Dripping Fingers

      Гарри — крестраж? Эта мысль настолько же ужасна, насколько и прекрасна. (Я не одинок.)       То, что человек, столь полный света, запятнан глубочайшей тьмой, кажется ложью... И все же Том мысленно возвращается к каждому моменту, когда отношения с Гарри казались немного не такими, как раньше, ко всем моментам, когда Гарри был слишком похож на самого Тома. Гарри говорил на парселтанге (Я бы не хотел этого от тебя), когда Том был заперт в дневнике. Тогда он думал, что это просто ещё один знак того, что Гарри предназначен для Тома, но теперь... Это указывает на что-то более зловещее.       Есть и другие моменты. Как Гарри догадался нарисовать сломанную тисовую палочку во дворе своего наследия? Это была интуиция? Урок истории? Или этот обломок ветхого монстра развратил разум его художника, манипулируя Томом и Гарри, как кукловод своими марионетками?       Если бы на Гарри не было Хранителей Разума, Том мог бы проникнуть в разум мальчика и раскрыть глубину влияния крестража на психику его сокровища, но из-за защиты артефакта сделать он этого не может. Хранители Разума, можно сказать, невольно защищают чудовище.       Если только… Том на мгновение задумывается. Том больше не Волдеморт. (Возможно, никогда и не был.) Трёх капель чернил, одного дерева и проблеска неограниченного потенциала было достаточно, чтобы Том неумолимо и навсегда отделился от человека, которым он, несомненно, когда-то был и когда-то стал. Он больше не из тех людей, которые рассматривают всех как второстепенных и неважных. Даже расходная, глупая, непостоянная, адская (травмированная) Джинни Уизли внезапно обретает значение, потому что она имеет значение для Гарри.       До того, как узнать о красоте Гарри, Том сделал бы что угодно ради себя… Но теперь он будет делать что-то для других. Он будет делать что-то для Гарри и ничего не ожидать взамен. Всё начало меняться с трёх чернильных пятен и одного дерева, нарисованного черными линиями. Эта первая Ива позволила Тому увидеть мир не только как место трагедии, которым он, безусловно, является, но и как холст для красоты.       Если... А Том почти уверен, что в душе Гарри есть крестраж... Тогда этот осколок Волдеморта видел, как Гарри рос. Он смотрел глазами Гарри, как ребенок, не имеющий ничего, кроме потерь, смотрел на мир, построенный, чтобы сломать его, и превращал его во что-то прекрасное. Он был бы с Гарри, когда мальчик сидел в шкафу и рисовал магию на оборотной стороне выброшенных клочков бумаги только при свете мерцающей лампочки.       И если это так, есть шанс, что крестраж внутри Гарри тоже изменился и больше не Волдеморт. Том не считает возможным, чтобы какое-либо существо могло провести с Гарри так долго, оставаясь ненавистным и равнодушным, особенно тот, кто когда-то был Томом.       Так что тот факт, что Гарри носит крестраж, не вызывает у Тома особого беспокойства. Потому что, если бы крестраж собирался причинить вред, овладеть или истощить Гарри, он, скорее всего, уже сделал бы это. То, что этого не произошло, говорит о многом.       Однако, Гермиона с горящими глазами и сжатыми от страха и решимости кулаками вызывает беспокойство. Её мантия с красной и золотой отделкой отражается в стеклянных витринах трофейного зала. Том вспоминает, хоть и довольно хорошо помнит, что он всё-таки когда-то принадлежал к Дому Слизерина.       Тогда почему он должен волноваться, как какой-то пуффендуец? Он пуффендуец, но он не просто человек одного Дома с одним определением. Он выбрал Гарри и барсуков, но Слизерин выбрал его. Он — наследник честолюбия, амбиций и хитрости, даже если чёрно-жёлтая мантия говорит о его верности и любви поковыряться в земле.       Гермионе удалось найти книгу Герпия Злостного самостоятельно? Нелепо. В этой истории есть нечто большее, чем кажется даже Гермионе. — Я полагаю, что в прошлом году вы трое не позволили окаменелостям остаться нераскрытыми даже после того, как они прекратились, — говорит он. — Я уважаю это, я бы тоже не стал.       