***
Его представил студентам сияющий от счастья директор: — Это Том Блэк, присоединившийся к нам из мира за стенами замка. Он долго болтал со Шляпой, мои извинения. Вы ведь и сами не понаслышке знаете, насколько Шляпе нравятся хорошие разговоры. Ну что, наконец отсортируем первогодок? Том пробирается к столу Пуффендуя, стараясь внешне не гримасничать. Пуффендуй. Есть что-то невероятно ностальгическое и пугающее в том, что он находится в том же Большом Зале, в котором стоял пятьдесят лет и три месяца назад — когда ещё не был заперт в дневнике. В Большом Зале дневника не было еды, небо над головой всегда было серым, но столы были в целом такими же — высокие окна и их решетчатые стекла смотрели на него в течение пяти десятилетий в эхе дома, ставшего тюрьмой. Там он не жил — существовал. Он и любит, и ненавидит это место. Он думает о том, сколько времени провел в точной копии общежитий Слизерина (зеленое покрывало, диван, вид на озеро), и ему приходит в голову довольно неприятная мысль. «Я лучше буду пуффендуйцем, чем вернусь туда.» Когда он проходит мимо мест для младшекурсников, белокурый мальчик, который выглядит в точности как молодой Абраксас Малфой, в зелёной мантии и с слизеринским галстуком, смотрит на него пугающе пристально. Том ухмыляется — мальчик открыто смотрит в ответ и приподнимает подбородок. Он говорит со всем презрением и подозрением чистокровного принца: — Блэк? Лжец. Том наклоняет голову, усмехается и отворачивается от Малфоя. С приглушенной грацией он садится за не тот стол, за свой новый, и тонко улыбается всем тем барсукам, которые сейчас его окружают. Рядом с ним сидит мальчик с песочными волосами и резкой линией подбородка, на улыбку Тома отвечает своей, широкой, озаряющей ярким лучом. — Рад познакомиться, Том! Я Седрик Диггори, префект пятого курса. Если у тебя есть вопросы, я буду рад помочь. Выступление Тома на посту старосты пятого курса было бы не менее безупречным, не менее очаровательным, чем этого Седрика Диггори. Чистокровная фамилия. Но Том был бы совсем не искренним. Подлинность эмоций льется из этого подростка волнами. Он такой ясноглазый и... Открытый. Пуффендуйцы. Том позволяет своему собственному лицу принять легкое выражение удивления, благодарности и доброты, скрывающихся под поверхностью его благоговения. — Спасибо. Все это немного ошеломляет, не правда ли? Седрик добродушно смеется. — Всегда, когда видишь в первый раз. У Хогвартса есть такой эффект. Девушка со светлыми волосами и зелеными глазами смотрит на Тома взглядом, полным острого подозрения. — Беатрис Хейвуд, — представилась она, но не протянула руку. Она хмурится. — Откуда ты знаешь Гарри и почему ты выносил его с поезда? Имя звенит в голове Тома, он вспоминает. — Ох! — осенило его. — Ты учишься в художественном классе Гарри. Ты приносишь ему сливочное пиво, когда он забывает о себе позаботиться. Кажется, она немного оттаивает по отношению к нему. — Да, он иногда может быть таким глупым ребенком для такого талантливого чертенка... Но ты не ответил ни на один вопрос. Том решил, что пуффендуйцы — невероятно преданные существа. — Мы друзья детства. И я не стану выдавать его секрет о том, зачем его нёс. Он сам может сказать тебе, если захочет. Ясно, что он ответил правильно, потому что Беатрис воркует и все остальные одобрительно кивают ему, а мальчик слева от него (Седрик справа от него) твердо кивает и заявляет: — Ты, мой дорогой, заслуживаешь первый кусок ветчины. Том даже не заметил, что Распределение закончилось и еда очутилась на столах. Ветчина выглядит превосходно, в прошлый раз, когда он был в школе, на столах были лишь простенькие пайки — это из-за