Dripping Fingers

      Сердце Сириуса сделано из бронзового часового механизма. Он блестящий, резкий, временами громкий, когда объявляет, что он хочет сделать или что он чувствует. Он — часы, которые ведут обратный отсчет, всегда обратный.       (Ч-минус 730, и так далее.)       Он методичен в своих действиях. Каждое утро ровно в шесть утра он вступает в перепалку с Кричером.       (Домашние эльфы — очень своеобразные существа, решил Гарри. Том и Сириус пытаются объяснить Гарри, что такое домашние эльфы и что «у них нет чувств», но Гарри уверен, что Том и Сириус ошибаются в своей оценке этого вида. Гермиона, кажется, согласна с Гарри, но также не особенно любит находиться рядом с Кричером, потому что он называет её «вонючей грязнокровкой», если ему вообще приходится к ней обращаться. Рон говорит, что Кричер — «Настоящий псих. Никогда не встречал такого эльфа, как он.»)       Часто это происходит примерно так: Сириус с грохотом спускается по лестнице после того, как его будят странные вопли Кричера о том, что дом превратился в руины. В последнее время Сириус чутко спит и слишком напуган, чтобы использовать заглушающее заклинание, потому что, как он сказал однажды ночью Гарри: «Иногда, когда я был по уши в дементорском ознобе, мне казалось, что я больше никогда не услышу ни звука. Так что я не могу... Не могу снова больше ничего не слышать. Я бы вернулся туда, даже если бы меня там не было, ты понимаешь?»       Итак, Кричер разбудит Сириуса своими воплями и стенаниями, а Сириус с грохотом спустится по лестнице, и, прежде чем он сможет начать ругать эльфа, Кричер свирепо уставится в пол (потому что у него всё ещё слишком много уважения, чтобы смотреть своему грязному хозяину в глаза) и скажет со всем вызовом, на который он способен: «Хозяин не говорил Кричеру, чтобы он не шумел этим утром, грязный любитель грязнокровок, каким он и является. О, если бы хозяйка знала, что делается в этом доме, о, как бы она плакала...» — Чёрт возьми! — скажет Сириус. — Хозяйки здесь нет, не так ли? Дорогая старая мамочка застряла на своём портрете и орёт, а я теперь твой хозяин и приказываю тебе немедленно прекратить эту чушь. И я говорю, приготовь нам завтрак, который мы все любим, и больше никакого этого вонючего сыра, а потом я хочу, чтобы ты поднялся на свой чердак и продолжал делать то, что ты там обычно делаешь, и оставил нас в покое, чёрт возьми.       Тогда Кричер скажет что-то вроде: — О, Дом Блэков находится под властью такого грязного, грязного мальчишки, — а затем он низко поклонится до земли и скажет: — Но хозяин Кричера теперь этот грязный хозяин-предатель, поэтому Кричер делает то, что Кричеру говорят. — и он откладывает на как можно дольший срок приготовление худшего завтрака, какой только может приготовить, для них троих, и подчеркнуто игнорирует Гермиону, если она появляется (что она часто делает).       У Сириуса есть мелочи, которые он делает как часы. Он должен медитировать каждый день ровно в два часа дня, он должен быть постоянно облачён в слишком много мантий, и в каждой комнате, в которую он вообще может зайти, должен гореть камин. Из-за каминов Гермиона всё время опаздывает.       Поскольку в Хогвартсе обновляется и дополняется защита от сбежавшего Питера Петтигрю и любых других неутвержденных анимагов, все занятия проводятся в назначенное время с помощью каминного обучения. И Гермиона постоянно опаздывает, потому что «в моем доме и близко не хватает каминов, но в твоём доме, Сириус, их шестнадцать и этого достаточно.»       Гарри спросил в начале всего этого: — Зачем тебе понадобилось больше одного камина? Это разве не значит, что тебе нужно ходить на два занятия одновременно?       (Гермиона немного побледнела, а затем спросила: — Два занятия сразу? Какая совершенно нелепая идея. Почти так же нелепо, как сразу три. Ха-ха-ха. — а потом она пробормотала что-то о дымоходах и магловской программе «берегите воздух» от загрязнения и притворилась, что ведет себя не так странно, как когда-либо раньше.)       