Гермиона медленно кивает. — Ты прав. Я уже немного разобралась в этом, а затем поговорила с Биннсом, и, хоть он и был в основном бесполезен, но он дал мне хорошую отправную точку, чтобы вскоре узнать о Комнате, а затем я лично посмотрела на монстра Слизерина. Все мои подозрения подтвердились. Василиск, Том? Под школой действительно есть василиск?       Том пробегает пальцами по своим идеально ухоженным волосам и вздыхает. — Да. Но вопрос не в этом, не так ли?       Гермиона поджимает губы. — Это не вопрос. Это то, что меня очень беспокоит. Ты видишь, что это очень меня беспокоит, не так ли?       Том одаривает её акульей ухмылкой. — Иметь питомца, который убьёт любого одним взглядом и будет подчиняться только мне? Нет, я не понимаю, почему это должно быть проблемой.       Гермиона вздрагивает. — Система сдержек и противовесов, — говорит она. — Если я собираюсь работать с тобой, нам нужна система сдержек и противовесов во всём, что касается того, что меня в тебе беспокоит.       Если я собираюсь работать с тобой. — Разве я не большой, плохой, страшный и злой? Разве не в этом заключалась вся твоя насмешка над моей анаграммой? Ты не будешь работать с кем-то вроде такого ужасного человека как я, не так ли, мисс Всегда-Следуй-Правилам-Гриффиндора?       Гермиона опускается на пол и подтягивает колени к груди. Так она выглядит одновременно и старше, и моложе. — Но ты не злой, — шепчет она. — Вот почему я так сбита с толку. Так и должно быть. Ты не должен... Думать так, как ты думаешь. Нисколько. Я думаю, — поскольку ты не хотел убивать Миртл, ритуал был похож на несчастный случай — ты должен быть чем-то большим, чем просто объект, действующий как привязка. Ты изменился. Гарри достаточно много рассказал нам о дневнике, и я знаю, что он знает, кем ты стал, хотя Рон ещё не догадался, а Гарри, кажется, уже смирился с этим. Думаю, именно поэтому ему было так грустно, когда он писал картину Малфоя.       Том прерывает её размышления, соскальзывая на пол рядом с ней. Расстояние между ними примерно в метр, оба сидят спиной к стене. — Откуда ты знаешь, что я не хотел убивать Миртл? — Она помнит, что видела жёлтые глаза перед смертью, и я не думаю, что у тебя была какая-то причина натравливать своего василиска на непопулярную маглорожденную третьекурсницу. Думаю, если бы это была демонстрация по превосходству крови, это был бы популярный маглорожденный гриффиндорец. Тоже постарше и, вероятно, мужского пола. Итак, это был несчастный случай, не так ли?       Он это помнит. Смерть, гнев, страх, вина и необходимость: они не могут закрыть школу, я ещё не могу вернуться, и свою потребность что-то с этим сделать. Я могу использовать это. Какие слова? Слова, смерть — в этот дневник. Я воспользуюсь этим. Не трать, не желай. Не нужно извиняться.       И он просыпается в дневнике. Ничто во веки веков. Да-да, это был несчастный случай. Что-то пошло ужасно не так. — Ты права, — его голос всё ещё спокойный, но в конце тревожно ломается. — Я не хотел её убивать.       Гермиона расслабляется. — Видишь, вот почему нам нужны сдержки и противовесы. Чтобы ты случайно не убил кого-нибудь ещё. Хотя, с той точки зрения, которая мне ближе, ты на самом деле никого не убивал, так что я могу работать с тобой. Для Гарри.       Том позволяет себе незаметно улыбнуться умному другу Гарри, прежде чем задать вопрос, который его беспокоил: — То, как ты узнала о василиске, несомненно, впечатляет, но, в принципе, это возможно. И Гарри довольно быстро сообразил, кто я, так что я уверен, что это не было большой загадкой для такого ума, как твой, — Гермиона радостно краснеет. — Но одна часть твоей истории меня беспокоит. Как ты узнала, что нужно искать крестражи и самую грязную магию Герпия Злостного? — О, я не знала, не поначалу. Но когда я заглянула в книги по Зрению души, я начала изучать и магию Души, которой, кстати, много, а затем поняла, что большинство книг были действительно старыми, и, как