***
Гарри ведет Рона и Гермиону обратно к Северной башне, и они продолжают подниматься по шаткой лестнице в класс Прорицаний. Он же поворачивает налево, толкает дверь в художественную комнату, покорно кланяется швабре Нелли Пурпурлендер и отправляется на свое место. Профессор Беджервуд уже там, глядит на нарисованный паром Харона туманным взглядом своих кварцевых глаз. — Мистер Поттер, — говорит профессор. — Я бы хотел, чтобы это было частью Вашего портфолио в этом году. — Какого портфолио? — спрашивает Гарри. — К сожалению, для 5 курса Зачарованного Искусства СОВ не существует. Студенты шестого или седьмого курса могут отправить портфолио в международное бюро магических работ и получить там оценку, а затем полученный балл будет оценен в эквиваленте ТРИТОН. Я думаю, Вам следует подготовить портфолио к концу этого года. — пока профессор Беджервуд отвечает, его глаза отслеживают волны, когда они разбиваются о берег на картине. — Но я только на третьем курсе, профессор. — Что-ж, именно так. — профессор Беджервуд больше ничего не добавляет и после многозначительного сжатия плеча Гарри, шаркая, уходит, чтобы накричать на Патрицию Стимпсон, прежде чем она навсегда испортит свой холст, смешав краску с раствором для растворения глины. Гарри долгое мгновение смотрит на картину, а затем достает свежий холст и акварель, погружаясь в ритм чистки кистей и чувствуя, как его мысли уходят прочь.***
Гарри встречает Рона внизу лестницы, и они направляются к кабинету Трансфигурации. — Где Гермиона? — спрашивает Гарри. Рон оглядывается. — О, она была здесь… Кажется, минуту назад. Понятия не имею. Профессор Трелони совершенно сумасшедшая, Гарри. Ты даже не представляешь. Невилл догоняет Рона и Гарри, и они замедляют ход. — Она думает, что я умру! — выпалил он. — Профессор Рождественская Звезда сказала это? — уточняет Гарри. Невилл бледен. — Ну, не такими точными словами, но она предсказала, что я сломаю один из её чайных сервизов, а затем на меня нападет гигантская змея, и у меня не будет ничего, чтобы защитить себя, кроме шляпы. — Это странно и специфично. — отмечает Гарри. — Она просто потрясающая! — с восхищением комментирует Лаванда Браун, когда они с Парвати присоединяются к группе гриффиндорцев, идущих на Трансфигурацию. — Фактически богиня. — соглашается Парвати, а затем похлопывает Невилла по плечу. — Мы будем помнить тебя. Всегда. Невилл становится ещё бледнее. Гермиона каким-то образом уже находится в классе Трансфигурации, когда они все входят, и, кажется, глубоко погрузилась в очередную книгу. Откуда в её сумке столько места? — Она мошенница! — яростно шепчет Гермиона Рону, обеспокоенно глядя на Невилла. Мальчик съежился на своём месте и теперь мелко трясётся, смотря в одну точку. — Но это такой легкий урок. Какая разница? — беспечно отвечает ей рыжий. МакГонагалл входит в класс и бросает недолгий взгляд на болтовню и вымученные лица. — Сибилла предсказывает смерть как минимум одного студента в год. Она ещё ни разу не угадала. И вот так цвет вернулся к лицу Невилла.***
Гарри испытывает облегчение, находясь на улице, пусть и ради Ухода за магическими существами. Хагрид стоит рядом со стадом животных, которые выглядят как помесь лошадей и орлов. Гермиона морщит нос. — Это гиппогрифы. Они довольно гордые создания. Но их нет на СОВ или ТРИТОН, поэтому я не знаю, почему они сейчас здесь и почему их так много. В этом году мы, по идее, должны изучать только флоббер червей и хинкипанков. Рон смотрит на гиппогрифов — их перья на крыльях отражают солнечный свет, поэтому кажется, что животные прямо светятся — и тихо присвистывает. — Что-ж, тогда я бы сказал, что нам повезло. Гермиона собирается возразить, когда Хагрид прочищает горло звуками, напоминающими заводящийся двигатель старого автомобиля. — Добро пожаловать на уроки Ухода за магическими существами. Бедный Кеттлберн, ушёл