У Гермионы никогда не бывает проблем с поиском горящего камина, потому что все шестнадцать каминов всегда горят. Сириусу нужны тепло и свет.       И каждый вечер в восемь он капает немного (или много, но Гарри не из тех, кто будет его в этом упрекать) огневиски в свой чай ​​и пьёт, пока его глаза не остекленеют. Это время, когда Гарри слышит всевозможные истории о своих родителях, их шалостях и дружбе. Иногда, когда Сириус выпьет немного лишнего, он, запинаясь, рассказывает о своём собственном младшем брате Регулусе.       Том и Гарри будут сидеть, уютно устроившись где-то на диване, подушки вокруг них тонким слоем будут покрыты пылью, потому что ремонт такого большого дома требует времени, а Сириус свернётся калачиком в кресле и огонь будет отбрасывать неровные, похожие на ножи узоры на его острые скулы.       Глядя куда-то вдаль, он положит одну руку на подлокотник и сонно скажет: — Ты напоминаешь мне его, Том. Ты слишком мрачный для маленького мальчика.       Том откинется назад и потянет Гарри за собой, пока они не лягут вместе, и спросит: — Кого, Сириус? — Регулуса, конечно, — огрызнется Сириус, — Кого ещё? Это всегда был Регулус. Мама и папа хотели Регулуса. Регулус был тем, кого хотел Тот-Кого-Мы-Все-Чертовски-Боимся-Называть. Но он умер, не так ли? Был заклеймен, как какой-то раб.       Гарри может попытаться что-то сказать, но Том прикроет ему рот рукой, и тогда голос Сириуса прорвется сквозь потрескивание поленьев, его тон будет грустным и невнятным, когда он объявит: — Иногда я скучаю по нему. Разве это не делает меня ужасным? Иногда мне кажется, что я скучаю по нему так же сильно, как по Джеймсу. Я скучаю по своему брату-убийце так же сильно, как скучаю по своему брату, которого убил хозяин моего брата-убийцы. Что за бардак, — и он икнёт, всегда только один раз, и говорит: — Ты напоминаешь мне о них. Том такой же, как Регулус, а Гарри такой же, как Джеймс, а я такой же, как раньше, так ведь? Я так и не повзрослел. — и если он действительно, по-настоящему пьян, он добавляет хриплым шепотом: — Регулус и Джеймс тоже так и не повзрослели.       Бывают ночи, когда Гарри и Тому приходится приводить пьяного и почти плачущего Сириуса в его постель, бывают ночи, когда Сириус превращается в большую черную собаку и спит до утра перед камином, а бывают ночи, когда Ремус навещает их и разбирается с ним самостоятельно с помощью хорошо натренированной хватки того, кто занимается этим гораздо дольше, чем следовало бы.       (Гарри знает из рассказов, что Сириус начал пить в тринадцать лет. Когда они услышали эту конкретную историю, Том пристально посмотрел на Гарри и сказал: — Ты, дорогой, ещё слишком молод для огневиски. — Разве я не всегда буду таким? — нахально спросил Гарри. — Нет, дорогой, ты вырастешь. Даже сейчас ты делаешь это. Я просто надеюсь, что ты всегда будешь слишком умным.)       Сириус никогда не упоминает о этих вечерах в разговорах с Гарри или Томом, а по утрам, как часы, накричит на Кричера и будет внимателен, заинтересован и оживлен.       Он расспрашивает Гарри о его уроках, раскрывает Тому семейные секреты Блэков и берет их обоих в полёт (хотя чаще всего Том предпочитает наблюдать за их полётом на маленьком поле, которое есть во внутреннем дворе особняка, а не участвовать в нём), и Сириус наслаждается каждым моментом, который он может провести рядом с ними обоими.       Прямо перед Рождеством Молли Уизли и Сириус идут и покупают, должно быть, самое большое вечнозеленое дерево, которое Гарри когда-либо видел.       Как только занятия заканчиваются, к ним прибывают Гермиона, Рон и остальные Уизли. Они посвящают целый день украшению ёлки.       Гарри долгое время разрабатывал план, как заставить домового эльфа относиться к ним немного лучше, потому что Гарри очень хорошо знает, что значит быть домовым эльфом.       Он находит Кричера на недавно убранной кухне и говорит: — Кричер, я знаю, что, возможно, я тебе не очень нравлюсь, но я хотел бы узнать, не мог бы ты мне кое-что посоветовать.       