ни странно, Пивз увидел, что я занимаюсь, и сказал мне поговорить с Кровавым Бароном, чтобы найти книги получше. Кровавый Барон предложил изучить крестражи после того, как назвал «посредственной грязнокровкой», что было действительно довольно грубо, если ты хочешь знать. Хотя он, возможно, чувствовал себя неловко из-за этого, потому что вскоре я получила адрес, где можно купить книгу, и странную кучу старых сокровищ из замка, чтобы обменять их на фолиант. И однажды утром перед выходными в Хогсмиде я получила и записку, подписанную как «Леди». В записке даже были инструкции, как добраться до Лютного переулка из камина в Сладком Королевстве. Я полагаю, что титул «Леди» был способом Кровавого Барона извиниться передо мной за то, что назвал меня именем, которое никоим образом не соответствовало моему достоинству.       Том вспоминает, что слышал о растениях, связанных с Леди Грей, до того, как мерзость в верхнем мире перестала разговаривать с его душой, запертой в дневнике, и удивляется. Леди, хм. Как интересно, что призраки, похоже, принимают в этом участие.       Гермиона всё ещё говорит: — ... и книга была ужасной, поистине ужасной, но потом я добралась до части о Крестражах, и это как бы прояснило, как, чёрт возьми, тебе удалось сохраниться в течение пятидесяти лет, но... Я не понимаю, как Гарри мог вытащить тебя и выжить, потому что тебе нужно было бы высосать его душу для возрождения. Например, как когда ты пытался убить Джинни. Это не сработало бы, если бы, конечно, он уже не разделил частичку твоей души и не привязал тебя к реальному миру, когда ты впитал частичку его… Поглощая его живые произведения искусства в дневнике, которые он мог бы сделать, только если бы дневник был крестражем. Тогда это имело бы смысл. Только тогда это означало, что Гарри сам должен был бы быть крестражем, потому что в противном случае у вас с ним вообще не было бы общей души. И сначала я подумала, что ошибаюсь, за исключением того, что иногда Гарри теряется и говорит, что кто-то в его голове, похожий на тебя, направляет его, а затем… Думаю, я и нашла этот ужасный ответ. Вот как я всё это поняла.       «Что-ж, я был прав. Крестраж в Гарри помогает ему. Это вообще не проблема. Это даже по-своему замечательно.» — Это действительно впечатляет, — хмыкает Том. — И ты, конечно, права. Обо мне и, наверное, о Гарри. Но я скажу тебе вот что, Гермиона Джин Грейнджер: единственный способ уничтожить крестраж — полностью уничтожить его сосуд, и я никогда не позволю тебе причинить вред Гарри, не говоря уже о его уничтожении.       Гермиона встаёт и смотрит на Тома сверху вниз с почти завистливым уважением. — И я скажу тебе вот что, Том Марволо Реддл, именно потому, что я верю тебе, я позволю тебе остаться.       Стой, где — он не спрашивает. С Гарри? В Хогвартсе? Неважно. Он учится, что верность может выходить за рамки просто Гарри. Возможно, это потому, что она заботится о Гарри, а возможно потому, что она видела его, действительно видела его таким, какой он есть, но он сделал бы многое для Гермионы Джин Грейнджер. Он поднимается на ноги с грацией танцора и одаривает Гермиону улыбкой, от которой девушки падали в обморок. Она, кажется, не очень впечатлена, но почему-то кажется более дружелюбной. — Ну тогда, мисс Грейнджер, я полагаю, Вам лучше привыкнуть ко мне, потому что я чувствую, что буду рядом ещё долго. — он протягивает руку.       Глаза Гермионы становятся задумчивыми. Когда она протягивает руку, её пальцы дрожат. Она говорит голосом наполовину в её голове, но достаточно громко, чтобы быть услышанной: — Намного дольше, чем ты когда-либо мог быть.       Они отпускают друг друга, и Гермиона начинает снимать чары. Том собирается уходить, когда говорит: — Этого не должно быть. Блуждая и теряясь, мертвые находят и обретают.       И он уходит под голос молодой девушки, бормочущей: — Загадка Реддла...       «Но ты же разгадаешь её, не так ли? Потому что, как и я, ты сделаешь для Гарри всё что угодно.»