так рано, но мне очень приятно быть здесь со всеми вами. Сегодня мы будем смотреть на гиппогрифов. Он смотрит на ближайшего гиппогрифа и наклоняется для поклона. Гиппогриф отражает действия великана — тоже кланяется. Хагрид многозначительно смотрит на студентов. — Да, вы всегда должны ждать, пока гиппогриф не сделает первый шаг, — комментирует Хагрид. — Это вежливо, понимаете? Иди к нему, поклонись и подожди. Если он кланяется в ответ, можешь прикоснуться к нему. Если не кланяется, то резко отходи, потому что когти у этих крошек острые, как бритва. Хагрид улыбается. — Кто-нибудь хочет дать ему шанс? Никто не кивает, поэтому Хагрид говорит: — Гарри, а как насчет тебя? Рон толкает его в спину, и Гарри покорно идёт вперёд, пока он и чудовище не окажутся на уровне глаз друг друга. Цвет перьев подобен медной пряже, смоченной в шоколаде и покрытой солнечным светом. Гиппогриф — действительно красивое существо, и Гарри расслабляется в своем поклоне. Гиппогриф фыркает и тоже кланяется. — Молодец, Гарри, — теперь Хагрид улыбается ещё ярче. — Думаю, теперь ты можешь прикоснуться к нему. Поэтому Гарри, чувствуя себя несколько абсурдным, кладет руку на бок гиппогрифа и мягко гладит его. Через несколько мгновений Хагрид объявляет: — Я думаю, он позволит тебе покататься на нем. Вверх и вперед. Гарри с сомнением смотрит на животное сверху вниз, но он ведь не зря поступил на Гриффиндор, верно? Он вскакивает на спину гиппогрифа. — Хорошо, — говорит Хагрид, хлопая животное по спине. — Давай, давай, Клювокрыл. Клювокрыл немедленно взмывает в небо. Гарри цепляется за теплую шею, видя, как земля становится всё меньше и меньше. На мгновение он смотрит в зеленое море из древесных листьев, похожее отсюда на лужу Чёрное озеро, и понимает красоту пребывания наверху, столь суровую и контрастирующую с теми снами, которые он провел в дневнике. Он хорошо помнит созданный им пейзаж. Он вспоминает, что именно там, где растет урожай эверглейдов, он нарисовал лабиринт из роз и камелий. Он вспоминает, как на берегу озера его собственная Гремучая Ива смягчилась над одиночеством Тома. Он почти ожидает увидеть где-нибудь расхаживающего Снежка. Но это не тот мир. Тот мир ушел, умер. Он думает, что слезы застынут на его щеках прежде, чем он успеет выплакать всех их, пока он оплакивает потерю прекрасной жизни. Здесь, в мире наверху, нет цветочных лабиринтов и павлинов-альбиносов. Вместо этого студенты заполняют территорию замка, а под его холодными кончиками пальцев — гиппогриф. Он думает, что оба мира были реальными: и дневник, и мир, полный учеников, но именно это тот, в котором он вырастет. Он не способен творить, как Бог, здесь, в облаках, в этом месте, где мечта встречается с опасностью. Он всего лишь человек, который получает представление о том, что значит быть невесомым. Гарри закрывает глаза, не смотря на Хогвартс, что одновременно является и правильным, и неправильным. Он просто позволяет себе летать.***
Том решает, что Пуффендуй, безусловно, лучший дом в Хогвартсе. Пуффендуец может пойти куда угодно — в одиночку, без сопровождения — и вызвать ровно нулевые подозрения. Слизеринец же вряд ли сможет спокойно воспользоваться туалетом, если гриффиндорец тут же не обвинит его в каком-то гнусном заговоре. Конечно, их сильно недооценивают, но когда какой-нибудь пуффендуец преуспевает на занятиях, ему дают абсурдное количество баллов. Седрик, старшекурсник пятого курса, кажется, как раз и приносит больше половины всех очков Пуффендую — другую же половину взяла на себя девочка с третьего курса по имени Сьюзен Боунс, но теперь, когда в Доме появился Том, он уверен, что у них есть реальный шанс выиграть кубок. Ему потребовалось четыре года, чтобы постоянно играть хорошего парня на публике, чтобы убедить Хогвартс в том, что он один из «хороших змей», и он уверен, что ему придется потратить