После полуночи

Яков Шершанский никогда не был бойцом. Сколько себя помнил, он был тем самым ребёнком, которого приходилось спасать местным "благодетелям". Это при условии, что такие находились. Всё остальное время он смиренно терпел насмешки, побои и издевательства одноклассников, сокурсников, а потом и просто случайных людей с улицы.  Ну не тот у него характер, чтобы впечатать кому-то кулак в лицо, размышлял Яша, разглядывая свои руки. Тощие, тонкие, как прутики, они уж точно не были приспособлены для драки.  Поэтому Шершанский, худой и нескладный, продолжал покорно и молча выслушивать нелестные комментарии о его странном внешнем виде, хобби и всём, чём угодно. К нему почему-то всю жизнь цеплялись. Яшка не знал почему, да и уже прекратил попытки понять. Может потому, что чем-то он всегда неуловимо отличался от окружения. Может и потому, что окружающие словно чувствовали, что сама его натура – хрупкая и уязвимая, не способна дать отпор.  Даже после смерти, когда во внешне хилом теле появилась сила, Шершанский остался всё тем же – неспособным дать сдачи.  Роза дрался часто, куда чаще, пожалуй, чем следовало. Силы в нём было хоть отбавляй, но несмотря на это, он предпочитал решать все конфликты мирным путём. "Кулаками махать – это крайний, нахрен, случай", — время от времени повторял патлатый гитарист. Махать кулаками всё же, вопреки его словам, приходилось довольно часто.  Причиной этому, впрочем, часто становился Шершанский. Роза до сих пор отлично помнил, как отбивал его от каких-то прилипчивых и агрессивных алкоголиков. И как жалел потом, что одного шляться неизвестно где отпустил, тоже.  — Шершень, блин, — возмущённо вещал он, потрясая блондинистыми космами, — Ты чё не защищаешься, нахрен?! Они же из тебя так квашню тухлую сделают блин!  Яшка жмётся к стене робко и смотрит на друга почти жалобно. Даже через стёкла тёмных очков видно, что тот на него глядит хмуро и с беспокойством, за что Шершняге почти стыдно.  — Ну не могу я, б-блин, людей бить, Роз… — тянет тихо он, потупившись.  — "Не можешь", нахрен! — продолжает возмущаться Роза, взмахивая руками. — А они тебя могут! — он фыркает по-волчьи и чуть ли не рычит от досады. — Ты ж вампир! Ты их ваще, блин, можешь как прутики нахрен раскидать, ты чё им позволяешь?! — он хмурится вновь, но, видя, как виновато съёжился Яшка, вздыхает, мигом смягчаясь. — Я ж, блин, беспокоюсь за тебя, хрустальный ты наш, — Роза улыбается вяло и тут же деловито поправляет чужую рыжую шевелюру, всклоченную после недавней "потасовки", которую ему пришлось разнимать.  Яков вздыхает измученно, но ответить привычно не успевает. Друг уже размашисто хлопает его по плечу, подталкивая к выходу из переулка. — Ладно, руки в ноги и пойдём! А то эти скоро очухаются, — Роза ухмыляется задорно, кивая на валяющихся в отключке алкашей. Шершняге ничего не остаётся, как со вздохом последовать за ним. 