Кричер поднимает взгляд с деревянной разделочной доски, где он нарезает сэндвичи, которые Сириус приказал ему приготовить, на очень трудные для удержания кусочки. — Грязный хозяин-полукровка спрашивает, что Кричер знает о некоторых вещах? — уточняет он.       Гарри кивает, не обижаясь на титул, потому что это едва ли самое худшее, как его называли. — Верно, — говорит он. — Мне было интересно, не мог бы ты высказать мне свое мнение о кое о чем, потому что я думаю, что ты знаешь, как всё должно происходить, лучше, чем кто-либо из нас.       Кричер фыркает, но выглядит менее обиженным, чем когда-либо. — Кричер может быть полезен.       Гарри провел утро, вырезая снежинки из бумаги и украшая их золотой или серебряной краской с вкраплениями. Он поднимает две снежинки. Одна светится мягко, как гаснущий свет свечи, а другая сверкает в тысячах разных мест, как бриллиант. — Как ты думаешь, какую лучше повесить на ёлку?       Кричер долго смотрит на обе. Затем он говорит, возможно, даже удивляясь самому себе: — О, если бы здесь был мастер Регулус, о, как бы он улыбался... — и затем Кричер встряхивается и говорит: — Мастеру Поттеру следовало бы развесить и то, и другое по всей елке, так думает Кричер, но, пожалуйста, повесьте блестящую так, чтобы она была на верхушке.       Гарри мягко улыбается эльфу. — Спасибо, Кричер, ты мне очень помог.       Кричер яростно моргает и отворачивается. — Все, чего хочет Кричер — это помочь, — тихо говорит он, а затем откладывает в сторону небольшой набор бутербродов, которые ещё не разрубил на ужасные кусочки, и начинает искусно нарезать их на красивые равномерные квадраты. Он заговорщицки смотрит на Гарри и говорит: — Это для Вас, Мастер Поттер.       Гарри почесывает затылок. — Это очень мило с твоей стороны, Кричер. Эм. Они выглядят очень хорошо.       Кричер издаёт пренебрежительный хрюкающий звук и в его глазах появляется маниакальный блеск. — Мастер Поттер слишком худощав, да, Кричер теперь это видит, Грязный Мастер плохо справляется с молодым Мастером, о нет, но Кричер может помочь, Кричер может помочь, как он помог молодому мастеру Регулусу. Кричер готовит больше закусок для юного Мастера Поттера, так что теперь юному Мастеру Поттеру нужно вернуться к дереву, чтобы украсить его, как он это делает.       Поняв, что странная грамматика означает увольнение, Гарри, быстро попрощавшись, выходит из кухни со снежинками в обеих руках. Украшая ёлку своими милыми бумажными поделками и смеясь вместе с Роном, Гермионой, Сириусом и Ремусом — все они в прекрасном настроении — он думает о том, как жаль, что те, кто больше всего скучают по Регулусу, похоже, совсем не могут поладить.       Когда ёлка сияет и становится красивой, они всей компанией устраиваются в самой чистой большой комнате. Взрослые пьют глинтвейн и изо всех сил стараются съесть ужасно поданные бутерброды (Сириус снова кричит на Кричера), а Гарри приносят его собственное уникальное блюдо, прежде чем эльф исчезает. — Эй, бутерброды Гарри лучше наших! — кричат ​​Фред и Джордж. Перси отрывается от книги в общей сложности на одну секунду, прежде чем вернуться к её страницам.       Ремус приподнимает бровь. — Значит, домовой эльф на твоей стороне?       Том, который приглушенно разговаривал с Гермионой в углу, оглядывается и говорит: — Ну естественно. Никто не может долго ненавидеть Гарри.       Молли поднимает стакан и говорит: — Я поднимаю тост за это.       Гарри пытается улыбнуться, но внезапно вспоминает о Рождестве в чулане, и о том, как слушал празднование в дверную щель. Он помнит запах жареной ветчины и только затхлый вкус вчерашней воды на языке, успокаивающий его урчащий желудок.        «Никто не может долго ненавидеть меня? Мои родственники, похоже, справились.»       Уизли остаются на ночь, и, конечно же, Рон и Гарри делят комнату. Храп Рона можно было бы использовать в симфониях, если бы только у Гарри был талант композитора. Семья Гермионы хочет, чтобы она вернулась 25-го числа, поэтому ей придется уйти, но они пошли на компромисс (Гермиона написала не менее семи футов эссе, чтобы доказать свою точку зрения), и она вернется на День подарков.       