***
Том не сразу возвращается в свою гостиную. Вместо этого он пробирается на шестой этаж и трижды ходит туда-сюда. «Мне нужна комната, где я смогу проклясть Дурслей, мне нужна комната, где я смогу проклясть Дурслей, мне нужна комната...» Как всегда, появляется дверь. Ему интересно, помнит ли Хогвартс его и встречи, которые он проводил полвека назад в одном помещении с разными людьми. Он заходит внутрь и оглядывается. Видит несколько книг, лежащих под каменными колоннами. Темная магия, используемая в этом пространстве, не покинет пределы комнаты и никого не предупредит о его действиях. И на палочке, которую он сейчас использует, не останется следов, потому что она была сделана в основном из магии Гарри и странного кусочка... Общей памяти, полагает Том. Он до сих пор не совсем уверен, как именно Гарри пришёл к тому, чтобы нарисовать сломанную тисовую палочку, или почему Том смог починить её с помощью простого Репаро. Искусство и магия души, очевидно, работают странным образом. Том вытаскивает из кармана плаща волосы Петунии и Вернона, каждую прядь помещает во флакон с этикеткой. Он начинает просматривать книги, которые есть в комнате, пытаясь найти идеальное заклинание. В конце концов он находит подходящее для Петунии. Том сосредотачивается вокруг кошмаров. Ему понадобится кровь Гарри, чтобы заставить работать эти чары — но это неважно, ведь он носит все части его художника с собой, потому что успел собрать всё, что ему может понадобиться у Гарри, пока мальчик оставался с ним в течение последних нескольких летних недель. В конце концов, они делили кровать, и было разумно подготовиться к любым будущим осложнениям. У него есть волосы Гарри, а также обрезки ногтей и небольшой образец кожи. (Гарри не знает, что у Тома есть эти вещи, но это нормально. Том будет использовать свою коллекцию только для защиты своего маленького художника.) Ему бы понравился один из молочных зубов Гарри, — с молочными зубами можно сделать так много всего! — но он не знал Гарри в то время, в которое мог их собрать. Он смешивает каплю крови Гарри в котле, который комната, кажется, наколдовала, с небольшим количеством воды и волосами Петунии. Посредством заклинания, которое дала ему книга, он смешивает три ингредиента вместе, пока в котле не остаётся лишь разбавленная жидкость коричневато-красного цвета. Он рисует руны в земле, небольшой круг из них сосредоточен вокруг еще одного волоса Петунии. Затем он говорит: — Эд Сомния Консиентиум, Салутэм Ин Каркерес. Он чувствует, как комната наполняется ярким светом, когда магия овладевает им. Петунии теперь каждую ночь будут сниться кошмары о детстве Гарри. Она будет чувствовать его одиночество, его боль, его синяки и голод всякий раз, когда спит, и часто, когда просыпается. Единственное место, где она будет чувствовать себя в безопасности — это чулан под лестницей. Это ироничное и достойное наказание. У Тома была шальная мысль просто убить её, но Гарри, вероятно, будет мучить потеря своего родственника. Он дал Петунии шанс обрести истинный мир — если она когда-нибудь пожалеет о том, что сделала с Гарри, если она сможет навсегда изменить свое отношение к нему, кошмары прекратятся. Если глупый полуприличный Дадли смог доставить Гарри столько счастья, Петуния, несомненно, могла бы сделать то же самое. Если оставить возможность искупления открытой для неё, у Гарри появится шанс однажды обзавестись семьёй. Возможно. И, что более важно, смерть — это боль, которая приходит только один раз. Психологические пытки, которые он обрушил на Петунию, лишат её сна, самовосприятия, и её отношений. Вернону не понравится жена с кошмарами наяву. Это более изощренное наказание, чем предыдущее. Круцио на деле не так уж и много. Страх является мотиватором, но он не меняет восприятие мира человеком. Истинная сила — иметь возможность так радикально изменить жизнь. Том смотрит на волосы Вернона. Его руки мелко дрожат, лоб блестит от пота. Ритуалы, изменяющие сознание — это тяжёлая работа, и в данный момент он истощен. Гарри не ищет любви Вернона. Реддл очень легко мог просто убить магла и покончить со всем этим. Но… Вернон в таком случае не будет достаточно наказан. Если принять во внимание проклятие Петунии, магл либо уйдет от жены в течение года, либо она уйдет от него. Дадли, вероятно, отдалится от своего отца. Том убирает волосы. Через несколько лет он ещё раз вернется к тому, что делать с этим одиозным человеком. После пятидесяти лет в дневнике он научился терпению. Скорее всего, Вернон разрушит свою жизнь. Лучшие карты — это те, которыми вы заставляете играть других людей.***