Гриндевальда. Слишком много домашних эльфов умерло, чтобы регулярно устраивать пиршества, которые они когда-то устраивали. «Ветчина действительно выглядит неплохо...» — думает Том. Он наслаждается вкусом, поддерживая вежливую и непринужденную беседу с другими пуффендуйцами. Беатрис сказала, что у них схожий с тем годом график, не считая предметов для экзаменов. В тарелке у неё нет мяса, только картофельное пюре, потому что, как она ему громко и гордо говорит, она вегетарианка. После она говорит: — Профессор Спраут рассортирует тебя в спальню сразу, когда мы придём в общежития. Так что сегодня вечером, наверное. Седрик заговорщицки говорит: — О, тебе действительно понравятся общежития. Всем нравятся. Том не может помочь — или предпочитает не помогать — его сомнительное выражение лица. Другая девушка, Элора Данн, хихикает. — Ах, люди говорят, что мы тупицы, и думают, будто у нас там есть украшения в виде шмелей. Но мы всегда говорим, что мы, пуффендуйцы, просто незаметно покоряем мир. Не нужно говорить об этом скрытно или громко, как гриффиндорцы. Мы просто беремся за лучшую работу с улыбками, и это не потому, что мы хотим быть сильными или просто ничтожествами, а просто потому, что мы понимаем людей лучше, чем все эти остальные дураки. Беатрис поднимает чашку: — За Эл! — она делает глоток тыквенного сока и подмигивает Тому. — Ты не увидишь ни единого украшения в виде шмелей в гостиной, я обещаю. Томсин Эпплби, охотник команды Пуффендуя, как узнал Том, громко стонет. — Готов поспорить на пять галеонов — только потому, что ты так сказала, близнецы сделают их ещё до того, как мы вернёмся. Том поднимает голову. — Близнецы? Весь стол хором звучит: — Близнецы Уизли. Седрик говорит: — Они здорово шутят и ужасно талантливые загонщики, но они немного… Излишне юмористичны. Елена фыркает. — Они прекрасные шутники, правда. Попали в нашу Гостиную, переодевшись в пуффов, и это в первую неделю в школе. Вредители. Рохит Дас, младшекурсник, восклицает: — Да, но они нам все равно нравятся. Том хранит информацию на потом, что можно пойти в Гостиные других домов. Если пара гриффиндорцев сможет пройти в Гостиную его факультета, ему будет легко попасть в их. Гарри. Он сжимает пальцы в кулаки и пытается не обращать внимания на то, насколько он обеспокоен. Том постарался успокоить себя тем, что оставил своего художника с способной ведьмой-медиком. Гарри будет в порядке. Он должен быть в порядке. Другого варианта нет. Другие замечают, что Том стал более замкнутым. Что они посчитали за причину, ему не важно. Но они не подглядывают. Они не задают наводящих вопросов. Они просто сидят вокруг него, плечом к плечу, и дают ему понять, что выслушают, если ему когда-нибудь понадобится поговорить. А до тех пор они просто останутся рядом с ним. Это не самое страшное.***
Гостиная Пуффендуя напоминает Тому о том, как он всегда представлял себе очень причудливую нору хоббита. Он читал свою разваливающуюся на части, старую и использованную книгу Толкиена, сидя на грязной койке в приюте, одетый в простую поношенную одежду. После простой схемы избиения нескольких бочек (этот пароль никогда не меняется, выучи его один раз и получишь вечный дом) он входит через известняковый туннель в гостиную. Комната большая и круглая. Высокая крыша украшена открытыми деревянными балками, каждая узорчатая доска покрыта цветами сакуры и подсолнухами. Вся комната кишит зеленью, папоротники на полках рядом с разноцветными книжными переплетами, ковёр из душистой травы покрывает пол. Каждый раз, когда кто-то наступает на траву, она светится мягким желтым светом, высветляя небольшой кружок под ногами идущего цветом нежного