Утром Гарри просыпается мягким, сонным, и ему теплее, чем должно быть, хоть он и спал один в постели. (Он и Том часто ночуют вместе, но в эту ночь Рон и Гарри были в одной комнате, а Том и близнецы Уизли — в другой. Том ворчал по этому поводу, но Гарри мог сказать, что он питает слабость к рыжеволосым угрозам.)       Он открывает глаза и моргает, глядя на мягкое шелковистое одеяло, тщательно обернутое вокруг его тела. Это не старое, но вполне пригодное одеяло, с которым он ложился спать. В одеяле прослеживается намек на магию, не совсем человеческую — тонкий эльфийский колорит. О, Кричер, тебе действительно не всё равно.       Одеяло Рона осталось прежним. Ещё рано, и Рон посапывает во сне, поэтому Гарри выскальзывает из постели, кутается в прошлогодний свитер Уизли и, шаркая ногами, выходит в холл и спускается по холодной каменной лестнице.       Сириус сидит на диване перед ёлкой в ярко-красном халате и держит в одной руке кружку.       Взгляд на часы подсказывает Гарри, что сейчас половина седьмого, а это значит, что Сириус уже кричал на Кричера этим утром. Он задается вопросом, в чём заключался сегодняшний спор.       Сириус переводит на него взгляд и говорит: — Счастливого Рождества, Гарри. Хочешь присоединиться ко мне на диване? Думаю, Ремус скоро встанет.       Гарри кивает и подходит ближе. Он устраивается рядом с Сириусом и просовывает свои холодные пальцы ног под теплые ноги Сириуса. Между ними возникает непринужденная привязанность, которая постепенно разрастается, но от этого не становится менее сильной из-за своего скромного начала — подобно тому, как даже самый легкий ветерок разносит семена туда, где они расцветут. — Мне кажется, или в доме сегодня чище, чем обычно? — спрашивает Гарри. Тонкий слой пыли, ставший частью гобелена его новой жизни с Сириусом, почти исчез. Ещё вчера заляпанные грязью окна теперь сверкают.       Сириус краснеет. — Ну, сегодня утром у Кричера нашлось для меня несколько слов об опасностях воспитания маленьких детей в условиях, которые могут повредить их нежным легким. — Так ты всё это убрал после того, как он это сказал? — говорит Гарри с удивлением в голосе. — О нет, — отвечает Сириус, — Я наорал на него, что он ничего не знает, и особенно не знает о воспитании детей, а потом он посмотрел на меня, как на гниющий труп, и продолжал убираться, как лихорадочный маньяк, которым он и является. — "Продолжил убираться"? — спрашивает Гарри. — Что это значит? — Он разбудил меня сегодня утром, в шесть, если ты можешь в это поверить, вытирая пыль с перил прямо возле моей комнаты, потому что, конечно же, он это делал. — Сириус фыркает. — Не то чтобы я хотел поспать или что-то в этом роде. — Как ты думаешь, он хоть немного выспался?       Сириус обнимает Гарри за плечи. — Эх, наверное, нет, но сейчас Рождество и я с крестником, и я просто хочу насладиться моментом. У нас есть всё время в мире, чтобы поговорить о домовых эльфах и о том, почему мы с Кричером никогда не поладим, но такой день, как сегодня, бывает только раз в году.       Гарри на мгновение отпускает нить разговора и расслабляется, прижавшись к Сириусу. — У меня никогда не было крестного на Рождество. Это здорово.       Сириус приподнимает бровь. — Это мило. И поправь, если я ошибаюсь, но мне показалось, я слышал, как ты сказал там, в Кабаньей Голове, что ты вообще никогда не праздновал Рождество.       Гарри опускает голову. — Нет, ну, Дурсли не... — но он не заканчивает фразу и вместо этого говорит: — Но я сейчас здесь, так что всё в порядке, я не... Я не... Я никогда не возражал. Всё было хорошо.       Лицо Сириуса нежное и в то же время печальное. — Эй, я понял. — в этих словах звучит правда, которая ранит гораздо глубже, чем всё, что он слышал от Сириуса раньше. — Семьи иногда бывают чертовски ужасными, знаешь. — Не всегда. — говорит Гарри, думая о Уизли. — Нет, Гарри, не всегда. — Сириус сжимает его в объятиях и подмигивает. — А теперь пойдем со мной во внутренний дворик и устроим старую добрую игру в снежки.       