Когда он всё же возвращается в гостиную Пуффендуя, становится ясно, что поисковые группы собираются не только для Гарри. Тому сообщают, что Седрик и Беатрис все ещё ищут его. Захария Смит, нелюбимый сосед Тома по Дому, сжимает руку на его плече. Высокий мальчик грубым тоном говорит: — Мы все волновались, что ты плачешь в кладовке, — а затем, поскольку Смит все ещё находится в доме лояльных, он фыркает и спрашивает тоном, изображающим безразличие: — Но ты же уже взрослый мальчик, не так ли? Том всегда чувствует себя неуверенно после особенно сложной магии и магии разума, безусловно, классифицируемой как опасная и недопустимая для применения. Он слегка дрожит, но ухмыляется невероятно неубедительной улыбкой и говорит: — Я в порядке. Он даже не удивился, когда ему предложили полдюжины шоколадных плиток — девушка со светлыми косичками и именем, которое он никогда не узнает, проходит в середину комнаты, оставляя за собой след света из-под каблуков. Она нежно обнимает его, как будто он сделан из стекла, и улыбается ему. — Всё будет хорошо, Том. Мы тоже можем быть твоей семьей. На такие вещи он обязательно должен смотреть и усмехаться. Ничего подобного ему не нужно. Но. Но... Он устал и потрясен. — Ох... — это всё, что он может сказать. Она уходит, чтобы и дальше делать то, чем обычно занимаются одиннадцатилетние девочки, а Захария Смит уходит делать то, чем занимаются пони, а Том остается с шестью развернутыми плитками шоколада. Седрик и Беатрис быстро появляются в гостиной и смотрят на Тома с немалым облегчением. Беатрис выходит вперед и проверяет Тома на предмет очевидных травм. Потом она говорит. — Это было жестоко, не так ли? Седрик кивает. — У пятых курсов тоже был ужасный урок. Ты можешь спросить кого-нибудь о моем… Но… — Седрик нервно сглатывает. — Ну, в любом случае, профессор Спраут сразу же помогла мне. Она тоже хочет видеть тебя, Том. Тебе следует пойти к ней в кабинет, я обещаю, она поможет. Том не хочет абсолютно ничего большего, но все эти проклятые пуффендуйцы выглядят настолько обнадеживающими, что он просто пойдет и поговорит с профессором, как будто она каким-то образом может исправить его и его «иррациональные», но сильные страхи. «Это не иррационально, — думая об этом, он хочет кричать. — Гарри действительно мог умереть. И тогда я действительно был бы сам по себе.» Но его тело всё ещё помнит неуклюжие объятия от маленького ребенка. В руках он до сих пор держит шесть плиток шоколада. Быть одному кажется чем-то, что, может быть, шепчет одна коварная часть его самого, возможно, больше никогда не повторится. Итак, он идет.***
Кабинет профессора Спраут оформлен в том же стиле, что и гостиная факультета. Цветы вьются по каменным стенам, а на полках стоят несколько горшечных растений. Кажется, они танцуют, красиво изгибая зелёные стебли и покачивая бутонами из стороны в сторону. Профессор Спраут сидит на желтой кушетке, что должно быть отвратительно, но по-своему успокаивает. Том тихо входит в комнату, и она машет ему рукой. Её стол завален бумагами, а кресло позади пусто. Он садится напротив неё на диван и кладёт школьную сумку к своим ногам. Он смотрит на женщину с её черно-желтой мантией и всегда немного красноватыми щеками. Она не худая, и её руки выглядят так, будто созданы для объятий. Он предполагает, что она обняла уже многих и многих сопливых пуффендуйцев, которые скучают по дому, за всё время её пребывания на должности декана. Она ничего не говорит, просто смотрит на Тома грустными серыми глазами. Том говорит: — Я слышал, Вы хотели меня видеть? Профессор Спраут кивает. — Это так. Но вопрос, Том, не в том, чего я хочу. Я много чего хочу. Я не хочу, чтобы кто-то из моих учеников столкнулся с чудовищем. Я не хочу, чтобы дети смотрели на свои самые большие страхи без поддержки, в которой они, безусловно, нуждаются. Я не хочу, чтобы ученики этой школы когда-либо подвергались опасности. Я хочу, чтобы наихудшее, о чем им приходилось беспокоиться, было, будут ли они достаточно красивыми или интересными для первого свидания. Я хочу так много всего, Том. Признаюсь, я хочу, чтобы