света свечи. Сейчас есть сотни разных мест, где земля светится, когда ученики входят в гостиную, и их шаги оставляют небольшие следы тепла. Есть красивые темно-коричневые диваны с желтыми кружевными подушками для цветового разнообразия. Есть одно сплошное окно, которое охватывает все пространство круглой комнаты чуть ниже потолка. В стену встроены ступеньки, ведущие к сиденьям у окна. Бархатцы ниспадают с левой стороны каждой вырезанной лестницы, как желтый водопад. А на одном из цветов, — Каролиновый Жасмин — которые растут по стенам общей комнаты, покоится единственная, богато украшенная, красно-золотая декоративная пчела.***
Гарри просыпается в лазарете. Это уже не удивительно, он всегда просыпается в лазарете в тот или иной момент в течение учебного года. Однако он удивлен и обеспокоен присутствием Снейпа, сидящего у его постели. Суровый профессор сердито смотрит на Гарри. — Ах, мистер Поттер. Так любезно с Вашей стороны наконец-то присоединиться к миру бодрствования. Я рад видеть, что Ваша праздность наконец нашла некоторую, хотя и ограниченную, ограниченность. Гарри моргает, сглатывает пересохшим горлом, снова моргает и затем говорит: — Профессор? — И он смеет обращаться ко мне с моим надлежащим титулом... — притворно удивился профессор, почему-то говоря о Гарри в третьем лице. Гарри сжимает кулак. — Почему Вы здесь, профессор? Верхняя губа Снейпа скривилась. — Поверьте мне, мистер Поттер, я бы не стал мучить себя Вашим раздражающим присутствием, если бы не был обременен довольно важным вопросом. — он вздыхает. — Вы не переставали спать, и хотя я предположил, что Вы, скорее всего, немного вздремнете, но меня вытащили, чтобы разбудить Вас. — он достаёт пузырек с клубящимся туманом из своей мантии. — Если бы Вы знали что-нибудь о зельях, то могли бы посмотреть на это зелье и рассказать мне, как Вас разбудили. Но я не очень-то обращаю внимание на Ваше отклоняющееся от нормы отсутствие таланта и преданности делу, чтобы понять, что Вы совершенно не уверены в том, что я держу в руке. Если бы Гарри чувствовал себя более бодрым, менее растянутым, — словно не в своей коже — он думает, что, вероятно, сказал бы что-нибудь грубое в ответ Снейпу. Но он просто чувствует себя неправым, и слова Снейпа неловко ложатся на его кожу, как одеяло из острых когтей. Он пытается подумать о том, как он в итоге заснул, а затем поднимает очень насущный вопрос: — Кто кричал? Лицо Снейпа становится сосредоточенным, и он внимательно смотрит Гарри в глаза. — Кто-то кричал? — спрашивает он безумно спокойным голосом. Гарри чувствует, как без его разрешения вспыхивают воспоминания. Холодно... «Возьми Гарри и беги!...», «Отойди...» Зеленый, ужасно зеленый, холодный, словно лёд... Его подняли, но это не его мама, и эта женщина, держащая его слишком крепко, тоже кричит, но это так отличается от того другого крика и того, где мама и... Он плачет, всё тело трясется от рыданий. Гарри сворачивается в клубок и пытается притвориться, что его самый ненавистный профессор не сидит напротив него и не смотрит, как он ломается. Он пытается успокоить свое дыхание только для того, чтобы понять, что он вообще почти не дышит. Какофония его слез прерывается тремя словами Снейпа. — Мне очень жаль. — произносит мужчина совершенно разбитым тоном. Слова кажутся монументальными и разносятся по краям лазарета. Гарри не знает, за что это извинение и для кого оно, и это нисколько не помогает ему вспомнить о его худшем пережитом кошмаре. Не говоря ни слова, Снейп встаёт — Гарри слышит движение стула, а затем прислушивается к его резким шагам, когда мужчина выходит из комнаты. Гарри не знает, как долго он