***
Следующим летом Лили возвращается домой с отчаянным желанием проявить себя, потому что «то, что мои родители маглы, не делает меня хуже», и Петуния говорит: — Если ты чувствуешь, что тебе нужно проявить себя, у тебя ничего не получится. Но здесь о тебе всегда будут судить справедливо, без всякой магии. Но Лили и слышать об этом не хочет. Она учится и учится, и делает то же самое следующим летом, а затем, однажды ночью, когда Петунии исполнилось шестнадцать и она стала женщиной, а Лили четырнадцать, и она всё ещё просто девочка, Лили, дрожа, забирается в кровать своей старшей сестры. Петуния почти не позволяет ей залезть под одеяло, но после долгого вздоха она это делает и сворачивается калачиком вокруг своей дрожащей младшей сестренки. — Сегодня снова тридцать семь, Туни? — Лили шепчет, словно боясь нарушить тишину, но всё равно нуждаясь в ответе. — Ты угадала, — говорит Петуния каким-то надломленным голосом. — Снова тридцать семь веснушек. Они долго молчат, единственные звуки — приглушенные сверчки за окном. Затем Лили говорит: — Я узнала, что ведьмы живут дольше, чем маглы. Петуния чувствует себя несколько оскорбленной. — Правда? — спрашивает она ледяным голосом. — Говорят, я могу дожить до ста пятидесяти и более лет, — говорит Лили. — А ты, скорее всего, доживешь самое большее до ста. — Петуния вот-вот вытолкнет сестру из постели, это ещё одна причина, по которой я хуже тебя, не так ли? Но затем Лили говорит: — Я знаю тебя всю свою жизнь. Что я буду делать так долго без тебя? И тогда Петуния не может удержаться, чтобы не пригладить назад красновато-рыжие волосы Лили и не поцеловать её в лоб. — Лилс, — говорит она мягким тоном, которым почти никогда в жизни не говорила. — Я старшая сестра. Конечно, я умру первее. И когда я уйду, ты сделаешь то, что должны делать младшие сестры, когда умирают их старшие сестры. Живи дальше, ради меня и ради себя. Лили, всегда упрямая, говорит: — Я не знаю, захочу ли. Но Петуния думает о том, как красива её младшая сестра, и обо всех её друзьях, и о её храбрости, и говорит: — Когда я умру, ты не будешь одинока. У тебя будет прекрасная семья, и ты будешь счастлива жить ради них. Ты будешь. Я обещаю. В ту ночь они засыпают вместе и просыпаются в переплетении конечностей — слишком взрослые для того, чтобы делить постель, но на один яркий момент им совершенно наплевать. Когда Петунии исполняется семнадцать, она заканчивает учебу и продолжает изучать бухгалтерский учет, попутно заботясь о своих стареющих родителях. Лили эпично поссорилась с мерзким мальчишкой и эпично влюбилась в некоего Джеймса Поттера, мальчика, которого её родители обожают, а Петуния ненавидит в равной мере. Он весь чванливый, весь насквозь волшебный, совсем бессмысленный, и, как феи в детских сказках, Петуния может просто предположить, что он унесет Лили, но не в Неверленд, а прямо в могилу. Но они оба так влюблены друг в друга. Лили пятнадцать, и она влюблена так, как, Петуния знает, она никогда не будет. Тебе досталась и вся любовь, Лили. Поэтому, когда они поженились всего два года спустя, прямо перед первым днем Петунии в её новой фирме, Петуния не удивилась. Когда женщина по имени Алиса становится подружкой невесты для Лили, Петуния делает вид, что это её совсем не задевает. И она изо всех сил старается не быть стервой на свадьбе своей младшей сестры, но она не может удержаться от того, чтобы в один момент не взорваться и не закричать перед толпой: — Тебе семнадцать лет! Ты слишком молода, чтобы выходить замуж! Слишком, слишком молода. И Лили смотрит в ответ, дерзко сверкая изумрудными глазами, великолепная в своем платье, о котором всегда мечтают маленькие девочки (такой, какой Петуния мечтала видеть свою младшую сестру, краснеющей, блистательной и волшебной, какой Петуния никогда не будет), и говорит: — Я люблю его! И идет война, Туни. Идет война. Мы должны жить, пока можем. А потом весь гнев мигом слетает с Петунии. — Какая?... Какая война? Лили качает головой. — Пожалуйста, — умоляет она тихим, уязвленным тоном. — Просто позволь мне быть счастливой в день моей свадьбы. Джеймс навсегда (на четыре года) запомнит Петунию как человека, который накричал на его невесту на их