ты со мной поговорил. Но это мои желания. Вопрос, мой дорогой, в том, чего ты хочешь? Она настолько не похожа на профессора Слизнорта, что это просто поразительно. Он вспоминает свой второй год, когда старшекурсники Слизерина возражали против вундеркинда-грязнокровки, а Роули с седьмого курса послал в него проклятие, отсекающее язык. Магия не должна быть осквернена твоими грязными словами! Ой, что это? Любопытный книзл потерял свой язык? К счастью Тома и к несчастью Роули, Мадам Мерривезер сумела отрастить его язык и известила о происшествии главу дома. Слизнорт ворвался в лазарет, весь в мягких волнах нарядной одежды. Он спросил Тома, что случилось. Даже тогда, двенадцатилетний и неопытный, Том узнал блеск в глазах-бусинках этого человека. Этот человек хотел получить больше тем для сплетен и наладить связи с выпускниками. Слизнорт хотел лучше понять политическую структуру своего дома и определить, насколько один превосходный второкурсник меняет иерархию. Он не хотел помогать Тому. Урок, который Том извлек из той ситуации, он унес с собой. Свободно предоставленная информация — это потеря информации. Всегда лучше воздержаться от того, чего люди хотят, и дать это позже — по определённой цене. Профессору Спраут все равно, что ей говорит Том. Ей нет дела до Гарри Поттера или опасных отношений. Или, может быть, ей есть дело, но сейчас ей небезразличен Том. Если бы его язык был отсечён одним из её барсуков, она, вероятно, извергала бы Адское Пламя от гнева и сразу же убедилась, что с Томом все в порядке, не только физически, но и эмоционально. Он не знает, как поступить с таким человеком. Ей не на что менять его информацию. Дамблдор будет делать обмен на свое предполагаемое Высшее Благо, Слизнорт будет торговать почти чем угодно, чтобы утолить свою жадность. Единственное, чего хочет профессор Спраут — это чтобы её ученики были в порядке. Том всё ещё молчит, а профессор Спраут продолжает смотреть на него своими чуткими серыми глазами... Он молчит. Наконец, она говорит: — У меня ещё есть работа. Если хочешь, можешь остаться. Профессор встает с дивана и идет за стол. Она начинает листать бумаги и отмечать что-то в них. Том не хочет говорить с ней о Гарри, или о его страхе снова оказаться в ловушке дневника, или о том, что он превратится в монстра, которым каким-то образом стал в другой жизни. И он не знает, будет ли вообще когда-нибудь готов говорить об этом. Её перо царапает пергамент, и она начинает тихонько напевать. Том не узнает мелодию, но ему интересно, поет ли она малышам-пуффам, когда они не могут уснуть и хотят обратно к своим матерям. Он знает, что ему следует поморщиться. Вот что сделал бы Том, двенадцатилетний и с кровотечением из языка. Вместо этого он достает домашнее задание из сумки и начинает работать, медленно, но верно напевая. Рука профессора Спраут останавливается на мгновение, а затем возобновляет движение.***
Когда Гарри приземляется рядом с местом, где стоят в кучке студенты, Драко выглядит растрепанным. Мантия слизеринца разорвана в нескольких местах, и полоски черной ткани колышутся на легком ветру. Левая щека покрыта грязью, а глаза горят. Хагрид поднял руки. — Да ты в порядке, не так ли? — великан звучит несколько сердито. Гарри замечает, что всех гиппогрифов загнали в загон, в который Клювокрыл решил приземлиться. Он соскальзывает со спины животного и смотрит на стену загона, пытаясь придумать, как лучше всего перепрыгнуть через неё. Гермиона замечает его через трещину, и её глаза на мгновение округляются от испуга, прежде чем она поворачивается и направляется туда, где Хагрид и Драко кричат друг на друга. — "В порядке"?! — раздается пронзительный, недоверчивый голос Драко. — Этот проклятый цыпленок мог бы отрубить мне руку! Хагрид закатывает глаза. — Но отрубил всего лишь клочок твоей мантии. Да все в порядке. Йе не поклонилась и немного обиделась. В следующий раз ты будешь знать лучше, не так ли? Драко издает оскорбленный звук. — В следующий раз? Вы ведь не можете искренне думать, что я позволю этому чучелу так просто отделаться? Следующего раза не будет. Мой отец узнает об этом! Дин хихикает и насмешливо говорит: — О нет. Малфой расскажет папочке о своей порванной модной мантии. Драко поворачивается к Дину. — А что, если бы зверь отрубил тебе руку? Что тогда? Ты бы смеялся? Гарри все еще там, — он