***

Яшка сколько себя помнил, наверное, никогда не хотел вредить людям. Даже не желал зла своим обидчикам, только прятался, забиваясь в угол и плача от несправедливости. Людям, которые не относились к нему плохо, он тем более вредить не хотел.  После обращения, однако, с этим возникли определённые проблемы. Шершанскому было страшно даже думать о том, чтобы кого-то кусать, не говоря уже об убийствах. Он упорно не мог проявить никакой "хвалёной вампирской силы", а когда дело доходило до поисков "жертвы" просто напросто впадал в ступор. "Паралич воли нахрен", — так про это состояние говорил Роза.  Но есть всё же что-то надо было, поэтому приходилось воровать и одалживать у соседей. Самому Розе, если быть совсем уж честным, эта ситуация порядком надоела. Нельзя же вечно отрицать свою природу! Вон, другие упырюги свои способности всячески развивают, а Шершняга окисленный, боится их лишний раз побеспокоить, только сдерживает и прячется от нового себя. Роза, который жил в гармонии со своим внутренним "волком" и давал ему волю регулярно, этого просто не понимал.  Шершанскому на самом деле не хотелось быть обузой. Не хотелось висеть мёртвым грузом на шее друга, не хотелось подвергать его опасности. Он, может, и хотел стать сильнее. Но боялся. Яшке было страшно превратиться в чудовище, страшно навредить кому-нибудь или ещё хуже – навредить Розе. Поэтому, когда его начинало "колошматить" от голода, а крови рядом не было, Шершанский запирался в ванной, наблюдая, как на пальцах рук вылезают когти, становятся длиннее обычного клыки, бледнеет ещё больше кожа. В зеркало он едва ли смотрит – страшно видеть своё отражение в такие моменты.  — Дядь Игорь, — Яков вздыхает, пытаясь судя по всему перебороть неуверенность, — А научите меня, ну… Управлять силой. Катамаранов задерживает на нём нечитаемый взгляд, а потом хмурится, поправляя каску.  — А ч-чего мне тя учить? — шипит он лениво, разглядывая лицо Яшки с почти любопытством. — Тут это… С'мому надо разбираться.  Шершанский кивает медленно, понимая, что просить помощи было, кажется, плохой идеей. Да и сам Катамаранов наверняка уже забыл, каково это быть человеком, чем уж он ему поможет. Тот, видя, что Яков приуныл, взмахивает коротко ладонью, останавливая юного "ученика". — Ну ты пажжи, я может тебе что-то передать и смогу, — тянет Игорь снисходительно, хлопая ладонью по подоконнику в приглашающем жесте.  Приободрившийся Шершанский мигом усаживается рядом, обращая полный любопытства взгляд пронзительно голубых глаз на старшего. Катамаранов и сам, кажется, увлёкся своими мыслями – даже говорить стал внятнее.   — Ты должен почувствовать кровь.  Яшка, говоря честно, ожидавший чего-то более определённого и понятного, уставился на него в смятении.  — И… И всё? — переспрашивает он озадаченно. — Больше ничего не будет?  Игорь в ответ только размашисто качает головой, прикрывая глаза и поднимаясь с подоконника. — На эт'м мои п-полномочия всё, — отпечатывает он, разводя руками.  Растерянному Шершанскому только и остаётся, что смотреть ему вслед, пытаясь понять, что именно Катамаранов хотел этим сказать.  Эти слова ещё долго блуждают в голове у Шершняги однако никакого нового смысла ему не открывается. Да и ничего он не чувствует, в самом деле. Глупости всё это наверное, думает Яшка, разглядывая ближайшую стенку обиженно. У Катамаранова вон, может, вообще уже крыша поехала – живёт на свете уже тыщу лет.  — Шершняга!  Шершанский вздрагивает и отрывает хмуро-задумчивый взгляд от потрескавшейся штукатурки.  — Ты чё, забыл, что мы сегодня, нахрен, играем? — Роза, как обычно громкий, стоит в дверях с гитарой и уже в косухе. — Давай, шевели своими конечностями окисленными, а то опоздаем опять! 