остается в этой постели в слезах. Но когда рыдания останавливаются, он вытирает слезы и радуется тому, что его чемодан принесли к изножью больничной койки, а не в общежитие. Сверху лежит плохо связанный крохотный носок. Это подпись Гермионы, если он когда-либо её видел. Он выскальзывает из кровати и открывает сундук, кладет носок в отдел своих любимых предметов, затем натягивает мантию-невидимку и выходит из лазарета. Он бродит по коридорам Хогвартса, как будто он еще на первом курсе, и пытается найти свой путь к невозможному зеркалу, где он сможет увидеть жизнь, которую всегда хотел, семью, которую всегда хотел, но никогда не мог увидеть. (Он брошен.) Он будто бы слышит голос Дамблдора, эхо предупреждения и его ответ, ложь (должно быть, это не могло быть правдой) «Я? Я вижу, что держу в руках пару толстых шерстяных носков.» Но теперь у него есть новые возможности найти невозможное, поэтому Гарри пробирается в художественный класс. Лунный свет просачивается из окон башни и заливает темную комнату сияющим серебром. Портреты, нарисованные другими учениками (во всяком случае, достаточно удачные, с душой), все спят. Зачарованные губки выстроились в ряд у раковины, палитры покоятся на полках послушными безупречными стопками, а швабра чистит пол, чем-то напоминая лунатика, что ходит во сне. Эта швабра довольно милая, несмотря на свой потрепанный внешний вид. Класс называет её «Нелли Пурпурлендер» по причинам, о которых Гарри никогда не удосужился спросить. (Швабра явно коричневая, и в ней нет ничего фиолетового.) В груди Гарри болит. Он сбрасывает мантию-невидимку и направляется к своему месту. Он вытаскивает свежий холст и тюбики с краской, на мгновение позволяет глазам закрыться и, обнаружив глубоко похороненные эмоции, вытаскивает их на поверхность. На мгновение он чувствует призрачный холод скелетной руки, тянущейся к нему, слышит высокий крик... («Возьми меня вместо него!») А затем — затем он видит ослепляющую зелень. И в этой комнате, в этой башне тихо, как на кладбище. Он здесь один. Вспыхнула зеленая вспышка, а затем Пэдди пришел, но ушел, Снейп пришел, но ушел, Хагрид и его мотоцикл, а потом его опускают и... Ему так холодно, он только что остался один, лишь с запиской, на пороге. (Покинутый.) (— Это для твоей защиты.) Крик. Он не может не слышать крик. Он гремит, эхом отзывается в его бессвязном кошмаре. Он смешивает обсидиан с сапфиром и аметистом, пока не обнаруживает цвет ночного неба прямо перед рассветом. Он пишет облака, тяжелые от дождя, тёмные, перекатывающиеся в воздухе над головой. Они отражаются в неспокойной воде, запах морской соли в воздухе чувствуется так ясно, что Гарри с удовольствием вдыхает его полной грудью. Пространство залито каплями льда, брошенными бурными волнами, которые порождает шторм. Луна в воде отражается полумесяцем по всей поверхности океана, её бледное сияние нарушается зазубренным ударом воды о берег. Тысячи мерцающих звезд находят своё место в лощинах облаков и гребнях волн. На тёмном пустом пляже он создает пару брошенных туфель. Они маленькие, новые, красно-золотые, полные уверенности в том, что кто-то сделает свои первые шаги, надев их. И в океане, сером океане, наполненном ночным небом и мерцающими звездами, он вылепляет дубовые деревья, гордые белые паруса и лодку — нет, корабль: он привозит заблудшие души к их вечному месту успокоения. Сброшенный якорь уходит в воду, паруса натягиваются на бешеном ветру. По краям картины мерцает оттенок бледно-розового, оттенок персика, который отражается в океане — это обещание грядущего утра. Но пока не взойдет солнце, на пляже лишь пара брошенных туфель, корабль, усталый