Игра в снежки не "старая добрая" или, по крайней мере, не такая "старая добрая", к которой привык Гарри. Сириус продолжает использовать магические заклинания, неизвестные Гарри, чтобы создавать катапульты и снежки с наведением, которые атакуют Гарри с ужасающей точностью.       Гарри, со своей стороны, разгромлен. Он отказывается от лепки снежков, потому что уже и так ясно, что у него не получится отразить нападение, и вместо этого бежит и валит Сириуса в снег.       Один из снежков, которые преследовали его, врезается Сириусу в голову сбоку. — Эй, это жульничество! — жалуется Сириус. — Когда дело доходит до войны, обмана не бывает. — говорит Гарри. — Нет, — задумчиво говорит Сириус, — Не бывает. — с громким хлопком Сириус исчезает, снова появляется в нескольких футах слева от Гарри и кидает в него ещё один снежок. — Эй! — вскрикивает Гарри. — Что это было? — Это, — говорит Сириус, низко кланяясь, — Была аппарация. Волшебная телепортация. — Можешь меня научить? — Обычно тебе не положено учиться, пока ты не станешь намного старше, плюс тебе понадобится лицензия, но как я могу тебе запретить? Можем начать завтра. Запомни, Гарри, всегда можно убежать, когда чувствуешь, что прыгаешь выше головы.       Гарри кивает с намеком на улыбку, затем вскакивает со снега и мчится в дом. Он слышит, как Сириус кричит: — Эй, куда ты идешь??? — Я вляпался по уши, поэтому бегу за помощью! — кричит в ответ Гарри. — За помощью? О нет, ты так со мной не поступишь! — раздается возмущенный голос Сириуса.       Гарри будит Рона, Тома и близнецов, а Джинни, должно быть, обладает шестым чувством, потому что она просто появляется, но пока он это делает. Сириусу удается привлечь на свою сторону Молли, Артура Уизли и Ремуса. Перси игнорирует их всех и предпочитает потягивать чуть теплый чай, приготовленный взволнованным Кричером, которому каким-то образом удается одеть Гарри в шесть слоёв, и он говорит, прежде чем позволить ему выйти на улицу: — Когда молодому Мастеру Поттеру станет холодно, он может прийти на кухню и Кричер будет ждать его там с большой кружкой горячего шоколада.       Гарри лучезарно улыбается Кричеру и, стоя одной ногой за дверью, говорит: — Спасибо, Кричер! Ты самый лучший, и счастливого Рождества. — а затем он бросается в драку, слыша крик близнецов: — Наклави атакует!       Очевидно, с помощью Тома близнецам Уизли удалось превратить часть снега в довольно гротескного вида ледяную лошадку, которая бегает вокруг и бодается со взрослыми.       Рон, Джинни и Гарри возводят стену из снега и накладывают защитные чары, (они могут использовать палочки на Гриммо из-за всех чар на доме) чтобы создать безопасное место, где можно спрятаться от боя.       Гарри и Том встречаются взглядами на мгновение, когда с неба мягкими хлопьями падает снег и разлетается снарядами вокруг них. Темно-синие глаза Тома сверкают, на щеках лёгкий румянец, и он улыбается широко, открыто и недоверчиво.       Гарри не может сказать, как он выглядит, но он знает, что чувствует: счастье. Кажется, что весь остальной мир исчезает, пока не остаются только он, Том и яркое утреннее небо.       Гарри не знает, как долго они стоят, глядя друг на друга, но момент прерывается, когда Сириус появляется из ниоткуда и буквально прыгает Тому на спину, восклицая: «Попался, маленький засранец!», а Том говорит что-то недостойное, вроде: «Отвали от меня, шут», на что Сириус отвечает: «Никогда, племянничек!»       Никто не выигрывает в битве снежками (кроме, пожалуй, Наклави, ледяного монстра, который решает уйти в зимний пейзаж, не оглядываясь).       Фред и Джордж говорят, что никто из их ледяных монстров никогда так раньше не делал, а Том подозрительно молчит.       Когда они все возвращаются домой после драки и сворачиваются калачиками перед одним из каминов, погружаясь в забытье, (Гарри держит в руках кружку с горячим шоколадом) они поднимают насущный вопрос о подарках.       