свадьбе. Но Лили навсегда запомнит, как Петуния села рядом с ней, когда вечеринка закончилась, прижала её к себе, и звук голоса её старшей сестры, когда она сказала: «Ты прекрасно выглядела этой ночью.» А потом Петуния узнала о войне. Узнала о Тёмной Метке. Магия была скорее пугающей, чем ослепительной. — Вернись, — умоляла она свою младшую сестру. — Это того не стоит. Это не так. (Я того стою. Не оставляй меня.) — Я должна. Будь в безопасности. И Лили вернулась туда, где Петуния не могла до неё дотянуться. (Я старшая сестра. Я должна защищать тебя.) Но жизнь продолжается. Запрятав свое беспокойство куда-нибудь поглубже, Петуния принимается за работу и преуспевает. Знакомится с Верноном в своей фирме. Она бухгалтер в буровой компании, а он занимается продажами. Петуния не уродливая женщина, но и не красавица. Она слишком заносчива и требовательна к себе для того, как она выглядит, и ей требуется много времени, чтобы привыкнуть к людям. Обычно она недостаточно привлекательна, чтобы того стоить. Вернон — это всё, чем не является Джеймс Поттер. Он низкий и пухлый во всех местах, где Джеймс долговяз и строен, и он настолько немагичен, насколько это возможно. Похоже, он считает Петунию стоящей женщиной. Возможно, это потому, что он интересен ей по всем причинам, по которым он скучен для остальных. Он настолько далёк от мира, в котором живет Лили, что Петунии кажется, что с ним она может жить, твердо стоя обеими ногами на дарованной ей земле. Они поженились, когда Петунии исполнился двадцать один год, и тогда она в последний раз видит Лили. Она немного худее, чем когда Петуния видела её в последний раз, и более пугливая. — Война ухудшается, — говорит она. — Я не знаю, когда смогу увидеть тебя снова. Послушай меня, Петуния, если ты когда-нибудь услышишь о людях, умирающих в твоём районе без каких-либо симптомов, без причины, как будто они просто перестали жить, и никто не знает почему, беги, ладно? Беги. И если ты— — Ради Бога, это моя свадьба, Лили! Можешь хоть раз отбросить это чудачество? — это последнее, что Петуния помнит, как сказала своей сестре. Лили молчит всю свадьбу, а Петуния делает вид, что не замечает её. Когда она получает письмо от Лили о том, что её младшая сестра беременна, она не отвечает, что тоже беременна, уже несколько месяцев. Она не отправляет письмо, когда рождается Дадли, и не отвечает на письмо, в котором говорится, что Лили назвала своего собственного сына Гарри. Вернон проявляет особый интерес к навешиванию ярлыков на Лили и её семью как на уродов. Это может быть вызвано его собственным чувством неполноценности, когда он сталкивается с теми, кто без особых усилий имеет больше. И когда родители Петунии умирают, её отец от инсульта, а мать от сердечной боли три недели спустя, Петуния самостоятельно справляется с похоронами. Лили, как ей сказал мальчик по фамилии Люпин, который однажды пришел навестить её, скрывается. Петуния не смогла бы отправить ей письмо, даже если бы захотела. И тогда она решает, что ненавидит Лили за то, что та бросила её. Она присутствует на похоронах обоих своих родителей с плачущим шестимесячным ребенком, одетая во всё черное и жалеющая, что не чувствует себя такой ужасно одинокой. Вернон говорит ей, что она должна уволиться с работы, и она это делает. Это то, что делают домохозяйки. И затем… На пороге её дома появляется ребёнок. Сейчас середина зимы. Дадли спит наверху. И тут ребёнок с ярко-зелеными глазами и взлохмаченными чёрными волосами (так непохожими на тщательно уложенные гелем локоны Вернона), и это может означать только одно. Лили ушла.***
