После полуночи

Лошало плохо помнил, как жил. Зато отлично помнил, как умирал.  Помнил пёстрые кровавые пятна на цветастой одежде, помнил звук собственных хрипов, помнил и вытянутую черноволосую фигуру, холодную и бледную, как сама смерть.  Отравили. Лало судорожно протягивает руки, кашляет, давясь собственной кровью, хватается за выбивающуюся из полумрака белизну чужого кафтана, шевелит губами в немом "помоги".  Альберто выглядит совершенно спокойным. На его вечно мрачном лице не читается ни единой эмоции, лишь непроницаемость их отсутствия. Он не зовёт на помощь, не бежит, только наклоняется медленно спустя, казалось, вечность и хватает его за рубашку. Ледяные руки прикасаются к горящей огнём коже, шею опаляет такое же холодное дыхание. "Вот оно – забвение", — на секунду думает Лошало, закрывая глаза и изгибая губы в почти блаженной улыбке.  Лошало плохо помнил, как жил. Зато Алик помнил отлично. Он всегда помнил за двоих.  Лало был купцом с чрезмерно болтливым языком, который он не умел держать за зубами, и длинным носом, который то и дело совал в чужие дела. За это, собственно, смертью и поплатился. Чересчур кичился своим состоянием, чересчур много знал, чересчур уверен был в своей безнаказанности – решил, что может ставить свои условия. Нажил себе врагов и, пожалуйста, — выпей отраву, тварь. Или же, как это было подано — выпей отвар из трав.  С Альбертом или тогда ещё Альберто, Лошало познакомился незадолго до своей смерти. Точно также тогда проявил излишнее "любопытство".  Он и не думал, что навязчивое желание проследить за странным незнакомцем, посетившим давече его поздним вечером в полном одиночестве и спросившим дорогу на местное кладбище, приведёт к чему-то подобному.  — А что, нынче барины по кладбищам ходят? — с лёгким удивлением и любопытством спросил Лошало в первую их встречу.  Незнакомец в белом лишь нахмурился и поджал губы. "Ишь какой надутый", — подумал тогда Лало, — "Ещё и разодет как, точно дворянин какой-нибудь".  — А что, тебя, любезный, язык за зубами держать не научили? — цедит "барин" почти язвительно.  — А всё же, ваше благородие, зачем вам на кладбище в такой то час? — не уступил таки Лошало. — Вы не подумайте, — тут же со льстивой ухмылкой добавил он, — Я всего лишь за вас же переживаю. Вы ведь одни совсем, а вдруг что случиться? Как по мне, таким господам на кладбище посредь ночи делать нечего, — Лало не удержался и хмыкнул, в привычном жесте придерживая ладонью, на пальцах которой красовалось множество колец, край расстёгнутого кафтана.  — Ты и сам лавку свою открытой уж больно долго держишь, — на удивление сдержанно отвечал странный господин, — Переживать тебе разве за себя следует, — он хмыкнул с каким-то особым высокомерием, глядя на Лошало снисходительно и, кажется, насмешливо. Тот от такого опешил, но виду не подал – не впервой в конце концов. Уже и то, что барин на него, видимо, не злился было значительной удачей. Незнакомец, однако, словно прочитав его мысли, глянул внезапно хмуро, и недовольно кашлянул. — Я всё же настаиваю, — слегка раздражённо процедил он. Лало удивления также не показал, лишь улыбнулся покорно, но с наглой усмешкой и слегка наклонил голову. — Вы, ваше благородие, если вам боле ничего не нужно ступайте к ближайшей церкви, там кладбище и найдёте. Она за две улицы отсюда, видна хорошо, не заблудитесь, поди.  Его собеседник слегка поморщился, но кивнул, разворачиваясь. — Лопат… — он внезапно неспешно повернулся обратно. — Лопат у тебя не водится? — протянул барин с чересчур заинтересованным по мнению Лошало лицом.  Тот всё же не удержался и вскинул брови в немом удивлении. Лопата… Зачем барину лопата? Что он ей, своими тонкими изящными руками, копать собрался? Совсем уж чудно́.  — А пошто вашему благородию лопата? — быстрее, чем успел обдумать вопрос произнёс Лало, в порыве любопытства даже подаваясь чуть вперёд. — Увы, не водится, — тут же поспешно пробормотал он, встретив испепеляющий и весьма красноречивый взгляд.  Незнакомец даже не попрощался.  Лошало смотрит на свежевыкопанную могилу и чувствует, как по спине бегут предательские мурашки, заставляя волосы встать дыбом.  Нет, не этого он ожидал, думает Лало, разглядывая блещущие алым очи, чей звериный взор был направлен прямо на него. Он не знает, что перед ним, может, сам дьявол – знать на самом-то деле и не хочется.  Больше всего хотелось малодушно сбежать, но он не может пошевелить ни единым мускулом, да и словно чувствует, что убежать не получится.  Неподалёку лежит труп, явно давно уже остывший. Мёртвые, выцветшие будто зеницы глядят прямо на него, и видят, словно насквозь, лишая возможности двинуться, как и взгляд того… Человека ли? Лошало сообразить не успевает – пару секунд, и это нечто уже оказывается рядом, а потом хватает его за ворот кафтана, с пугающей лёгкостью отрывая от земли. — Известна ли тебе поговорка: "Много будешь знать - скоро в гробу кончишь"? — шипит злобно тот самый барин, скаля длинные острые зубы.  — Так ведь там, кажись, было "состаришься", — сипло тянет побледневший вмиг Лало, удивляясь тому, что на ответ и пускай и вымученную ухмылку нашлись силы.  Неизвестный рычит глухо и встряхивает его с силой, словно мешок, отчего у Лошало голова начинает идти кругом. Он уже едва ли верит в то, что всё происходящее правда и ему оно не чудится.  — Ты, вижу, умён, так сообрази сам, — вкрадчиво цедит то, что Лало уже мысленно окрестил "дьявольщиной", — Старость тебе явно не светит.  Лошало открывает рот, чтобы ответить и внезапно широко усмехается, понимая, что хотел вымолвить привычное "ваше благородие". В сложившемся случае оно было едва ли к месту. Вместо этого он лишь глядит молча на длинные белоснежные клыки и сглатывает. К его удаче, ясность ума возвращался быстро, помогая сообразить как бы из этой неприятности улизнуть. Попробовать так или иначе стоило.  — Вы ведь упырь? — тянет Лало почти лукаво, чувствуя как с даром речи к нему постепенно возвращается уверенность. — Стало быть, кровь людскую пьёте? — произносит он поспешно, не давая вставить слово. — Брать вам её, выходит, где-то надо. Так может, заместо того, чтобы каждый раз трупы закапывать, изволите мою пить? А взамен жизнь мне мою тщедушную сохраните. — Лошало улыбается слащаво, льстиво почти, тут же добавляя. —  Не барское это дело – могилы ночами копать в конце концов. А я вас в злочинствах не обвиняю, нет-нет, вы не подумайте. Нем буду, как могила, только отпустите, милосердный господин, — он выдыхает прерывисто, вновь изгибая губы в раболепной ухмылке и глядя "упырю" прямо в алые зеницы.  — Во-первых, — рычит тихо тот, — Я не люблю слово "упырь", — Во-вторых, — Лало чувствует, как носки его сапог медленно соприкасаются с землёй, — Предпочитаю, чтобы ко мне обращались по имени и титулу. Но для тебя и имени будет достаточно. Можешь звать Альберто.  Губы Лало невольно растягиваются в самодовольной улыбке. Недаром он купец – жизнь свою выторговать вот, кажется, смог.  Он разглядывает лицо Альберто уже спокойнее, не скрывая ребяческого любопытства. Тот, когда перестаёт скалиться, выглядит вполне по-людски, а очи его приобретают вполне себе обыкновенный чёрный цвет. "Аристократ", — думает Лошало, с ухмылкой рассматривая острые и выразительные черты бледного лица.  Альберто морщится раздражённо, дёргая слегка за ворот чужого кафтана, который всё ещё сжимал крепко. Он хоть, кажется, негласно согласился на сделку, был отнюдь не в восторге. Лало между тем это ничуть не печалило, отнюдь – укусы можно и перетерпеть, а настоящую "нечисть" лицезреешь далеко не часто.  — Значит, отпустите? — интересуется он, не скрывая собственного довольства. Альберто еле уловимо и холодно усмехается. — Тело сперва помоги закопать. 