Более того, дети Уизли (даже Перси) обшаривают ель в поисках своих подарков, а Гарри и Том остаются в стороне, наблюдая за происходящим. — Ребята, вы же знаете, что у вас тоже есть подарки, верно? — спрашивает Сириус.       Гарри и Том одновременно говорят: — Верно. Конечно. — и тратят ещё несколько минут, глядя на дерево и задаваясь вопросом, действительно ли это то, что значит быть в семье.       Так что, как только Уизли заканчивают, Гарри и Том идут посмотреть на посылки со своими именами, прикасаясь к каждой букве с некоторым недоверием.       Гарри видит конверт со своим именем, написанным чёткими и строгими штрихами, которые так сильно напоминают ему аккуратный почерк Петунии. К письму приложено что-то маленькое, завернутое в бумагу, и это гораздо более ошеломляюще, чем всё остальное.       Первым он открывает конверт и чувствует, как комната исчезает, когда слова становятся чёткими. Гарри, Счастливого Рождества. Или счастливого Йоля. Кажется, я помню, как Лили однажды сказала, что некоторые волшебники празднуют Йоль вместо Рождества. Однако она сказала мне: «Я не буду. Я все равно буду отмечать Рождество, потому что мне не стыдно за то, откуда я родом». Она всегда была упряма. Так что, думаю, я желаю тебе «Счастливого Рождества» и «Счастливого Йоля», потому что ты пришёл из двух миров, и я не думаю, что тебе следует стыдиться хоть одного из них. Полагаю, тебе следует знать, что мы с Верноном развелись. Сейчас я работаю бухгалтером. Я хочу, чтобы ты знал: если тебе когда-нибудь понадобится место вдали от всего этого безумия, в этом доме тебя всегда ждет комната. Я не стыжусь тебя, Гарри. Я искренне надеюсь, что ты счастлив, где бы ты ни был. С любовью, Петуния.       Неуклюжими пальцами он разворачивает маленький подарок. Это всего лишь один трюфель, но это гораздо больше, чем просто конфета. Это любимый шоколад Дадли. Трюфели из кондитерской в Лондоне, за которыми Вернону всегда приходится специально ездить. Они поставляются наборами по шесть штук, и Дадли традиционно съедал три коробки перед завтраком.       Гарри спрашивал каждый год, пока ему не исполнилось восемь, спрашивал, может ли он попробовать один. Петуния всегда говорила: «Это для Дадли», а Вернон всегда говорил: «Только маленькие мальчики, которые этого заслуживают, получают их, неблагодарное отродье. А ты... Ты никогда не будешь достаточно хорош.»       Гарри знает, что Петуния помнит вопросы Гарри и ответы, которые он получил. Эта конфета, судя по всему, означает: «Ты мой настолько же, насколько Дадли мой»? Это означает: «Ты заслуживаешь этого»? Это означает: «Ты достаточно хорош»?       Сердце Петунии — чернила, капающие и высыхающие, оно покрыто царапинами и набросками, когда она пытается стать тем, кем она будет, даже если она не сможет когда-либо оставить то, кем была.       Он разворачивает конфету и кладет её в рот. Наверное, она сладкая и вкусная, но… Гарри не чувствует её вкуса.       Это всё, не так ли? Вы говорите, что я Ваш и заслуживаю этого, и достаточно хорош, не так ли, тётя Петуния?       Может быть, спустя двенадцать лет слишком поздно, чтобы решить, что он её семья, но Гарри достаточно разбирается в душах и прощении, чтобы сказать, что этой мелочи ему достаточно, чтобы представить себе будущее, в котором он любит её. Ему достаточно представить себе будущее, в котором она его любит, будущее, в котором она считает, что он достаточно хорош.       Может быть, никогда не поздно кого-то полюбить. — Гарри, приятель, ты в порядке? — рука Рона ложится на его плечо. — Это что-то плохое от твоих родственников? — Нет, — говорит Гарри дрожащим голосом. — Это что-то хорошее. Очень, очень хорошее.       Том протискивается на его место, выхватывает письмо прямо из рук Гарри и бросает на него беглый взгляд. Он слегка кривится. — Что ж, — говорит он таким тоном, будто съел лимон. — Кажется, у Петунии всё-таки может вырасти совесть.       Гарри с какой-то твердой уверенностью знает, что этот момент он запомнит навсегда. Он будет помнить, как сидел у подножия этого дерева, Тома рядом с ним, руку Рона на его плече и начало семьи, которая хочет его.       