корабль, перевозчик душ, и мятежный взгляд на облака, дерзкое небо, ветер и ливень, как будто во время шторма царит покой. Когда он заканчивает, солнце Хогвартса пробивается сквозь окна класса, руки Гарри запачканы краской, она создаёт причудливые созвездия на его руках. Он смотрит на произведение искусства, на бушующую воду, и неожиданно узнает туфли. Он слышит, как теплый голос говорит: «Давай, детка, ещё один шаг и они у тебя.» Обувь Дадли всегда была для него велика. Но эти красно-золотые брошенные детские туфли когда-то принадлежали ему. Он задается вопросом, вернет ли их когда-нибудь. Может быть, думает он, когда сядет на этот корабль. Он сидит на коленях, совершенно не ведая о времени, когда дверь в комнату распахивается. —...если он где-нибудь, где они ещё не искали, то это было бы здесь. Честно говоря, ей следовало сначала проверить художественный класс, но МакГонагалл просто не знает, что делать с нестереотипными гриффиндорцами вроде Гарри, клянусь тебе... Гарри вытягивает шею и видит, как Беатрис входит в класс, за ней идет Том. Он выглядит встревоженным и разъяренным, но хорошо отдохнувшим. Он замечает Гарри раньше, чем это делает Беатрис, затем глубоко и с облегчением вдыхает и выдыхает. — Гарри, слава Салазару... Беатрис странно смотрит на него из-за этого, но никак не комментирует. Том быстро пересекает комнату и втягивает Гарри к себе на руки, а затем на колени. — Никогда больше не пропадай, особенно когда ты ранен. Беатрис кашляет и говорит: — Я просто пойду и скажу людям, что его нашли, да, я просто... — она быстро выходит из комнаты. Гарри расслабляется в объятиях Тома, греясь в тепле, которое так отличается от холода. — Я буду стараться. — обещает он. — Недостаточно искренне, — ворчит Том. Он ласково проводит рукой по руке Гарри. — Ты весь промок, дорогой. Гарри глубоко вздыхает. — Ты пахнешь цветами. Том наклоняется так, что его губы щекочут ухо Гарри. — Я? — снисходительным тоном говорит он. — Полагаю, я ничего не могу с собой поделать, дорогой. В занавески моей кровати вплетены Франжипани. Гарри вздрагивает — он полагает, что всё ещё слишком мокрый — и наконец замечает желто-черную мантию Тома. Сдерживая смех, он спрашивает: — Пуффендуй? Как тебе это удалось? — Заботой о тебе. — совершенно серьезно отвечает Том. Гарри краснеет и не может сдержать радостное: «О...», которое срывается с его губ. Том целует шею Гарри и кладет подбородок ему на плечо. — А теперь скажи мне, дорогой, почему тебе так холодно и мокро? Гарри кивает головой, глядя на картину. В океане по-прежнему бушуют бурные волны, разбрызгивающие немного соленой воды. Том, кажется, некоторое время обдумывал увиденное. — Это невероятно... — он наконец заговаривает. — Такое чувство, что я вижу частичку твоей души. Я чувствую твоё горе. Что за лодка? Гарри задумчиво бормочет: — Паром Харона. Том крепче обнимает Гарри. — Лодка, которая доставляет мертвых в преисподнюю. — Я сяду в неё однажды. — Нет. — говорит Том. — Когда-нибудь мы все умрем. Тома начало трясти, как будто это новая информация для него, и очень пугающая. Гарри никогда раньше не видел его таким. Он чувствует страх Тома, мурашки проходят по его позвоночнику. Гарри поворачивается на коленях Тома так, что его спину забрызгивают волны его творения. Он кладет ладони на щеки Тома и прямо смотрит ему в глаза. — Все в порядке, — успокаивает он. — Когда я сяду на корабль, он будет с тобой. Поедем вместе. Том тоже поднимает руки и отражает жест Гарри, обнимая мальчика за щеки. — Вместе... — медленно проговаривает он, словно пробуя это слово на вкус. Он чуть улыбается и продолжает уже чуть тише. — Полагаю, я смогу с этим жить.