***

      Том не видел Гарри три дня. Он знает, что это потому, что Гарри был полностью погружен в создание картины, которая, по утверждениям профессора Беджервуда, настолько монументальна, что его художник был освобождён от всех занятий, кроме Зельеварения.       Все профессора сошлись во мнении, что, несомненно, дар Гарри достоин развития, и готовы нарушить для него правила. За исключением разгневанной Панси Паркинсон, студенты, похоже, считают, что возможность увидеть работу Гарри стоит неравного отношения. Было слышно, как Блейз Забини, один из друзей Малфоя, сказал: — Чёрт, если бы у меня была хоть капля таланта Поттера, я бы никогда больше не пошёл на занятия. Представьте, насколько лучше он мог бы стать, если бы перестал практиковать всю магию, которую он никогда не будет использовать когда вырастет, и просто сосредоточится на искусстве?       Теодор Нотт, гораздо менее романтичный мальчик, ответил: — Ему всё ещё нужно знать основы, чтобы быть всесторонне развитым человеком.       Снейп, однако, отказывается участвовать в «няньках с посредственным Гарри Поттером», и теперь в два раза строже относится к мальчику, чем раньше, что говорит о многом. Том возненавидел бы Снейпа, но он ценит, насколько этот человек превосходит Слизнорта, и не может полностью выразить ненависть, которую он обычно испытывал бы к кому-то настолько несправедливому по отношению к Гарри.       После урока по зельям, на котором Том варит, конечно, идеальное зелье и попутно помогает каждому пуффендуйцу получить хотя бы "Выше Ожидаемого" со своим, Снейп просит Тома провести остаток дня, помогая ему снять кожу с мертвого бумсланга. Это задача, которую Том находит наиболее неприятной из-за его привязанности к змеям, но он в ней совершенно компетентен.       Снейп наблюдает за Томом со странным блеском в глазах и говорит в тишине комнаты: — Для меня непостижимо, что Вы не оказались в моем Доме.       Том внутренне ухмыляется, но на его лице самое удивлённое выражение из возможных в его арсенале. — Почему Вы так говорите, сэр?       Снейп скривил губы. — О, мы играем в эту игру? Должен ли я притвориться, что не замечаю, что ты можешь перехитрить всех моих змей вместе взятых, и должен ли ты притвориться немногим больше, чем абсурдно талантливым пуффендуйцем?       Том тихо рассмеялся. — Я не более чем абсурдно талантливый пуффендуец, даже если могу перехитрить Ваших змей.       Снейп вздыхает. — Если бы Вы приехали в Хогвартс, когда Вам было одиннадцать, Вы бы наверняка были в моем Доме.       Том испытывает сильную ностальгию, вспоминая общежития Слизерина и то, как его однокурсники обменивались секретами и услугами в качестве валюты. Он скучает по политике и интригам, которые пропитали общую комнату с той же пронизывающей силой, с какой аромат цветущих цветов пропитывает ткань мантии в общежитии Пуффендуя.       Но Снейп, несмотря на то, что он более терпимый, чем Слизнорт, всё же слизеринец. Как и Том. Это означает, что мужчина играет в игру. И по какой-то причине Том стал фигурой на его шахматной доске (или, возможно, игроком). Так что Том будет играть роль слизеринца и ничего не раздавать бесплатно. — Если бы я приехал сюда в одиннадцать, — говорит Том. — Я думаю, что был бы в Когтевране.       Это явная ложь. Судя по тому, как глаза Снейпа поблескивают удивлением и раздражением, профессор тоже это понимает. — Призраки не любят тебя. — беспечно замечает Снейп.       Том методично чистит нож и начинает собирать вещи. — Это забавно. Они мне тоже не очень нравятся.       Снейп смотрит на готовую шкуру бумсланга. — Виртуозная техника, как всегда. Немного старомодно, но я полагаю, что тебя учила старая женщина из древнего Дома.       «Знает ли он? — тревожно думает Том. — Если Гермиона смогла это понять, скорее всего, он тоже сможет. Но для него единственный способ узнать наверняка — это если я дам ему какое-то подтверждение. Как я дал Гермионе. Как подарил Гарри. И я не дам его Снейпу.» — Мать очень гордилась своими традициями.       Том покидает класс после вежливого кивка и столь же вежливого увольнения, и делает вид, что не замечает, как он внезапно осознает тот факт, что призраки, кажется, намеренно уводят младших учеников с его пути.       «Серая Дама. Хм-м-м... Что ты делаешь, и что Он (я) сделал с тобой?»       Он пробирается в художественную комнату, не обращая внимания на то, как Пивз уводит от него маленького ребенка, когда тот проходит мимо, и входит туда к тому времени, когда зимнее солнце уже садится за горизонт на фоне темного послеполуденного неба.       Гарри находится в своем углу, его глаза туманные и расфокусированные, как это часто бывает, когда его без остатка поглощает вдохновение. Его мантия брошена кучей на полу возле его поста, а его огромная серая одежда испачкана краской. Фактически, его руки и кисти до самых локтей покрыты пигментом.       Картина, кажется, закончена, хотя, если судить по тому, как Гарри сидит на корточках, это явно какой-то признак.       Весь класс сидит позади него маленьким полукругом и смотрит на его новейшее творение.       Том стоит позади них и смотрит на холст. У него перехватывает дыхание.