показывает пальцем на небо. — И, возможно, он упал, и никто из нас не знает. Это опасно, и если я один это вижу, пусть будет так! Панси Паркинсон воркует. — Драко, дорогой, я согласна с тобой. Блейз Забини делает жест, будто зашивает себе рот и закатывает глаза. — Хорошо, что ты беспокоишься о Гарри, — Хагрид вздыхает. — Но, вероятно, он хорошо проводит время. Мальчик прирожденный летчик. Гарри чувствует, как гиппогриф касается клювом его волос. Драко спрашивает: — Кто сказал, что я волновался? В то же время Гарри говорит: — Эм, извините? Хагрид? Никто его не слышит, но, к счастью, Гермиона уже добралась до Хагрида, и говорит ему совершенно спокойно: — Гарри в загоне с Клювокрылом, Хагрид. Может, лучше его вытащить? — Ты сказала, в загоне? — говорит Рон со страхом в голосе. — Видите? — перебивает Хагрид. И Драко вслух облегчённо говорит: — О, слава Салазару. В конце концов, Хагрид умело уводит Гарри подальше от скопления гиппогрифов, которые с целеустремлённым вниманием ворошат ему волосы. Как ни странно, Хагрид, гордый до невозможности, кладет свои огромные руки на крошечные плечи Гарри. — Ты им нравишься! — говорит он с подозрительно яркими глазами. — Ты хороший парень, Гарри. Гарри улыбается. — Спасибо, Хагрид. Хагрид возвращает улыбку в полную силу, прежде чем она сползает с его лица. Наклонившись, он шепчет Гарри на ухо очень взволнованно: — Но будь осторожен, Гарри, с этим мальчиком Томом. Если он что-нибудь тебе сделает, приходи ко мне сразу же, понимаешь? Он опасен, опасен... Гарри серьёзно кивает. — Если что, я приду к тебе, обещаю. Хагрид снова улыбается. — Хороший ты человек, Гарри. Слизеринцы и гриффиндорцы медленно возвращаются в замок. Гермиона как можно лучше приглаживает волосы Гарри. (С виду ничего так и не изменилось.) Невилл, кажется, проводит лучшее время в своей жизни, разговаривая с Лавандой Браун. — О чем они? — спрашивает Гарри, кивая в их сторону. Гермиона гримасничает. — Они обсуждают, как шляпа может защитить от змеи, и с какой змеей может встретиться Невилл. Если меня спросят, это полная чушь. Рон усмехается. — Но они не спрашивали тебя. И я имею в виду, что Невилл сегодня утром выглядел чуть бледнее смерти, так что, если он счастлив сейчас, кто мы такие, чтобы забрать это у него? Гермиона щелкает пальцем по уху Рона. — Я никогда не говорила, что Невилл не заслуживает счастья. Просто я думаю, что преследование ложных пророчеств ведет только к поражению. Гарри пожимает плечами. — Или занятие сексом с матерью. Рон вздрагивает. — Грубо, дружище. — Он говорил об Эдипе, Рон. — Будь здорова. — Это известная греческая легенда. Гарри кивает. — Бенинь Гагнеро нарисовал несколько захватывающих сцен из Эдипа. Гермиона поворачивается к Гарри. — Я не знала, что ты много знаешь об известных художниках. Они подошли к портрету Толстой Дамы. — Березовые лимонные хвосты, — говорит Рон и дверь распахивается. — Что-ж, — тем временем отвечает Гарри. — Я изучаю искусство. Есть то, что нравится людям, которые любят заниматься искусством. Гермиона ощетинилась: — Я знаю это, — говорит она. — Я просто думаю, что это замечательно. — И я думаю, что это замечательно. — говорит Гарри. Рон смотрит на них. — Ну, я конечно не хочу прерывать этот чудесный момент, но у меня есть несколько вопросов к Гарри по поводу Тома. — Мы можем сделать это в комнате? Я не хочу здесь об этом говорить. — спрашивает Гарри. — О, конечно, просто оставьте меня тут и поговорите вдвоём, почему бы и нет? — хмурится Гермиона. Рон выпаливает: — Девочки могут попасть в комнаты мальчиков, не так ли? — Но это все равно против правил! — Гермиона протестует. Гарри пристально смотрит на неё. Через несколько минут все трое ютились на кровати Гарри с плотно закрытым пологом. Рон вздыхает. — Мне не нравится, насколько он обидчив по отношению к тебе. Это слишком проприетарно. Гермиона недоуменно смотрит на Рона. — Если ты знаешь это слово, почему бы тебе не использовать его чаще? Рон падает на подушку. — Потому что тогда ты возлагала бы на меня слишком много надежд. — Я уже возлагаю несколько. — фыркает Гермиона. — Было бы хуже. — говорит Рон проницательно. — Но что насчёт Тома, Гарри? Гарри прижимает колени к груди. — Я не говорю об этом много, но моё детство не было… Отличным. — Я мог догадаться об этом по решетке на твоём окне. — кривится Рон. Гермиона издает утвердительный