Петуния не помнит ни ту ночь, ни следующий день. Вернон расстроен, и она думает, что спорит о том, чтобы оставить ребенка, и игнорирует его, когда он говорит «скатертью дорога» о её сестре и семье Поттеров. Перед глазами Петунии мелькают вспышки воспоминаний о похоронах со множеством людей в разноцветных одеждах. И бесцветным после смерти лицом её сестры. А потом пусто. Она осознаёт себя полностью только тогда, когда Гарри три и он уже живет в чулане, а Дадли уже избалован до предела. Она не может вспомнить, почему заставила Гарри жить в чулане, но рада, что он там. Ей не нужно смотреть на него, когда он там. Его глаза такие же зеленые, как у Лили, и он прямо-таки полон той безымянной тяги, которая практически кричит: «Здесь есть что-то особенное», тайное — что-то, чего не хватает Петунии, Вернону и Дадли. Тётя Петуния оставляет его с припасами в чулане под лестницей, потому что она знает себя, и она определенно не из тех людей, которые принимают сирот и оставляют младенцев в чуланах, поэтому она надеется, что однажды откроет дверь под лестницей и увидит только чистящие средства. Она отчаянно надеется, что всё это дурной сон. Я должна была умереть первой. Это то, что делают старшие сестры. И тогда, возможно, она говорит себе, что лучше, чтобы Гарри был так далеко от её Дадли, где он не сможет сделать ничего плохого, или заставить Дадли чувствовать себя плохо, или погрузиться в ту магию, которая выглядит красиво, но убивает.***
Петуния не понимает, почему спустя двенадцать лет после того, как она приютила Гарри, ей начинают сниться кошмары. Кошмары кажутся такими реальными, и… Это не её кошмары. Это воспоминания. Гарри — думает она. Она засыпает, и во снах её преследует запах мочи, едкий запах отбеливателя, она чувствует ожоги на детских руках. Она просыпается ночь за ночью со слезами на выцветших голубых глазах, и в надежде утешиться обнаруживает лишь равнодушного Вернона. (Он женился не на эмоциональной женщине. То, что у неё сейчас возникли некоторые трудности в этом отношении, его не заботит. Он содержит дом, и этого вполне достаточно.) Она ловит себя на том, что, целыми днями занимаясь домашним хозяйством, твёрдо уверена в том, что слишком мала для всех этих дел и её все равно заставляют их выполнять. Петуния чувствует потребность выполнять их идеально, потому что, может быть, тогда, наконец, её полюбят. И, что ужаснее всего, она чувствует себя хоть сколько-нибудь в безопасности только тогда, когда идет за отбеливателем или пылесосом в этот проклятый чулан под лестницей. Когда она представляет детство Гарри, чувство вины беспощадно душит её, а стыд тяжёлым грузом ложится у основания позвоночника. Ты бы никогда так не поступила с ребёнком, а, Лили? Что ж, очень жаль — возможно, ты получила всё остальное, но у меня есть твой сын. Ты довольна? У меня есть твой сын, и я даже не смогла его достойно вырастить. Я не смогла, не смогла… Да я даже собственного сына не могу правильно вырастить. Ты забрала всё хорошее родительское воспитание и сострадание, а для меня ничего не осталось. Ты ушла, Лилс. Ты ушла. Ты мертва. Петуния обнаруживает, что роется в чулане и находит целые страницы макулатуры, заполненные рисунками, нарисованными рукой ребёнка. Она видит тайные сады, драконов и молодую девушку с тридцатью семью веснушками на лице, а вокруг — много-много светлячков. Петуния не знает, что на неё нашло, но она берёт этот рисунок, идёт в магазин, вставляет в рамку и оставляет на своём прикроватном столике. Вернон ничего не замечает. Он талантлив, Лили. Этот твой сын. Конечно, это так. Он ведь твой. Кошмары продолжаются, и Петуния думает обо всех частичках Гарри, которые она пропустила. Он был забавным, в некотором роде саркастичным. Он был великолепен в том смысле, в каком Лили всегда была великолепна. Она просто знает, что он бы сильно полюбил, если бы ему дали такой шанс. Она вспоминает, как Гарри получал письма из Хогвартса, а она, Вернон и Дадли схватили её племянника и убежали. Почему я позволила Вернону сходить с ума, чтобы письма не доходили до тебя, Гарри? Ответ приходит легко: Потому что я знаю, что волшебная страна прекрасна, но когда тебя уносит фея — ты не возвращаешься. Однажды ночью она просыпается после кошмара и кричит, как ребенок, нуждающийся в родителях. Петуния чувствует потерю до глубины души, до самых костей, и говорит, плача: — Прости меня, Гарри, мне так жаль. Я бы хотела… Я бы хотела вернуть всё обратно. И она действительно так думает, Боже, как бы она хотела, чтобы могла всё вернуть обратно! Он был всем, что у неё осталось от Лили, он был её племянником, а она… Она подвела его. Она любила его. Теперь он тоже ушел. (Она последняя Эванс.) Вернон продолжает храпеть. И… Кошмары прекращаются так же внезапно, как и начались, но Петуния почти мечтает, чтобы они