Гарри.

***

      Гарри провел последние несколько дней в почти лихорадочном состоянии. Ощущение творения вызывало зуд, и как только идея укоренилась в его голове, ему нужно было срочно нарисовать её, прежде чем он смог бы двигаться дальше. Чувство завершенности сидит глубоко в его животе, как сытная еда, теплая и успокаивающая.       Он откидывается на пятки и позволяет себе на мгновение задуматься о том, что он сделал.       Холст большой, размером с среднее витражное окно. Одна половина картины освещена люминесцентными лучами полной луны. Яркие звезды видны мельком сквозь текстурированные деревья в лесу из замерзшего дерева и падающего снега. Тени тянутся к нему по земле, мерцая и становясь все темнее и светлее с каждой секундой.       В ледяной ночи скачет лань, целиком сделанная из того, что выглядит серебристым лунным светом. Её копыта бесшумны на снегу, и оставляют за собой тяжелые тёмные следы.       Другая половина холста освещена ярким солнцем. Деревья сакуры тянутся к небу, уходя корнями в зеленую траву, пахнущую влажной землей, розовые деревья выстилают дорожку, указывающую на золотое солнце. В промежутках между цветами можно увидеть оттенки синего. Лепестки медленно опускаются на ветру, и можно подумать, будто это — розовый снег. Покрасневшие цветы покрывают землю и купаются в ореоле света. А между деревьями, скача галопом вверх и вниз по тропинке, стоит сильный и смелый серебристый олень, чьи шаги оставляют вмятины в опавших цветках сакуры.       Время от времени оленьи рога переходят в зиму, когда переднее копыто лани приближается к весне, и они прижимаются друг к другу.       А между зимой и весной бежит тень олененка со всем энтузиазмом ребенка в начале жизни. Тень не оставляет следов, но её поглаживают и уносят тени оленя и лани. Как будто истинный мир не может вместить эту семью из трёх человек, и они находят друг друга только там, где не может проникнуть свет.       Гарри чувствует, как рядом с ним оседает чье-то тело, и знает, что это Том. Когда он чувствует, как мозолистые большие пальцы обхватывают его щеки, он знает, что, должно быть, плачет. — Я видел свою мать, — говорит он. — Она сказала, что это стоит всего.       Другие люди могут не понимать, что это значит, но Том понимает. Гарри не может надеяться объяснить, что это значит для него, что эта картина значит для него, но Том может разобраться в беспорядке в голове Гарри. Судя по вздохам класса позади него, некоторые из них тоже понимают.       Том притягивает Гарри к себе и обнимает. — Она была права, — бормочет он. — Так оно и есть. Так и есть.       Они остаются в таком состоянии на мгновение, прежде чем профессор Беджервуд откашливается, и Гарри внезапно вспоминает, что они не одни. Он отстраняется от Тома, проводит пальцем по своим жирным волосам и говорит: — Я вроде как проголодался.       Беатрис немедленно сует ему в руки кружку сливочного пива. — Конечно это так, ты совершенно нелепый ребенок. Ты почти ничего не ел в течение трех дней.       А затем идут поздравления с завершенной работой, и взволнованное бормотание профессора Беджервуда. — Это идеально подойдет для Вашего портфолио, эти заносчивые люди увидят, что может предложить Британия, о, они увидят...       А ещё были плохо скрываемые взгляды замешательства в отношении него и Тома, и некоторые невысказанные вопросы про то, почему же они ведут себя так, как они себя ведут.       (Хотя их не так много. Люди медленно, невозможно привыкают к этому. — Том и Гарри, — говорят они. — Это загадка. Но так уж они устроены. И Мерлин знает, что им обоим от этого лучше.)       