Остаток дня Гарри был по-тихому счастлив. На его лице появляется легкая улыбка, когда он ест свой завтрак, («Каша с мёдом и много фруктов для юного Мастера Поттера, на Ваш второй завтрак будет немного мяса, потому что Вы растёте, мальчик) прижимается к боку Тома и проводит день, рисуя наброски и смеясь.       Итак, поскольку весь клан Уизли рано ложится спать, в конце концов он, Том, Сириус и Ремус остаются одни в гостиной.       Как по часам, Сириус наливает в чай ​​немного огневиски (сейчас, конечно же, восемь вечера) и начинает небрежно напиваться. Он невнятно произносит, дико жестикулируя: — Мы праздновали Йоль здесь, в этом ёб-грёбаном особняке, потому что мы Были… Были… Нет, были настоящими чистокровками. Но моё первое Рождество было с Джеймсом в его доме, и Рингли, это был Джем-Джеймса — домашний эльф Джеймса — он купил не только одну большую ёлку для гостиной, нет! Рингли поставил по дереву на каждую комнату в поместье, даже на ванные комнаты, потому что не смог придумать ничего лучше! — Сириус издает странный, похожий на икоту смешок, всего один раз, и внезапно начинает плакать: — И Регги прислал мне записку, умоляя вернуться домой, и я этого не сделал, потому что Рождество с Поттерами было намного лучше, и я не вернулся, я даже не отправил ему письмо или что-то в этом роде...       Теперь он всхлипывает, его спину сотрясает сильная дрожь, и Гарри подходит, чтобы помочь Сириусу уснуть, как они с Томом делали много раз.       Ремус качает головой. — Я разберусь с этим, мальчики. Почему бы вам не пойти спать?       Итак, Том берёт Гарри за руку и говорит: — Давай, дорогой, пора дать им немного личного пространства. — и ведёт Гарри вверх по ступенькам, мягко поддерживая за спину.       Когда они уходят, Гарри слышит, как Ремус говорит: —... Я знаю, Сириус, я знаю. — Он должен был быть лучше меня, Рем, он должен был быть парнем, который перевернёт этот проклятый дом с ног на голову. Вот почему я не давил на него, понимаешь? Он собирался нас исправить, вылечить. Я действительно так думал. — Я знаю, Сириус, — голос Ремуса ровный и спокойный. — Это была не твоя вина, хорошо? Не твоя вина. Но ты не можешь продолжать в том же духе с Томом и Гарри. Это несправедливо по отношению к ним. — "Несправедливо"? — Сириус уже практически кричит. — Скажи мне, может Гарри лучше уйти туда, где ему не разрешают праздновать Рождество? Может быть, Тому лучше жить в доме с жестокой матерью, которая не любит его настолько, чтобы остаться в живых? Я справляюсь с этими парнями лучше, чем они когда-либо — чем я когда-либо — чем даже ты! Разве не так? Разве этого недостаточно? А? Достаточно, верно? Этого должно быть достаточно. Ремус, Ремус, когда этого будет достаточно? Я так устал, Рем, я так…       Голос Ремуса мягкий и успокаивающий, но Гарри больше не может разобрать слов. — Ну же, милый, — говорит Том, всё ещё подталкивая его вперёд. — Утром всё будет лучше.       Но этого не будет. Не совсем.       Утром, как по часам, Сириус будет орать на Кричера ровно в шесть утра. Будет гореть шестнадцать каминов и Сириус ничего не скажет об этой ночи, а вместо этого захочет узнать всё о жизни Гарри и Тома. Утром будет два чересчур обильных завтрака для Гарри (и один посредственный завтрак для Тома и Сириуса) и нежная привязанность между их странной семьей из трёх человек, которая крепнет с каждым днем.       А вечером будут и истории, и пьянство, и слёзы, и отголоски трагедий, которые никоим образом не приглушило десятилетие, прошедшее с момента их происшествия.       Сердце Сириуса сделано из бронзового часового механизма. Он блестящий, резкий, когда взволнован, и громкий, когда мучается, и, кроме того, методичен во всех своих действиях. Он тикает, тикает и тикает, каждый винтик в его механизме хорошо смазан и хорошо отполирован, и ведет обратный отсчет — всегда в обратном направлении.       (Ч-минус 718, и так далее.)       Что произойдет, Сириус, когда число достигнет нуля?