***

Лошало уговор сдержал – никому ни словом не обмолвился о том, что видел и слышал. Его крови, конечно, было мало, однако, Альберто довольствовался, видимо, и тем, что теперь ему было с кем поболтать, как бы он не пытался это скрыть. Тяжело, наверное, было жить долгие годы без какой-либо компании, рассуждал Лало, узнавая постепенно его всё больше.  Он бы и не назвал их друзьями – какая уж тут дружба с такой разницей в статусе и положении. А сам Альберто этого бы никогда не признал – слишком гордый был.  Признавать всё же пришлось, когда Лошало умирал у его ног.  Алик в тот момент выглядел совершенно спокойным, ледяным, как и обыкновенно. Но на самом деле, внутри его одолевали сомнения и почти паника. Альберто не хотел видеть смерть человека, который стал к нему ближе остальных, впервые за долгие годы "продвинулся дальше". Но и признавать перед собой, что он вновь к кому-то привязался, причём настолько, чтобы "спасать" было… Сказать, что это было нелегко, значило не сказать ничего.  Альберто выдыхает прерывисто и наклоняется, притягивая его к себе. Забирает туда, где нет человеческой боли, нет тепла, нет смерти.  — Так этот Рома теперь твой донор? — с усмешкой тянет Лошало, вальяжно устраиваясь на диване. — Я почти ревную, — он хмыкает, разглядывая пристально лицо сидящего рядом Алика, — Знаешь, я как сейчас помню, как ты меня обращал, — он улыбается задумчиво, переводя взгляд в потолок, — Тысяча восемьсот сорок восьмой… — Сорок пятый, — поправляет его Альберт хмуро.  — Не важно, — Лало издаёт хриплый смешок, откидываясь на спинку дивана, — Мне достаточно знать и то, что я старше Стрельникова, — он смеётся вновь, тут же вздыхая тихо, — Напомни, кстати, на кой чёрт мы его ждём?  Алик отвечать не спешит – сначала закатывает глаза, морщась раздражённо, а уже потом цедит: — Потому что мы запланировали собрание. Напоминаю, в этом доме проблемы никто в одиночку не решает, — отпечатывает он, хмурясь.  Про Малиновского говорить не хотелось. Уж точно не с Лошало, который его знал, пожалуй, слишком хорошо. "Перебьётся," — злобно думает Альберт, нервно складывая руки на груди. Лало это видит и понимает, по крайней мере замолкает покорно, не пытаясь больше вывести его на разговор. Они бы, наверное, и сидели так, слушая постукивание когтей Лошало по подлокотнику старого дивана, если бы не громкий хлопок входной двери.  — А у вас тут чё, собрание?  Алик, уже настроившийся на приход наконец Стрельникова, чуть ли не рыкает раздражённо, когда в дверном проёме возникает Тончик.  — Это собрание только для вампиров, пошёл вон, — автоматом выдаёт он, хмурясь и складывая руки на груди. Улыбка медленно сползает с лица Анатолия, когда он заходит в комнату. — А ничё, что я почти что тут живу? — цедит он недовольно.  — Только для вампиров! — шипит Альберт, скаля клыки.  Лошало, которому явно надоело это терпеть, вздыхает устало и фыркает.  — Иди сюда, Толь, — ласково подзывает он хлопая рукой по свободному месту на старом диване рядом с собой, — Альберт Зурабович у нас сегодня просто страдает от излишней вредности, язва старая, — Лало хмыкает и щурится хитро, косясь на прожигающего его злобным взглядом Алика.  Тот всё же молчит и даже не протестует, когда Тончик устраивается на диване рядом с Лошало.  — Кого ждёте? — деловито интересуется Анатолий, шурша олимпийкой и тут же смущаясь, когда Лало с довольным видом стягивает с него кепку и запускает пальцы в взлохмаченные волосы. — Стрельникова, — с мрачным видом цедит Альберт, — Ну, и в идеале Катамаранова. Все трое замолкают, кажется, задумчиво. Каждый думает о своём: Алик раздражённо вспоминает Малиновского, Лошало понимает, что проголодался, а Точник пытается сообразить, выключил ли утюг перед выходом из дома. Проходит по меньшей мере минут пять тишины, когда в замочной скважине входной двери вновь заскрежетал ключ, давая понять, что кто-то пришёл. Напряжение обрывают на удивление радостные голоса, один заикающийся, а второй более громкий, раскатистый.  — Явился не запылился, — цедит раздражённо Альберт, складывая руки на груди и пронзая входящего в гостиную Стрельникова хмурым взглядом.  Иннокентий, вошедший следом, озадаченно и, кажется, заинтересованно оглядывает присутствующих.  — А у вас тут ч-что, собрание? — Садись уже, — с усталым вздохом перебивает его Лало, не давая Алику вновь возмутиться, — Предлагаю сойтись на том, что Катамаранов не придёт, давайте сразу к делу, — неторопливо ворчит он, откидываясь на спинку дивана и приобнимая лениво, сидящего рядом Тончика, — Итак, у нас, а главным образом у Альберта Зурабовича, проблема, — начал Лошало чуть более серьёзно, — Сегодня он нашёл в своей похоронке – Кеша, открой шкаф, – Сегодня он нашёл там журналиста, который слишком уж много на нас накопал.  Взгляды всех присутствующих обратились к Иннокентию, который послушно отворил дверцы большого старого шкафа, демонстрируя привязанного к стулу Грачёва. Юрий, при виде "недругов" дёрнулся и недовольно замычал, не в силах, однако, сопротивляться кляпу из тряпок.  — Предлагаю "концы в воду", так сказать, — не церемонясь, процедил Стрельников, смерив невезучего журналиста нечитаемым взглядом из-под тёмных очков, — Кто за?  Лошало и Альберт единогласно поднимают руки. Тончик хмурится озадаченно – по лицу видно – ему это предложение не особо по нраву. А вот Иннокентий оказывается явно против.  — Нет н-ну вы ч-чего! — восклицает внезапно он, взмахнув руками. — Н-ну нельзя же так с людьми! Я его знаю, он к-конечно л-личность не самая лицеприятная, но ничего!  Кеша выдыхает прерывисто, обводя всех присутствующих почти жалобным взглядом. Он прекрасно понимал, во что ввязывался ещё в первый свой "рабочий день" здесь, но… Одно дело, когда от вампиров страдают какие-то далёкие люди, о страданиях которых ты, собственно, точно и напрямую не знаешь, но другое – когда пострадать может твой давний знакомый, пускай и не самый лучший. Что-то человеческое внутри не давало Иннокентию просто закрыть на это глаза.  — Можно его съесть, — встревает Лошало, скаля клыки предвкушающе, — Если уж хотите, тут на троих хватит.  От этого предложения Тончик, сидящий рядом, нервно дёргает усом, повторяя неосознанно жест Жилы, и вытягивается вперёд.  Он привык быть жёстким и временами жестоким с людьми – в криминальной сфере иначе никак, но… Ну не зверь же он в конце концов, чтобы подобное допускать. Предательский голосок совести в голове назойливо запищал, что такой кончины ему самому отнюдь не хотелось бы.  — Бля, а может как-нибудь по другому? — неуверенно тянет Анатолий, поджимая губы. — Может не надо?  — Голоса людей не учитываются, — отрезает Алик, хмурясь решительно, — Вас всё равно меньше. Двое против троих – перевес на нашей стороне.  Тут Кеша, кажется, понял, что в кои-то веки надо взять ситуацию в свои руки и попытаться что-то изменить. Возможно, он делал это из оставшихся дружеских чувств, а, возможно, из-за сидящего внутри маленького человека, но факт оставался фактом – позволить кому-то умереть сегодня Иннокентий не собирался.  — Н-нет, ну… — он вздыхает, решительно хмурясь и поправляя очки. — Так нельзя! Ну побудьте же вы чуть-чуть людьми! — Кеша переводит взгляд на Стрельникова, сам не замечая, как, кажется, перестал заикаться. — Гриш. Ну ты хоть скажи… Этим. Давайте всё по другому решим. Пожалуйста, Гриш.  Стрельников смотрит на него долго, растерянно даже, кажется, не зная, что ответить. Что удивительно, он, видимо, колебался.  — Пожалуйста, — повторяет Иннокентий, заставляя Григория, сидящего в кресле рядом, еле уловимо дрогнуть.  — Ладно, — наконец бурчит тот, хмурясь, — Я голосую за, — Стрельников запинается, — А за что собственно, мы там голосуем, отец? — За освобождение, — подсказывает мягко Кеша. — За освобождение ханурика.  Алик дёргается раздражённо и тут же скалится, демонстрируя своё явное неудовольствие.  — Это немыслимо! Я протестую! — рычит он, показывая клыки. Тончик еле заметно улыбается. — А у нас демократия, отец, — разводит руками Григорий Константинович, ухмыляясь, — Нас теперь больше – всё честно.  Лошало зевает, теряя, кажется, всякий интерес к делу, как только выяснилось, что обед откладывается. Он, конечно, был не особо доволен, но в отличие от Альберта так спорить не рвался. Ну демократия и демократия. Главное, чтобы кормили по расписанию. — И как, вы думаете, мы его отпустим?! — не унимается Алик, поднимаясь с дивана и решительными шагами направляясь к "пленнику". — Он же всё знает! Он о нас всему городу растрепет!  — А мы его п-попросим ну… Не рассказывать, — непринуждённо отвечает Иннокентий, складывая руки за спиной. Альберт цыкает, но всё же давит в себе злость, наклоняясь и резко вспарывая выдвинувшимися когтями верёвки, которыми Грачёв был привязан к стулу.  — Значит так, — цедит он ледяным тоном, — Ты либо будешь нем, как могила, либо в могиле сам окажешься, понял? — рычит гробовщик угрожающе, красноречиво скаля длинные белоснежные клыки. Юрий испуганно кивает, ощупывая запястья, которые совсем недавно сдавливали верёвки.  — Отлично, — кивает сам себе Алик и тут же бесцеремонно хватает журналиста за шкирку одной рукой, второй избавляя его от кляпа, — Понял, значит пошёл вон!  Вместе с хлопком двери, кажется, оба человека в комнате выдохнули с облегчением. Ну, хотя бы сегодня никто не умрёт несправедливой смертью, — удовлетворённо подумал Кеша, улыбаясь и косясь на Стрельникова. Подумать только, тот и правда согласился на то, чтобы поменять своё мнение ради него… Это… Что-то да значило, наверное. Иннокентий уже давно понял, тот вовсе не такой чёрствый и только притворяется злым. Только вот зачем, непонятно.  — Довольны? — цедит раздражённо Альберт, вернувшись в комнату. Мягкая улыбка Кеши и нерешительная Тончика говорят сами за себя.  — Имейте ввиду, если он набедокурит, я вас лично заставлю последствия ликвидировать, — хмуро предупреждает гробовщик, опираясь о дверной косяк.  Никого, впрочем, эта угроза явно не пугает. 

***

Юрий Грачёв, стоит ему оказаться на свободе, делает глубокий и жадный вдох, а потом пускается бегом, вниз по лестнице, стремясь как можно быстрее оказаться как можно дальше от логова нечисти. Ноги его больше в этой прокля́той квартире не будет!  О нет, он не собирался прекращать расследование, только… Только теперь придётся искать другие методы. Ничего, он обязательно что-нибудь да придумает, — решает Юра уже на улице, склоняясь, чтобы отдышаться.  Он этим кровопийцам ещё покажет!