как минимум пять лет на то, чтобы быть абсолютно ужасным, прежде чем кто-либо подумает о нем плохо, как о Пуффендуйце. Его история трагична, его лицо ослепительно привлекательно, и он по-прежнему обаятельный и милый. Как минимум три девушки успели пригласить его на свидание до окончания завтрака, что раздражает, потому что он пытается понять, что происходит с Гарри и его шоколадными конфетами. Но, как он полагает, у него есть возможность снова жить, и, как бы он ни заботился о Гарри, было бы расточительно проводить каждую минуту бодрствования, думая о мальчике. Это было бы… Навязчиво, мягко говоря. Ему всё ещё нужно время, чтобы определить, что он будет делать с отвратительными магловскими волосами, которые он собрал в доме родственников Гарри, и он хочет продолжать учиться теперь, когда у него снова есть книги. За завтраком, после того, как какая-то девушка по имени Мари-что-то-там-Эджкомб признается ему в своей бессмертной любви, Беатрис Хейвуд впивается в Тома взглядом до тех пор, пока он не делает того же. — Что происходит между тобой и Гарри? — требует она. — Он слишком молод, чтобы встречаться. — говоря «он», она, конечно, подразумевает «вы». Том пытается представить себе образ Гарри, встречающегося с кем-нибудь ещё, и он сбит с толку. У них нет романтических отношений, пока нет, но... Похоже, всё к этому и идёт. Никто другой не заслуживает Гарри. Вероятно, он тоже его не заслуживает, но он провел пять десятилетий ни с кем, и в результате стал довольно эгоистичным. — Мы друзья детства, — говорит Том. — Ни один из нас на самом деле не рос с большой физической любовью со стороны наших семей, поэтому мы как бы опирались друг на друга. Знаешь, моя мать умерла, и Гарри всегда был рядом со мной, так что я просто тяготею к нему... Он единственный человек, который, я думаю, действительно знает меня... — Том умолкает, позволяя его голосу дрожать от имитированной печали. Беатрис по-прежнему выглядит немного сбитой с толку, и Седрик обеспокоен тоже, (они могли бы стать отличными защитниками для его художника) но все остальные выглядят просто смущенными и сочувствующими. Он пуффендуец. Конечно, ему нравится обниматься и быть физически нежным. Беатрис бормочет: — Никогда не испытывал особой физической привязанности, а? О, Гарри... Да, по крайней мере, она действительно станет прекрасным защитником.***
Занятия как никогда просты. Том варит зелья, неприязненно глядя на сурового профессора, который сердито смотрит в ответ и задаёт вопросы, которые становятся всё более сложными и мрачными, — он полагает, профессор пытается его поймать — но Том всё же знает достаточно законов, чтобы сказать: «Я не знаю, сэр», если ответ будет означать, что он варит что-то незаконное. Профессор Снейп, кажется, переходит от разочарованного тона к неохотно-почтительному в ходе допроса, а пуффендуйцы и когтевранцы наблюдают за ними с восхищенным трепетом. Наконец, Снейп мягко говорит: — Кровь гоблинов была запрещена в 1982 году, Том. Скажите, Вы действительно использовали её раньше в Шахор Маим? Рассматриваемое зелье якобы превращается в темную жидкость и используется как своего рода мягкое властное средство, чтобы заставить выпившего его человека перейти в состояние сильного внушения примерно на двенадцать часов. Во времена Тома это было законно. — Ну, — говорит Том, кашляя. — Я не могу сказать. Я знаю, что моя мать иногда использовала кровь гоблинов в своих зельях, но мы были совершенно… Отделены от волшебного мира, можно сказать. Снейп кивает. — Да, — соглашается он шелковисто. — Вы были, мистер Блэк. — впервые учитель обратился к Тому напрямую. — Пятьдесят очков... Пуффендую. Посмотрим, умеете ли Вы варить зелья так же хорошо, как и говорить. Том объединился с Беатрис, и они полностью превзошли Когтевран. Некоторые вещи не меняются.***