звук — она слышала эту историю раньше от двух разгневанных близнецов Уизли. Гарри поддевает один из своих ногтей. — Мне не говорили, что любят. Вообще хоть когда нибудь. Гм... В первый раз меня обняла Гермиона в больнице после всей этой истории с волшебным камнем. Итак, Том, он постоянно обнимает меня, заботится обо мне, и я знаю, что для других это может быть слишком много, но я думаю, что мне это нужно. Иногда мне так одиноко, но он рядом со мной, понимаете? Он всегда обнимает меня. А может... Может, он меня не любит. Но я ему тоже нужен. И я думаю, этого достаточно. Лицо Рона становится грустным и нежным. — Ты же знаешь, я люблю тебя, Гарри, верно? Я люблю тебя, как Чарли, потому что он мой лучший брат. Но он круче тебя. Гарри позволяет себе что-то среднее между всхлипом и хихиканьем. — Я пытаюсь это понять. Я тоже тебя люблю. — он смотрит на Гермиону, которая, кажется, сдерживает слезы. — И ещё я люблю тебя. Гермиона бросается в объятия Гарри. — Конечно, конечно... Я тоже люблю тебя. Я не знала, что это были твои первые объятия, иначе я бы... Должна была… — её слова растворяются в бессмысленном ворчании, когда Рон присоединяется к объятиям. — Хотя, — говорит Гермиона после того, как собирается с мыслями. — Если в первый раз тебя обняли на первом курсе, как Том может быть твоим другом детства? Рон энергично кивает, и Гарри чувствует, как рыжие волосы щекочут его щеку. — Ну, понимаете ли... Проще говоря, он объясняет, как нашёл дневник и рисовал в нем, а также про сны и переписку, и Рон говорит: «Не верь ничему, если не знаешь где у него находится мозг!», а Гермиона страшно молчит. И Гарри не говорит о том, что Том — душа Волдеморта, но он начинает всерьез плакать, когда говорит о том дне, когда Том ожил и все его творения умерли. Они пропускают ужин. Рон, кажется, немного понимает Тома, но говорит: — Он мне всё ещё не нравится. Гермиона кажется за миллион миль отсюда. — Интересно, как кто-то может попасть в ловушку дневника?.. — говорит она рассеянно. Когда Симус входит в комнату, его глаза сразу же натыкаются на кровать Гарри, где все трое обнимаются. — Это полиамория? — полусерьезно спрашивает он. Рон качает головой. — Платоническая любовь. Дин выглядывает из-за плеча Финнигана и машет рукой: — О, привет, Миона. — Привет, Дин. Невилл протискивается в комнату мимо них и с сомнением смотрит на друзей. — Могу ли я присоединиться? — робко спрашивает он. Гарри протягивает руки. — Иди сюда, Нев. Рон говорит: — Видишь, Гарри? Мы все тебя обнимем. Симус протяжно стонет и наконец идёт к своей кровати. — Говори за себя. Я, конечно, не буду.***
На следующий день Гарри с другими гриффиндорцами приходит класс ЗОТИ, его ладони заблаговременно вспотели. В большинстве своём это оттого, что многие старшекурсники уже успели рассказать пугающие истории о том, что сталкивались с чудовищем. По их словам следовало, что Гарри тоже с ним столкнётся. С боггартом... Он также знает, что так называемый боггарт Тома был смертью самого Гарри. Многие люди спрашивали его, являются ли они с Томом парой или каковы их отношения «на самом деле», но Гарри отважно их игнорировал. Том подозрительно отсутствовал за завтраком и не мог ни опровергнуть, ни подтвердить какие-либо слухи. (Гарри слышал, что Том с чем-то помогает профессору Спраут.) Гарри совершенно уверен, что его самый большой страх — те существа, которых он видел в поезде. Он до сих пор помнит, что чувствовал, когда в его кровь проникал холод. Он видит гладкие серые лица с провалом рта, темный капюшон и слышит крик… Леденящий кровь крик. Гарри едва замечает, как преподаватель представляет себя классу, и просто следует за мужчиной в подержанной мантии в учительскую. Он замечает, что Снейп насмехается над Люпином с той же ненавистью в голосе, которую он ранее выказывал для Гарри, прежде чем зельевар выходит в коридор. Боггарт Невилла — это сам Снейп, и Гарри признается, что находит забавным тот момент, когда заклинание Риддикулус создает образ мастера зелий в шляпе с перьями. Наихудший страх Гермионы состоит в том, что МакГонагалл говорит ей, что она провалила не только все экзамены, но и потеряла всех своих друзей, и что её исключают из школы за недостаток магии и за то, что она представляет опасность для учеников школы. Она кричит, плачет, фыркает, а потом говорит: — Риддикулус. МакГонагалл