Итак, когда всё закончилось, и картина отправлена для показа в Большом Зале, Гарри позволяет отвести себя к ожидающим Рону и Гермионе за ужином, и Рон говорит Гарри, что ему нужно принять душ. Гермиона же, в противовес этому, говорит: — Спасибо, что привел его сюда, Том. — Том кивает ей (когда они стали такими дружелюбными друг с другом?) и следит за тем, чтобы Гарри наелся.       Весь обед к нему пристают всякие люди, поздравляющие его или пытающиеся выяснить, что же значит его картина.       Близнецы Уизли рассказывают особо легковерным ученикам: — Это явно исследование сезонного навоза животных.       Но самый удивительный момент ужина наступает, когда Снейп проводит целых пятнадцать минут, глядя на картину темными глазами, прежде чем подойти к столу Гриффиндора.       Он смотрит на Тома взглядом, который нельзя трактовать никак иначе кроме любящего, прежде чем поворачивается на Гарри с взглядом более мягким, чем Гарри когда-либо видел. — Мистер Поттер, — звучит его шелковистый голос. — Это стоило всех пропущенных Вами уроков, помимо моей дисциплины?       Гарри чувствует, как его щёки горят, но он никогда не откажется от своих творений, особенно перед Снейпом. — Более чем, если честно, профессор. Спасибо за вопрос. — его тон резок и откровенно груб.       Выражение лица Снейпа не меняется. — Десять баллов с Гриффиндора за неуважение, — бесстрастно говорит он, и как только Гарри встает, чтобы защитить себя, Снейп плавно вмешивается и замечает: — И если Вы когда-нибудь снова окажетесь вовлечены в такого рода… Проект, я уверен, Мисс Грейнджер поможет Вам догнать программу, если при этом Вам потребуется небольшой перерыв в ежедневных занятиях. Салазар знает, что она делает это даже в те дни, когда Вы посещаете мои уроки.       Когда он уносится прочь, Невилл спрашивает: — Кто это был и что он делал со Снейпом?       Том проводит рукой по шраму Гарри, и почему-то он покалывает. — Трудно смотреть на мир глазами Гарри и оставаться равнодушным.

***

      После столь необходимого душа Гарри крепко спит в своей гриффиндорской кровати, прежде чем раздается что-то вроде сигнала тревоги. Он трёт свои затуманенные глаза и видит, как Рон вскакивает с кровати. Невилл, Симус и Дин бегут к двери. — Пойдем, — говорит Рон. — Это эвакуация, нельзя терять времени. — и вытаскивает из комнаты полусонного Гарри в одних брюках и носках, в наполовину натянутом свитере. В голосе Рона паника.       Гарри бежит и смотрит, как все гриффиндорцы собираются в общей комнате. Гермиона бочком пробирается к ним. Старосты выстраивают учеников в очереди и быстро выводят всех. — В чем дело? — спрашивает Гарри. — Не знаю, — говорит Рон. — Но этот сигнал тревоги — знак, что активировались Чары Защиты. Если он звучит, нужно срочно доставить учеников в безопасное место. У нас дома есть что-то похожее. — Это предупредительный звонок. — говорит Гермиона. — Я читала об этом в «Хогвартс: История». Это означает, что пока что ничего не случилось, но студенты в опасности.       Перси Уизли спускается по лестнице с несколькими отставшими и ведет их, Гарри и других пятикурсников по коридорам Хогвартса. Гарри видит в окна, что небо по-прежнему тёмное, как в полночь, и что все ученики стоят перед каретами, которые обычно везут их обратно к поезду.       Все учителя ходят между учениками, успокаивают их и яростным шепотом разговаривают друг с другом.       Гарри замечает, что близнецы Уизли разговаривают с профессором Люпином и Дамблдором. — Что они делают? — спрашивает он Рона.       