***

Концерт проходит достаточно успешно. В этот раз их позвал к себе небольшой бар – народу было, конечно, не очень много, но для начинающей рок группы достаточно.  — Ничего, мы ещё и не такие залы будем собирать, нахрен! — вещал радостно Роза, перехватывая поудобнее гитару. Яшка в ответ только улыбался и слушал, наслаждаясь воодушевлённой болтовнёй друга. Шли они переулками, специально избегая толпы. Шершняга в большом скоплении людей терялся и начинал слишком уж нервничать, поэтому Роза его своеобразно "опекал", таская окольными путями, подальше от людей. У таких путей, однако, были и минусы… — Э! Петушня!  Рокеры сначала не поняли, откуда донёсся выкрик, потому не остановились, ускоряя непроизвольно шаг. — Я с вами разговариваю!  Роза останавливается первым. Оборачивается, чтобы смерить рослого бритого парня изучающим взглядом. Позади стояло ещё трое – все как один бандитского вида, ухмыляющиеся, вооружены чем попало. У кого-то кастет, у другого, кажется, бутылка.  — Гитару дашь посмотреть? — цедит хрипло судя по всего "главный", делая шаг вперёд. Роза улыбается широко, приподнимая руки в примирительном жесте, но ощутимо напрягается – Шершняга это прекрасно видит.  — Мужики, блин, мы это… Торопимся. Вы, если автографы хотите взять, после концерта сразу приходите, — он говорит громко и уверенно, хмыкая слегка. "Мужиков" это, впрочем, явно не утешило – это понятно по тому, как они без всякой команды начали наступать.  — Я сказал, давай сюда гитару и карманы выворачивайте, — рычит с ухмылкой бритоголовый, поигрывая мускулами. Яшка даже не успевает толком понять, что происходит. Всё случилось слишком быстро – Роза отпихнул его назад, всучив гитару, а сам бросился вперёд. Шершанского вопреки его стараниям почти сразу же хватают, грубо впечатывая в ближайшую стенку. Перед глазами всё меркнет, видно лишь размытые и треснутые стёкла очков, гитара из рук куда-то исчезла, слышны только удары и приглушённая ругань.  — Р-роз… Яшка пытается сориентироваться, обеспокоенно ища глазами друга. Голова кружится, без очков дёргающиеся фигуры сливаются в одно большое пятно. Шершанский вздрагивает. Глухой крик, больше похожий на вой, прорезает тишину переулка.  — Роза!  Внезапно вернувшаяся чёткость зрения позволяет разглядеть согнувшегося в хрипе Розу. Его пальцы с только успевшими появиться когтями подёргивались жутко – даже не успел превратиться – а в боку торчал нож. Яшкино небьющееся сердце будто пропускает удар.  Кровь. Весь мир, казалось, сузился до алых пятен на лезвии, до пульсирующих точек вокруг, до этого странного ощущения… Шершанский чует стремительно проникающий в ноздри запах, слышит, как пульсируют сердца каждого из них, видит… Ему даже не нужно видеть, чтобы ориентироваться в полутьме переулка. Он чувствует. Яков двигается интуитивно, не полагаясь на глаза. Выдыхает хрипло и срывается с места, как молния, бросаясь к первому бандиту. Лёгкость, с которой он отшвыривает того на несколько метров, пьянит, распаляя непривычную злость лишь больше.  У Шершанского уходит менее секунды, чтобы добраться до следующего и впечатать кулак ему в грудь. Третий получает пинок в живот, а в четвёртого он впивается клыками, прокусывая вену на шее.  Яшка урчит почти, делая большие жадные глотки, поддаваясь пьянящим ощущениям силы и ярости. И ничего больше для него не существует, кроме как кровь и жажда. Ничего кроме… — Яшка! — Роза грубо встряхивает его, выдыхая прерывисто. — Пусти его, блин, ты же из него кисель, нахрен, сделаешь!  Шершняга разжимает челюсти растерянно почти, начиная приходить в себя. Перед ним стоит Роза живой и почти целый. Бледный, в крови, дышит тяжело, зажимая рану в боку, но главное живой. Пятый бандит валяется без сознания рядом.  — Шершняга, — тихо обращается он, улыбаясь вяло, — Нихрена ты их раскидал, конечно…  Яков смотрит на него испуганно почти, опешивше, только сейчас понимая, что сделал. Вся злость куда-то исчезает, оставляя только страх и беспокойство за друга. Шершанский подаётся вперёд, чувствуя, как его пальцы мелко дрожат. — Р-Роз, ты к-как, ты в порядке?  Прикоснуться он не решается, однако, Роза успокаивает его тут же, зажимая поплотнее рану. — Да всё путём, на мне же, блин, всё, как на собаке заживает, ты же знаешь, — он улыбается вымученно слегка, но тут же кашляет, чуть ли не сгибаясь пополам, — Главное, что ты, блин, в порядке, — выдавливает из себя оборотень, морщась слегка. Яшке слова не нужны – он моментально подхватывает его под руку, позволяя опереться на себя. Гитара находится неподалёку – пару струн порвано, но в целом целая.  — Роз, я так испугался, — бормочет Шершанский сбивчиво, по дороге домой, — Я… Я же м-монстр какой-то... Роза в ответ только фыркает. — Не мели чепуху, нахрен! Ты никого не убил и меня, блин, спас! — он улыбается. — Ты не монстр, ты мой друг.  Яшка улыбается в ответ, неуверенно. Розе он верит. И будет теперь защищать его до последней капли крови.