превращается в маленькое сморщенное яблоко, кричащее о плохих оценках Гермионы, а девушка ухмыляется и говорит: — Ты просто фрукт. Боггарт Рона — огромный паук, которого он осчастливливает роликами. Смотрится действительно смешно. Гарри встает, чтобы подойти к боггарту в свою очередь, но Люпин встает перед ним, и боггарт превращается в белый шар, который затем Люпин заставляет сдуться, прежде чем запереть боггарта обратно в шкаф. Люпин весело говорит: — Молодец! Вы все молодцы. Это был многообещающий первый урок, учитывая ваше состояние с учителями за последние два года в этой дисциплине. Когда все начинают уходить, Гарри остаётся. — Профессор? — негромко спрашивает он. Мужчина обращает на Гарри внимание, поднимая голову от пола. — Что я могу сделать для Вас, мистер Поттер? — Просто я не пробовал себя в битве с боггартом. — А, — профессор внимательно смотрит на него. — Ну, после вчерашнего боггарта Тома, я подумал, что Ваш тоже может быть немного тревожным и личным. Если хотите, можете прийти и опробовать себя сегодня днем. Гарри кивает. — Да, спасибо. — Я буду в своем кабинете.***
После урока Древних Рун с Гермионой, который Гарри очень любит, он направляется в кабинет Защиты. Люпин оценивает работы, когда Гарри входит, но поднимает глаза с улыбкой. — Ах, Гарри. Может, мы останемся тут? Я перенес сюда шкаф специально для тебя. — Полагаю, спасибо. — Гарри нервно сглатывает. — Я просто чувствую, что мне нужно быть готовым ко всему. Взгляд Люпина наполняется пониманием. — Конечно, в Вашем случае это так. Вы понимаете, как работает Риддикулус, да? — Да. — говорит Гарри. — Просто представьте свой худший страх и сделайте его чем-нибудь забавным. Чем чётче изображение в вашей голове, тем легче будет бороться с боггартом. — Хорошо. — Что-ж, поехали. Люпин открывает шкаф, и комната сразу же становится холодной. Гарри мерзнет. Его пальцы кажутся ледяными. Существо из шкафа медленно приближается к нему, но Гарри всё никак не может вспомнить, что нужно сделать. Нет ничего смешного ни в этом существе, ни в крике, который он слышит. — Отойди в сторону, глупая девчонка! — Возьми меня вместо него! Он вздрагивает от вспышки зеленого света, заполонившего всё его сознание, и сворачивается калачиком. А потом внезапно холод уходит, и у его ног ложится серебряный волк. Гарри чувствует руку на своем плече. — Дементор... — задумчиво говорит Люпин. — Ваш отец гордился бы. Гарри слегка расслабляется. — Мой отец, сэр? — О, мы с ним были довольно близки. Ничто так не говорит о Вашей принадлежности к Гриффиндору, как худший страх — страх сам по себе. — Я был бесполезен. — уныло говорит Гарри. — Это не так. Есть способы защититься от боггартов и дементоров. Этот волк у Ваших ног — он Патронус. Я могу научить Вас делать такой, если хотите. Это тяжелая магия, но, я думаю, Вы справитесь. Гарри заставляет себя встать. Люпин смотрит на него слишком нежно для профессора. — Верно, — говорит он. — Патронус. Да, я бы хотел попробовать. — Отлично. — говорит Люпин. — Подумайте о своем самом счастливом воспоминании, а затем вместе с этим движением палочки произнесите слова: «Экспекто Патронум», — Люпин демонстрирует, как нужно взмахнуть. — Теперь попробуйте Вы. Гарри вспоминает прошлую ночь, когда Рон и Гермиона сказали, что любят его. — Экспекто Патронум. Ничего не произошло. Люпин пожимает плечами. — Рано или поздно у Вас получится. Но Вы ведь ещё придёте завтра, не так ли? Гарри чувствует себя побежденным и расстроенным. Он вздыхает. — Ага. Я приду.***
Гарри попадает в рутину бесконечных дней. Каждый четверг он проводит в кабинете Люпина, пытаясь побороть холод и выслушивая отчаянные мольбы матери. Каждую пятницу после обеда он проводит с Томом в гостиной Пуффендуя или в постели старшего мальчика. Пуффендуйцы привыкли к странным отношениям Гарри и Тома, и только Захария Смит жалуется на их неприемлемость. Том же в противовес всем этим сплетничающим студентам говорит, что с ним и их отношениями всё в порядке и обнимает его. Рон и Гермиона прекрасны, но ни один из них не понимает, что значит чувствовать себя в ловушке собственной шкуры — знать, что что-то ужасное произойдет, и ты абсолютно бессилен, чтобы остановить это. Предотвратить. Это худшая часть его рутины. И худшая, чем вообще когда-либо была. Гарри ненавидит то, что он никогда не сможет спасти свою маму, даже