Перси подслушивает и говорит: — У них была какая-то информация о чем-то, связанном с картой, и учителям нужно знать об этом. — важно проговаривает он. — Фред и Джордж хороши не только для шуток, знаешь ли. Они знают все секретные проходы. Профессор Люпин и директор Дамблдор теперь тоже должны узнать о них всех, потому что Питер Петтигрю только что сбежал.       Рон бледнеет. — Питер Петтигрю? Человек, который был Коростой, убил тринадцать маглов и предал родителей Гарри, Питер Петтигрю? Пожиратель Смерти, Питер Петтигрю?       Перси и сам выглядит немного потрясенным и, кажется, разрывается между тем, чтобы остаться с седьмым курсом и успокоить своего младшего брата. В конце концов, второй вариант побеждает, и он кладет дрожащую руку на плечо Рона. — Всё будет хорошо. Профессора с этим разберутся.       Пуффендуйцы прибывают последними, и Том немедленно направляется прямиком к Гарри. Он держит Гарри за плечи на вытянутых руках, тщательно изучая его. — Ты в порядке? — спрашивает он почти отчаянно. — Я в порядке, — говорит Гарри. — Просто устал и сбит с толку.       Дамблдор издает громкий звук, и его голос отдается эхом. — Студенты, в свете побега Питера Петтигрю из Азкабана двадцать минут назад, мы решили отправить вас всех домой на зимние каникулы на день раньше. Вы останетесь в своих домах на весь весенний семестр, пока мы будем обновлять защиту Хогвартса, включив в неё чары против анимагов. Не волнуйтесь, мы всё равно сможем научить вас всему издалека. Если вы вдруг увидите крысу с отсутствующим пальцем руки в любой момент во время вашего отсутствия, прошу, немедленно сообщите об этом аврорам. Возвращайтесь в следующем году, Хогвартс сможет не подпускать Питера Петтигрю и любых других анимагов, но до тех пор обеспечение вашей безопасности является нашим главным приоритетом. Чтобы сменить элемент такого размера в защите школы потребуется время, но мы ценим ваше терпение. Ваши опекуны были уведомлены и ждут вас на платформе. Весь ваш багаж скоро будет доставлен по домам.       Громкие возгласы встречают это объявление, и многие студенты со страхом смотрят друг на друга. Чаще всего говорят: — Я думал, Сириус Блэк убил Питера Петтигрю?       Это мало что значит для Гарри, потому что Ремус Люпин подходит к нему сзади и говорит: — Хорошо, Гарри, Том, я должен сам проводить вас двоих к Сириусу. Вы оба сейчас самые главные цели, и мы хотим увести вас отсюда как можно скорее. Если вы пойдёте со мной, я отведу вас в свой кабинет, покажу листок бумаги, и вы отправитесь по камину в свой новый дом.       Гарри во второй раз проводят по замку, он всё ещё до неприличного сонный. — Значит, дом под Фиделиусом? — спрашивает через время Том. — Верно. — отвечает Ремус. — Невозможно быть слишком осторожным. Только не с Червехвостом. — Червехвост, профессор? — спрашивает Гарри.       Они входят в класс ЗОТИ. Люпин выглядит расстроенным и взволнованным. — История для другого раза. — он начинает рыться в своём столе в поисках чего-то. — Как Питер Петтигрю сбежал? — спрашивает Том срывающимся от гнева голосом. — Полагаю, точно так же, как это сделал Сириус, — говорит Люпин со злостью в голосе. — Превратился в анимага и проскользнул через решетку. Карьера Фаджа определенно завершена, и, возможно, Азкабана тоже. Дементоры, похоже, не слишком хорошо держат людей взаперти, не так ли? — ...Нет. — соглашается Том. — Они явно не справляются со своей работой. — Что-ж, вот и оно, — говорит Люпин, показывая им лист бумаги. — Дом находится на площади Гриммо, Двенадцать. Видите, площадь Гриммо, Двенадцать.       Гарри озадаченно кивает, и Том спрашивает: — Кто хранитель секрета?       Люпин гордо улыбается. — Это секрет.       Том ухмыляется и говорит: — Молодец, мистер Оборотень.       Люпин бледнеет, но встряхивается и говорит: — Вам, мальчики, пора идти. Шагни в огонь, скажи "Гриммо", и будешь там.       