вернулись. Она считает их достойным наказанием за десятилетие, полное её величайших ошибок. Ничто никогда не компенсирует насилие, (а это было насилие, не так ли) которому она подвергла Гарри. Но она ничего не может с этим поделать, поэтому всё, что она может сделать, это двигаться дальше. Один шаг вперед. Как она сделала, когда хоронила своих родителей. Как она сделала, когда хоронила свою сестру. Она продолжала идти. Поэтому она должна продолжать идти вперед и сейчас, даже зная, что никогда себя не простит. Она звонит Дадли, когда он в школе, и настойчиво спрашивает: — Ты счастлив? Он делает паузу в своей тираде и умолкает, словно не зная, что ответить. Петуния никогда не спрашивает, счастлив ли он. Она спрашивает о его друзьях, чтобы сказать ему, насколько он популярен, а затем отправляет ему шоколад. Но Петуния больше не хочет этого делать. Она не Лили и никогда не будет, но она хочет быть чем-то большим, чем Лили — чем-то, чем Лили никогда не была. Она хочет быть тем родителем, которым гордятся. (Человеком, которым могла бы гордиться Лили.) — Да, мама, — наконец говорит он. — Я счастлив. У меня есть несколько действительно хороших друзей и я начал заниматься боксом. Петуния трехмесячной давности сказала бы что-то вроде: «Ты точно будешь чемпионом, Дадлекинс. Дай мне знать, когда получишь пончики, которые я послала.» Вместо этого Петуния думает о той информации, которую он ей дал. Это более честно, чем обычно: «несколько хороших друзей», а не «полчища и орды, мама, они не оставляют меня в покое.» Петуния хрупко улыбается и обвивает длинными пальцами телефонный шнур. — Это хорошо, Дадли. Я горжусь тобой. Этого она тоже никогда не говорит. Дадли снова молчит. Когда он отвечает, его голос звучит немного сдавленно: — Ага, мам. Спасибо. Позже в тот же день Петуния смотрит на свою каминную полку и видит фотографии Дадли. Только его. Гарри ни разу на них не появляется. Она проводит вечер, обыскивая весь дом, пытаясь найти хотя бы одну фотографию своего племянника. Вернон возвращается домой и спрашивает: — Пэт? Где ужин? Голос Петунии доносится с чердака, где она просматривает старые фотоальбомы. — Я думала о том, чтобы заказать еду навынос сегодня вечером, дорогой. — Что ты там делаешь наверху? — кричит Вернон. — Ищу фотографии Гарри. — отвечает Петуния. Голос Вернона гремит как гром. — За каким дьяволом они тебе понадобились, Пэт? Петуния говорит приглушенным голосом, но её слышно даже с чердака: — Потому что я его тётя.***
Позже, тем же вечером, во время ужина с индийской едой навынос, Вернон говорит: — Хорошо, что этот урод ушел. Я надеюсь, что он никогда не вернется. Петуния сжимает вилку в руке так, что у неё белеют костяшки пальцев. — Он всё ещё сын моей сестры. — тихо отвечает она. Вернон откидывается на спинку стула, похлопывая себя по огромному толстому животу, и, отрыгнув, говорит: — Ну, она тоже была уродом. — он прочищает горло. — Помнишь хвост Дадли? Вот, что происходит, когда ты рядом с такими людьми, как они. — Я помню, — говорит Петуния. И она действительно это делает. Но она также помнит, как запирала мальчика в чулан и темноту, как размахивала сковородкой. Она думает, что хвост был чем-то забытым для Дадли, но Гарри, вероятно, никогда не забывал об отсутствии любви. Она ещё раз смотрит на Вернона и решает, что ей нужна работа. Когда-то она была бухгалтером, прежде чем решила, что нормальные женщины остаются дома, а их мужья работают. До того, как Вернон сказал ей это. Несколько дней по утрам она просматривает объявления о работе, а к концу недели её нанимают вести бухгалтерию в местной больнице. Вернон говорит ей, что ей не нужно работать, но она говорит, что хочет. У неё есть так много вещей, которые она хочет сделать… Она снова звонит Дадли и сообщает ему, что нашла работу. Он сразу же спрашивает: — Ты счастлива, мама? Петуния не может вспомнить, когда в последний раз кто-то спрашивал её об этом. Это было так давно. Обхватив пальцами шнур, она отвечает: — Я на пути к этому, Ди. Его голос снова становится стальным, и она задается вопросом, когда он начал взрослеть. — Я горжусь тобой. Петуния смахивает внезапные слезы. — Я тоже. — признается она. Её дом на удивление