больше, чем неспособность вызвать Патронус. Он не может не испытывать отвращения к тому, что есть небольшая часть его, которая хочет прекратить борьбу с боггартом для того, чтобы иметь возможность хотя бы на одну секунду сосредоточиться на звуке голоса его матери. Однажды в пятницу он говорит об этом Тому, когда они оба лежат под одеялом кровати Тома в своих пижамах, а старший мальчик бездумно рисует узоры на ключицах Гарри. — Разве ты не собираешься сказать мне, чтобы я прекратил практиковать Чары Патронуса? Том не прекращает водить пальцами по коже Гарри, и его ногти оставляют после себя дорожку мурашек. — Зачем мне это делать, дорогой? — Я запутался, и это не помогает. Том кладет палец на один из камней Хранителей Разума. Гарри вздрагивает. Том ухмыляется и проводит указательным пальцем по камню. — Нет, дорогой, я не скажу тебе остановиться. Я никогда не буду баловать тебя до такой степени, чтобы ты не умел защитить себя. Это то, чему тебе нужно научиться. Гарри придвигается к Тому до тех пор, пока не утыкается носом его плечо. — Это страшно. Что, если я никогда не смогу его вызвать? Том целует Гарри в лоб. — Ты сможешь. Ты точно сможешь. Я знаю, что у тебя получится. Выходные в Хогсмиде также помогают ему чувствовать себя немного лучше. Если что-то хорошее и было летом, так это то, что Петуния подписала бланк разрешения. Беатрис всегда покупает ему сливочное пиво, Гермиона берет с собой книги по Древним Рунам и про знаменитых магических художников, а Рон и близнецы приводят его в «Зонко» — там всегда есть с чего посмеяться. Он, Том и любые друзья, которые захотят, часто проводят несколько минут на скамейке, наблюдая, как проходит мимо них мир. По понедельникам Дадли присылает ему письма. Они никогда не перестают вызывать у Гарри улыбку. Он узнает, что Дадли присоединился к боксерской команде и решил перестать есть столько сладостей. Гарри же отправляет кузену письма, наполненные каракулями и кусочками о своей жизни, стараясь никогда не упоминать прямо магию, потому что Дадли всё-таки ходит в магловскую школу. Несмотря на это, Гарри чувствует, что тонет. Он рисует единственный красный лист, плывущий по неспокойному озеру во время шторма, залитый падающим с хмурого неба серым дождем и пойманный сильным ветром. Он рисует дно озера зимой, вялую на морозе рыбу. Поверх воды слой прозрачного льда, и свет сияет в тысячах разных мест сразу, каждая искра преломляется на солнце. В смертельной имитации весны на льду расцветают трещины. Если встать достаточно близко к картине, то можно услышать, как поверхность озера начинает разбиваться. На возвышении видны следы туфель, уходящие в темноту, ободренную зимним солнечным светом. И трещины продолжают медленно образовываться. Рыба продолжает вяло дрейфовать. Кто-то скоро упадет в воду.***
До Рождества осталось две недели, когда Гарри снова стучится в дверь Люпина, чтобы попытаться создать Патронус. Самое близкое, что ему удалось получить за последние несколько месяцев — это немного серебристого дыма. Люпин уверяет его, что его успехи были очень впечатляющими, но Гарри считает, что впечатляющих недостаточно — не для этого. Люпин, как всегда, улыбается и держит в руке кружку горячего шоколада. Ещё в начале этих занятий он сказал, что шоколад хорошо помогает справиться с последствиями от дементора, а горячий шоколад был любимым лакомством Лили. Возможно, стоит переживать раз за разом его худший страх только из-за маленьких лакомых кусочков, которые он получает от Люпина о своих родителях. — Вы готовы попробовать ещё раз? — спрашивает Люпин. — Всегда. Профессор выпускает боггарта из шкафа, и тот немедленно принимает форму дементора. Сегодня, решил Гарри, он действительно позволит себе послушать голос матери. Он может серьезно попробовать и на следующей неделе, вряд ли что-то изменится. Но на данный момент он думает, что его самым счастливым воспоминанием будет то, что мать любила его настолько, что попросила: «Возьми меня вместо него». Он пристально смотрит на дементора (боггарта), глядя туда, где должны быть его глаза. Холодно. Он охвачен холодом, который струится жёсткими волнами под кожей, под костями и обволакивает сердце ледяной коркой. Но... Боггарт не настоящий дементор. Гарри не надо волноваться, что его душу заберут, единственная опасность — это его собственный разум. Он не боится