Гарри кивает и идет первым, хватая немного зеленого порошка и крича “Гриммо”, когда входит в камин.       Он, спотыкаясь, выходит в пыльное пространство, дезориентированный. Том появляется за его спиной уже через мгновение.       Сириус стоит посреди комнаты и смотрит на Гарри и Тома. — Ах! Вы оба здесь. Чудесно, чудесно.       Гарри оглядывает свой новый дом. Он, мягко говоря, выглядит заброшенным, но Гарри он нравится.       В сломанных вещах есть красота. Гарри задаётся вопросом, все ли это видят, или это то, что могут понять только дети, выросшие на руинах чудес. Он вспоминает, как заметил зазубренные края полуразбитого снежного шара, брошенного в его чулан, когда ему было четыре года — сувенир из Франции, который Дадли уничтожил в истерике — и наблюдал, как мерцающий свет отражается от тысячи мельчайших стеклянных кинжалов.       Гарри был окружен сломанными вещами всю свою жизнь — сломанные туфли бросали в его чулан, вещи, которые были слишком повреждены, чтобы заработать место во второй спальне Дадли, бросали в его чулан… Гарри бросали в чулан. Может быть, он научился находить красоту в сломанных вещах, потому что сам был сломанной вещью. И он хотел, может быть, быть красивым и цельным.       В доме, в который они с Томом вошли через камин, нет ничего, что большинство людей сочли бы красивым. На стенах паутина, на каждой поверхности — сломанные безделушки, а слой пыли такой толстый, что кажется, будто весь дом покрыт ковром. То, что в доме высокие потолки и он явно огромен — это единственные две вещи, которые можно сказать в его защиту.       Сириус робко потирает затылок. — Ужасное место, правда, — говорит он. — Но мне нужно было кое-что здесь проверить, и потом — это одно из самых малоизвестных мест. А со всем, что происходит с Питером и тобой, Гарри, безопасность является приоритетом. Когда снова станет безопасно, я отвезу вас обоих в поместье в Мадриде. Оно намного лучше, чем эта свалка. Просто менее охраняемое. Ничего такого, чего не исправили бы небольшие деньги.       Том, кажется, согласен с мнением, что этот дом — свалка… Но Гарри видит красоту повсюду. Красота сломленного, как узнал Гарри, двояка. Некоторые вещи, такие, как снежный шар из Франции, вырываются из обыденности, когда разбиваются — ломкость может превратить обычную вещь в необычную.       Но более глубокая красота заключается в том, что некоторые сломанные вещи требуют починки, как, например, обезглавленная кукольная голова, которую Гарри пришил к набитому телу фиолетовой нитью, так что казалось, что кукла была одета в роскошный королевский шарф. В каждом сломанном предмете есть потенциал для новых начинаний, и эта способность к метаморфозам прекрасна.       У этого дома есть потенциал для блестящего будущего. Гарри ободряюще улыбается Сириусу. — Мы можем это исправить.       Он говорит о доме.       Сириус говорит: — Вместе.       И не требуется Зрение души, чтобы понять, что этот человек, по крайней мере в некоторых отношениях, говорит о себе.       Гарри вспоминает одно из своих первых воспоминаний: он сидел в шкафу, держал в руках туфлю с оторванной подошвой и использовал её как игрушку для игры в тяжелой тишине. Он думает втянуть в шкаф пламя, которое не горит, не разрушает, а только делает сломанную вещь красивой. Он думает только о том, чтобы быть тенью родительского света и никогда не почувствовать себя взрослым, который его любит. Он смотрит на Сириуса, так отчаянно пытающегося соединиться, скорбящего, как и Гарри, о смерти двух храбрых людей, погибших более десяти лет назад. Он кивает, и его голос звучит твёрдо. — Вместе.