Профессор по ЗОТИ носит подержанные мантии на пять размеров больше, чем нужно. Вместо взрыва снисходительности, который Том ожидает почувствовать, он видит только соответствующую упрямому выступу челюсти мужчины необходимость доказать, что он действительно принадлежит ко всему этому, что он действительно достоин тут находиться. Том узнает в нём профессора, который смог вызвать телесного Патронуса, чтобы прогнать некоторых дементоров в поезде. — Здравствуйте, класс! Пожалуйста, вытащите свои палочки. Сегодня мы проведем практическую демонстрацию. Между прочим, я профессор Люпин. Озадаченный, Том делает, как его просят, и следует с остальной частью класса в гостиную для персонала. — ... Боггарт, так что я подумал, что может быть лучше? — говорит профессор. — Вы все знакомы с чарами Риддикулуса? Вы на шестом курсе, но я знаю, что обучение этой дисциплине было посредственным, если не сказать больше. Раздается общий ропот согласия, но Том слишком поглощен собственными мыслями, чтобы обращать на это особое внимание. Он задается вопросом, чем будет его худший страх? Раньше это была его собственная смерть, но почему-то это кажется неправильным. Уже нет. Он понимает, что он в очереди, что им всем нужно будет это сделать. У кого-то Боггарт — горящий дом, у другого — знак его рыцарей(?). Ну, он был знатным ублюдком, чудовищем, оставленным в этом мире, так что нечему удивляться. Боггарт Беатрис — это пустошь с трупами, что усеяны разбитой землей. Она выглядит встревоженной, но твердо говорит: «Риддикулус», и все трупы тают, превращаясь в цветы и деревья, а пустошь преображается в место чудной красоты. Он вспомнил, что это девушка из художественного класса Гарри, и что она, возможно, не так талантлива, как его сокровище, но в её сознании всё ещё есть миры. Когда Том выходит вперед, его ботинки из драконьей шкуры нарочито щелкают по земле, а его плечи как никогда ровные. Рай трансформируется, Том бесстрастно смотрит… Но потом... Потом... Гарри умирает на земле прямо перед ним. Никто ничего не делает, и Том устремляется вперед. Как Гарри сюда попал? Он должен был быть с Гермионой на уроке по Уходу за магическими существами. — Что-то пошло не так, Том, — говорит он. Гарри протягивает руки, искалеченные и окровавленные — на запястьях они держатся лишь на лоскутах мяса. — Произошел несчастный случай, и я больше не могу творить… — он кашляет кровью, но Том не обращает на это внимания и пытается уложить Гарри. — Ш-ш-ш, с тобой всё будет хорошо, всё будет хорошо, мой дорогой. — говорит он, отчаянно пытаясь найти сердцебиение, но ничего не чувствуя. Он проводит диагностику, но все они, кажется, думают, что Гарри уже нет в живых. Гарри с болью и слабостью произносит одну последнюю вещь: — Живи ради меня, пожалуйста... — прежде чем падает без сил, с окровавленными руками, открытыми глазами и невидящим взглядом. Том с ужасом смотрит на все произведения искусства, которые когда-либо создавал Гарри — паром, лодку в озере, зимнюю страну чудес для Малфоев. Они все начинают гореть. Он даже не заметил, что они были в этой комнате. От Гарри совсем ничего не осталось. Все до последнего кусочка исчезли. И его художник попросил его жить. Так что ему придется остаться здесь, одному, без него, в этом мрачном и ужасающем мире. Том всё глубоко ненавидит. Он в ярости. Он хотел, чтобы Гарри жил. Он хотел, чтобы они жили вместе. У него так долго ничего не было, и он наконец нашел кого-то, о ком можно было бы позаботиться — а теперь... Этого просто нет. Кто-то пытается что-то сказать, заставить его отойти от того места, где он всё ещё прижимает к себе холодный труп Гарри, но он не пойдет. Они не могут его заставить. Он сосредотачивается на своих чувствах и понимает что-то в момент поразительной ясности. За ним дети, с тревогой порхает профессор и пытается с ним заговорить. Это чувство, бьющееся в его костях, ужасно, ужасно и ещё раз ужасно. Это