холода. Не совсем. Раньше ему было холодно. Он помнит, как дрожал в туалете с тонким одеялом и раз за разом пытался включить отопление, когда его родственники отправились в однодневную поездку неизвестно куда. Тогда он не боялся. Ещё до того, как у этого даже появилось название, он использовал магию для защиты от холода, от плохих стрижек, запертых дверей и боли. Прямо сейчас холод напоминает ему, что магия реальна. Магия — это часть жизни, которой Гарри никогда не будет бояться. Поэтому он перестает бороться с ознобом и приветствует его. На мгновение он ощущает совершенную ясность и спокойствие. Он видит, как будто он вне своего тела, свою мать, и она прекрасна. Её глаза, знакомого оттенка зеленого цвета, широко раскрыты от ужаса. Её рыжие волосы колышутся на плечах от сильной дрожи. Волдеморт — потому что это должен быть он — идет к ней уверенной, целеустремлённой походкой, так напоминающей походку Тома. Но там, где Том полон энергии, Волдеморт статен и монотонен. Гарри нетерпеливо смотрит на мать, даже при том, что знает, чем закончится эта сцена. Он слышит мысли, которые ему не принадлежат, и непрошенные воспоминания всплывают на поверхности его разума. Настойчиво грохочет отголосок слов профессора Трелони, перебиваемый слишком большим количеством сияющих ожерелий и фунтов сверкающего порошка. Зрение души — забытый дар, используйте его с умом. Тогда он не понял, что она имела в виду, но, глядя на свою молодую мать за мгновение до того, как трагедия унесет её из мира, он понимает. Он, конечно, понимает, что этого не может быть. Этот момент существует только в его сознании. И все же… Магия делает невозможное реальностью хотя бы в его голове. Он может чувствовать мысли своей матери, он слышит их как наяву. Она дрожит и в отчаянии думает: Я не хочу умирать. Я не хочу умирать. Пожалуйста, я не хочу умирать... Она снова смотрит на ребенка в кроватке, на его юное «я». Я хочу посмотреть, как он вырастет. Я хочу быть рядом, когда он начнет летать на метле и когда впервые разыграет своего отца. Мерлин, Джеймс заслужит это. Я хочу быть рядом, когда он получит письмо из Хогвартса. Я хочу писать ему письма, и встретиться с ним посреди учебного года просто так, когда он начнет ходить в Хогсмид со своими друзьями. Я хочу быть на его свадьбе, и на свадьбе своих внуков. Я хочу состариться, разглаживать перед зеркалом морщины и сетовать на то, что мои волосы седеют из-за Петунии. Конечно, она не может злиться на меня вечно. Я не хочу умирать. Это нечестно. Пожалуйста, я хочу жить. У Гарри перехватывает дыхание. Как ровный поворот часов, шаги Волдеморта приближаются к Лили. Его голос нечеловечески высокий и скрипучий. — Отойди в сторону, глупая девчонка! Взгляд Гарри прикован к матери, он видит за пределами её хлипкого образа. Он даже не знает, являются ли слова, которые он слышит, её мыслями или чем-то более глубоким, чем-то из её души. Как я могу остаться в стороне? Я больше не девушка. Я мать. Её голос звучит до боли отчаянно: — Возьми меня вместо него! Я не хочу умирать, — думает она. — Мне катастрофически не хватает времени... Я знаю своего сына не больше двух лет. Он может сказать только четыре слова, и три из них о соке. Он делает пузыри, похожие на снежинки, во время купания, и они красивы, правда немного непрочные. Интересно, станет ли он когда-нибудь художником, когда станет достаточно взрослым? Я хочу увидеть это. Я хочу увидеть, как он вырастет. Я хочу посмотреть пять дюжин зим и приготовить горячий шоколад по-магловски, потому что он чертовски вкусный. Я не хочу умирать. Я не хочу, чтобы Петуния меня хоронила. Но я хочу, чтобы у Гарри было будущее. Это стоит всего. Чудовище снова говорит. — Отойди в сторону! Лили с вызовом смотрит на него. Он возьмёт меня вместо него. Её голос мягкий, хоть и немного дрожит, когда она говорит: — Я не отойду. Волдеморт поднимает палочку. Гарри слышит крик. Когда монстр начинает произносить слова смерти, глаза Лили останавливаются в том месте, где Гарри, Гарри настоящего времени, смотрит на открывшуюся ему картину. Вспыхивает зеленый свет. Её глаза наполняются безудержной радостью. — Ты жив. Ты выжил. Она падает. Откуда-то глубоко изнутри его переполняет чувство любви и счастья. Это стоило всего. Он не помнит слов, но просто говорит. — Экспекто Патронум.***
Комната залита ослепительным серебряным светом.