыбается, как акула, при виде целой тисовой палочки, возрожденной из пепла, как феникс, наделяющий её силой. Он накладывает очищающие чары на сонного мальчика и превращает их одежду в мягкую шелковую пижаму. Когда он устраивается под одеялом, оборачиваясь вокруг Гарри, чтобы мальчик был в безопасности и согрелся, его художник говорит мягким от усталости голосом. — Они все собирались умереть. Том с невероятной мягкостью проводит пальцем по волосам Гарри, трепеща от того, насколько он устал и может действительно заснуть впервые за пять десятилетий. — Хм? Гарри удовлетворенно вздыхает. — Я знал это по павлину. Том смеется, вспоминая немое существо, которое следовало за ним и пыталось плавать всякий раз, когда он шел к озеру. — Ты имеешь в виду Снежка? Гарри тоже грустно хохочет. — Если ты так его назвал, то да. Он ел, ты это видел? Он ходил, худел. Трава становилась коричневой, а цветы, которые я рисовал, распускались красивыми бутонами. Гарри проводит рукой по руке Тома, словно проверяя, существует ли слизеринец. — Профессор Беджервуд учит, что всякий раз, когда вы рисуете что-либо с помощью магии, это снимок. Портреты — это всего лишь мгновение чьей-то души. Они не едят, им не нужно спать, хотя они могут, как и человек в тот момент, когда его рисовали. Они могут учиться, но их представления о мире не изменятся, независимо от того, сколько новой информации они хранят. Потому что настоящие магические картины не меняются, а если они и меняются, это магия темной души. Том прикусывает язык. Магия темной души... Гарри продолжает, уткнувшись лицом в шею Тома. — Но эти рисунки... Они были такими живыми. А это значит, что они бы всё равно умерли. — Гарри фыркает, и его голос наполняется таинством вековых знаний. — Все, что живёт — умирает. Это именно то, что значит быть живым… Просто, я думаю, это было слишком рано. Это было слишком рано. У Тома такое чувство, что Гарри больше не говорит только о рисунках. Он думает, может быть, о рыжеволосой женщине и мужчине в очках, которые были храбры, как львы, и мертвы, как павлин, которого Том назвал Снежком. — Это уже было, Гарри. — он натягивает на них одеяло повыше. — Было, но дальше будет лучше. Спи, дорогой. Я буду здесь утром. Никто бы снова не разлучил их. Все живое должно умереть. Вот что значит быть живым. «Это страшно.» — думает Том. Но он чувствует тепло вокруг себя, обнимает Гарри... Впервые они встретят восход солнца вместе. Он всё ещё будет здесь, когда проснется. Он проснется впервые за пятьдесят лет.