стерилен из-за того, что она вырастила двух исключительных детей, и она признаётся себе, что испытывает отвращение ко всем приглушенным цветам. Она покупает красные и золотые (на самом деле желтые, но магии у неё нет, подайте на неё в суд) подушки и украшает ими свой дом, вспоминая далекие взгляды Лили и полусонные воспоминания о волшебстве. (Я гриффиндорка, Туни.) Вернону они не нравятся, не нравится ни одна новая Петуния, которую он видит. «Это неправильно» — говорит он ей. Сейчас она платит садовнику за уход за своими розами, и иногда слишком занята, чтобы знать что-либо о том, что происходит в доме номер пять. Это неправильно, так говорит Вернон. Она сама не своя. Неправильно то, что она искала фотографию Гарри — хотя бы одну — чтобы доказать, что она действительно растила его, по крайней мере, какое-то время. Это, конечно, неправильно, что она внезапно нашла фотографии Лили и плачет над ними почти каждую ночь. Но как она может делать что-то ещё? Она ещё раз напоминает ему, что «она была моей сестрой, Вернон. У тебя всё ещё есть Мардж.» Она смотрит на фотографию Лили, где её сестра ещё совсем юна, и проводит пальцем по носу Лили и веснушкам, которые раньше считала, если не могла уснуть, и иногда шепчет сквозь слезы: «И сегодня снова тридцать семь, Лилс», и она страстно желает, чтобы Лили узнала своего собственного сына. Она хотела бы, чтобы Лили смогла стать старше. Она хочет, очень хочет, отчаянно желает, чтобы Лили не была мертва. Это больше не гнев, который она испытывает, когда смотрит сверху вниз на свою младшую сестру. Может быть, его никогда и не было. Потому что под всем этим гневом скрывается просто всепоглощающее горе, и она не может смириться с тем, что Вернон говорит ей, что это неправильно. — Это правильно, — настаивает она. — Вот что происходит, когда ты позволяешь себе любить кого-то. И это кажется ей правильным — самым правильным, что она чувствовала за долгое время. Может быть, с тех пор, как ей исполнилось тринадцать и она узнала, что существует мир магии, который унесёт её сестру. Когда Вернон кладет документы о разводе на кухонный стол, Петуния чувствует только облегчение. — Хорошо. — говорит она. — Хорошо? — требовательно вопрошает он. — Это всё? Если бы Петуния не похоронила себя под тяжестью горя и страха, она сомневается, что их отношения продлились бы так долго. — Конечно, мне нужно будет позвонить Дадли, чтобы поговорить с ним об этом. — добавляет она. Когда она звонит ему, чтобы объяснить расставание между ней и Верноном, Дадли на удивление спокоен и согласен с развитием событий. — Ты изменилась, мама. — говорит он, и тон его голоса звучит странно. Петуния почти вздрагивает, но сохраняет ровный тон: — В плохом смысле, Дадли? — Нет, — говорит он. — В хорошем смысле. В очень хорошем смысле. — он делает паузу, а затем: — Могу я остаться с тобой после развода? — Конечно. — говорит она. Одна из её немногих новых подруг в больнице замужем за адвокатом, и адвокат помогает ей привести все её дела в порядок. Она сама содержит дом, хоть и теряет доход Вернона. Пусть и чуть чаще работает сверхурочно, но все нужные продукты покупает сама. И, по просьбе Дадли в суде, получает первичную опеку. Вернон позвонит ей позже, рассерженный на то, что она настроила сына против него. — Всего три недели летом! — взрывается он. — Я вообще почти не буду его видеть. Но Петуния подумает о слишком больших брюках Вернона и о том, как он подбил Дадли ударить Гарри большой палкой, и подумает, что это к лучшему. Наконец, она находит фотографию семилетнего Гарри — у него большие глаза за разбитыми очками и он одет в одежду на шесть размеров больше, чем нужно. Она считает, что её дети как будто идут от избытка и недостатка: один ребенок на шесть размеров больше, а другой на шесть размеров меньше. А потом она задаётся вопросом, в какой момент Гарри стал одним из её детей. Она смотрит в его зеленые глаза и не видит глаз своей любимой сестры, которая намного моложе, чем должна быть, и намного старше, чем по её опасениям, когда-либо вырастет её племянник. Петуния видит, что глаза Гарри принадлежат только Гарри. Она вставляет фотографию в рамку и ставит на свою каминную полку. Она просит Дадли показать тот особый почтовый ящик, чтобы отправлять письма. Он говорит, и его голос ломается из-за полового созревания: — Ему это понравится. Письма от тебя. Петуния смотрит на свой преображенный дом и спрашивает: — Ты так думаешь? И Дадли на мгновение так похож на своего дедушку, на отца Петунии, что она закрывает глаза и позволяет себе почувствовать гордость за то, что вырастила его, даже если знает, что он получился лучше, чем следовало, и во многом это связано с зеленоглазым мальчиком. — Я это знаю. Просто Гарри такой человек. — отвечает Дадли. Ты никогда не смотрел на своего кузена и не думал, что тебе чего-то не хватает, не так ли, Дадли? Ты намного сильнее меня. И ты прав. Просто Гарри такой человек. Поэтому она отправляет Гарри маленькое рождественское письмо и одну конфету. Перемены начинаются с малого, решила Петуния. Она знает, что перемены никогда не исправят прошлого. Она будет жить с чувством стыда всю оставшуюся жизнь. Но теперь у неё дома есть фотографии Гарри и Лили. Дадли приезжает домой на зимние каникулы, и однажды она отправляет его в комнату, когда он ведёт себя слишком высокомерно, для его же блага. Он врывается в свою комнату и хлопает дверью, и она слышит, как он запирает её за собой. Она ни разу в жизни не наказывала его, а ведь ему уже четырнадцать. Петуния проводит ночь, грызя ногти от беспокойства, убежденная, что он обратится в суд и попросит переехать жить к Вернону. Утром он заваривает чай и извиняется. В тот вечер, и в каждый вечер после него, он помогает ей накрывать стол к ужину и начинает говорить ей «спасибо». Она посылает Гарри письмо на Новый год и подарок — немного глины для его умелых рук. Она рада, что, где бы он ни был, с ним обращаются лучше, чем она когда-либо могла. Но она оглядывает свой дом, наполненный красным и золотым, воспоминаниями о мальчике, которого она должна была полюбить, когда у неё был шанс, и думает, что именно так и начинаются перемены. С малого. С удобных туфель на плоской подошве и вытягивая шею над цифрами в бумагах. С меньших порций на ужинах, дисциплиной и ожиданиями. Она вспоминает, что перемены начинаются с малого, смотря на Гарри, слишком юного и слишком напуганного. Но перемены, думает она, проводя пальцем по его очкам на той ужасной фотографии на каминной полке, где он выглядит как пугало рядом с Дадли, имитирующим пляжный мяч — они действительно происходят, эти перемены.***
Небо над головой темное и в воздухе витает тяжелый запах грязи. Петуния стоит у могилы, которую не посещала двенадцать лет. Она смотрит на камень и даже не знает, идет ли дождь или она плачет. Может быть, и то, и другое. Её голова склонена. Она кладет букет петуний на надгробие Лили. Она считает, что это уместно, что она должна оставить часть себя со своей маленькой сестренкой. — У тебя есть всё, — говорит она. — И иногда я ненавидела тебя за это. У тебя есть и все цвета, и все веснушки, и всё очарование, и вся магия, и вся настоящая любовь. И ты всё ещё могла бы быть здесь, если бы у тебя не было и всей храбрости тоже. Петуния вытирает с надгробия немного воображаемой пыли. Оно серое, и это неправильно, потому что Лили была какого угодно цвета, кроме серого. — У тебя есть всё, Лилс, кроме жизни. Петуния никогда не была такой яркой, как её младшая сестра, никогда не была такой очаровательной, никогда не была наполнена чем-то особенным, этой безымянной тягой. У Петунии не было ни волшебства Лили, ни её настоящей любви. Петуния живёт. Это то, что должны делать старшие сестры, когда их младшие сестры умирают. Они продолжают жить ради своих прекрасных младших сестренок и делают все то, чего никогда не удавалось сделать их младшим сестрам. Они продолжают жить для себя и делают шаг за шагом, зная, что горе, которое они испытывают, никогда не исчезнет, но снаружи их ждет целый мир. Так что Петуния Эванс, последняя Эванс из семьи из четырех человек, женщина, похоронившая своих родителей и младшую сестру, продолжает идти. У неё бывают дни, когда она жестока, и дни, когда она радостна, но каждое утро она просыпается и надеется, что этого достаточно. Петуния Эванс не помнит жизни до Лили. Но она навсегда запомнит Лили в той жизни, которой будет жить после.