Sugar-Free

      Он идёт в душ сразу, как только переступает порог лофта, крикнув по привычке: «Я дома!», но так и не дождавшись ответа. На кухне горит свет — его полоса пробивается сквозь узкую щель под запертой дверью, а ещё Стайлз слышит голоса, и это значит, что Дерек дома и Дерек занят, и это стоит использовать.       Он сбрасывает одежду прямо на пол ванной — сил не хватает даже на то, чтобы открыть корзину с грязным бельём — и становится под расслабляюще-тёплые струи воды.       Если прикрыть глаза, можно представить себя где-нибудь в Норвегии или на Ниагаре. Там, где грохот падающей воды помогает мигрирующим птицам находить дорогу домой.       Молодая крачка пересекает тысячи километров, чтобы вернуться туда, где никогда не бывала, потому что так велит ей инстинкт. А Стайлз не может вспомнить название улицы Бикон-Хиллс, на которой жил. Он помнит белый забор с потайным лазом, помнит яблоню, растущую во дворе МакКоллов, и домик на дереве, но не номер собственного дома. Какая цифра была набита на табличке? Девять? Пятнадцать?       Вот ему семь. Вот он сидит в папином кресле и болтает ногами, потому что ему скучно. Вот мама сидит напротив, касается его руки и повторяет их адрес слово за словом. А затем говорит:       — Ты должен запомнить его, милый.       — Зачем?       Скучно. Он пинает ногами воздух, рассеянно глядя в окно и царапая ногтями выцветшую обивку на подлокотниках.       Так скучно.       Он повторяет за мамой адрес, коверкая слова, и снова обиженно говорит:       — Зачем?       Стайлз может выучить его в два счёта. У Стайлза не было проблем с дурацкими детсадовскими стишками и речью на выпускной, но. Воспитательница говорила, что это развивает память. А если у Стайлза будет хорошая память, ему будет легко учиться в школе. Он видит взаимосвязь. С адресом — нет.       — Чтобы ты мог вернуться домой.       Мама говорит очень тихо. Она всегда говорит тихо, когда устала или болеет. И в любой другой день Стайлз сделал бы всё, о чём она просит. Но сейчас он только злится. Они шептались утром с отцом, думая, что он ничего не слышит, а если и слышит — то ничего не понимает. Но Стайлз нашёл кучу бумаг со штампами больницы — такие он видел в кабинете Мелиссы — и кучу таблеток. Может, Скотт бы поверил, что это витаминки. Может, любой другой ребёнок бы поверил. Но не Стайлз.       — Мне не нужен для этого дурацкий адрес.       У мамы всё чаще болит голова.       Стайлз говорит:       — Папа — помощник шерифа. Все знают, где я живу.       От мамы пахнет чем-то горьким.       Стайлз говорит:       — Я буду идти на сирены, если потеряюсь. Так он учил.       Мама кивает. Улыбается. Кладёт ладонь ему на макушку. Она не ругает.       — Папа не всегда будет рядом, милый.       …Но щёки горят. И глаза почему-то печёт, хотя он не плачет. Стайлз вскидывает голову:       — А ты? Ты будешь рядом?       Она вздыхает, и Стайлз слышал этот вздох тысячу раз, но сейчас от него веет холодком. Становится холоднее, чем от дюжины мятных леденцов. Холоднее, чем от мороженого, съеденного на скорость. На улице июнь, жара, кондиционеры трудятся вовсю, а в Стайлза будто натолкали ледышек. Это страшно. Стайлз не понимает, почему чувствует то, что чувствует, и это его пугает.       Он хочет, чтобы мама обняла, чтобы сказала: «Всё будет хорошо. Обязательно, непременно будет». Тогда он сможет забыть и о злости, и о холоде.       — Сколько потребуется, сынок. А теперь, пожалуйста. Ради меня.       Она обнимает, как Стайлз хотел, но теплее не становится. Тогда он ещё не знал, что спустя год мама уйдёт навсегда.       Стайлз до сих пор помнит аромат её духов, запах крема для рук и плюшевого халата. Но не может вытащить из памяти несколько слов. Как отсекло.       Возможно, ему нужно больше таблеток. Или меньше таблеток. Или двухчасовой сеанс психоанализа. Стайлз уверен — старина Фрейд раскидал бы его проблему за полчаса.       Ему внезапно хочется курить. Достать из кармана пачку American Spirit и затянуться прямо в душе. Интересно, что сказал бы на это Дерек? Дерек, помешанный на запахе.       Дерек, который стоит в ванной комнате и держит в руках его байку.       Стайлз вздрагивает, задевая локтём стенку душевой, и нерв до запястья пробивает резкая боль.       Сквозь ребристое матовое стекло Стайлз видит, как Дерек поворачивает голову.       — Ты поранился?       — Нет.       Стайлз даёт ему фору. Даёт пару секунд на то, чтобы развернуться и уйти, но не дожидается и говорит:       — В контракте сказано, что гигиенические процедуры я могу проводить самостоятельно, так что, пожалуйста, Дерек, будь добр, свали отсюда и дай мне помыться.       Стайлз предельно вежлив. Стайлз не говорит «съеби», хотя контракт не запрещает.       — У тебя швы разошлись?       Жизнь у него разошлась.       — Я в порядке. Мне нужно всего полчаса, и я приготовлю тебе ужин и спою бонусом колыбельную, если захочешь.       Но Дерек не уходит. Конечно он не уходит, это было бы слишком, блядь, просто. Стайлз наблюдает, как он кидает байку обратно к грязным вещам и делает шаг к кабинке.       Открыть её не составляет труда. Такие не снабжены защитной системой, чтобы можно было беспрепятственно выйти и войти, потому что у людей в душевых кабинках может случиться сердечный приступ. Или давление решит пробить верхнюю планку. С тех пор как когда-то давным-давно кто-то умер, не сумев выбраться из стеклянного короба, душевые переконструировали.       У Стайлза нет проблем ни с сердцем, ни с давлением, ему нормально, и стало бы лучше, если бы Дерек тихо ушёл, но Дерек решает войти. Он не раздевается, не снимает даже рубашку, только сбрасывает туфли. Стайлз прикрывается скорее машинально, чем от стыда: кладёт одну ладонь на пах, под второй прячет метку и вжимается лопатками в горячее стекло, смутно надеясь, что оно сейчас исчезнет и он окажется в любом другом месте. Например, на дне Тихого океана. Или на Луне.       Аромат леса вползает следом за Дереком. Влажный тёплый воздух делает его густым, тяжёлым, и Стайлз на секунду жмурится, стараясь дышать не слишком глубоко, потому что кажется, что один неосторожный вдох — и он покойник.       — Убери руки.       Еловые ветки прорастут в его лёгких.       Белоснежная ткань намокает, становится прозрачной. Она повторяет линии мышц, очерчивает тонкими складками торс, и Стайлз видит сквозь неё ключицы Дерека, грудь Дерека, пресс Дерека. Даже узкую линию волос, ныряющую за пояс исключительно чёрных брюк, — блядскую дорожку наслаждения для всех, кого он трахает по согласию.       — Я сказал: убери руки, — повторяет Дерек. Это не звучит агрессивно. Больше похоже на приказ босса. Финсток использует такой тон, чтобы сказать Стайлзу, что он должен проверить фильтр или вылизать пол.       Стайлз опускает ладони так медленно, будто Дерек направил на него ствол с глушителем и в любой момент может психануть и нажать на спуск. Он чувствует лишь тупую неотвратимую безысходность, когда Дерек подходит ближе, чтобы коснуться его лица.       В Стайлзе скребётся запах леса.       Метка откликается на прикосновение пометившего. Она перестаёт болеть, только пульсирует. Тревожно, как значок «пристегните ремни» на маленьком табло самолёта.       Пристегните ремни, будет трясти.       Пристегните ремни, мы пролетаем зону турбулентности.       Когда ситуация становится по-настоящему опасной, людям, сидящим в самолёте, говорят наклониться вперёд, прижаться грудью к коленям и закрыть руками затылок. Стайлз читал в какой-то газетёнке, что если за этим последует сильный удар и что-то толкнёт пассажиров вперёд, то их позвоночник может пробить мозг.       Стайлз не верит в эти сказки, но всё равно не любит летать на самолётах. И стоять вот так, голый во всех смыслах, — тоже не любит.       Он щурится, глядя на Дерека и ожидая от него дальнейших действий, он напрягается, но Дерек на него даже не смотрит. Он держит Стайлза за подбородок, а кажется — за яйца, и стоит под струями душа в одежде, как хренов серийный маньяк, от которого хочется свалить как можно дальше.       Дерек нажимает кончиками пальцев на его челюсть, заставляет отвернуться и вжимается губами в свою метку. Стайлз дёргается от него, въезжая плечом в стеклянную стену. Он пытается сохранить хотя бы намёк на личное пространство, но ладонь Дерека ложится на горло, давя под кадыком.       — Не дёргайся.       «У него просто фетиш такой».       Грёбаный альфа с грёбаным фетишем на собственную грёбаную метку.       — Не бойся.       Пиздец.       Рецепторы взбесились. У Стайлза кружится голова. Теперь он знает, что волосы Дерека пахнут шампунем с ароматом ментола, лаванды и цитруса. Стайлз чувствует его одеколон. Его дезодорант. Под ним — чистую кожу. Молодые еловые ветки, душащие землю. По ощущениям такие же прорастают сейчас у Стайлза в лёгких.       Это целая карта запахов имени Дерека. Они раскрываются друг за другом, нота за нотой, от верхних к шлейфовым. Он мог бы пробовать их на вкус, как сомелье, пока Дерек разлизывает его швы, словно собака.       Стайлз говорит себе, что это нормально. Что это просто инстинкт. Подарок, доставшийся альфам от полудиких предков.       Расстановка сил «десять альф на одного омегу» учит быть собственником. Сколько их в Индии? Сорок? В Китае, вроде бы, семьдесят четыре.       Стайлз дышит через раз. Вдох-пауза-выдох. Он растягивает и растягивает паузу, пока лёгкие не начинают гореть. Его руки упираются Дереку в плечи, врезаются ногтями в мокрую насквозь ткань рубашки, но больше Стайлз не делает ничего.       Он не может оттолкнуть. С какой бы дури ни хотелось врезать — ему нельзя. Отказывать — нельзя.       Нельзя.       Ударить Дерека — значит выстрелить своей надежде в лицо из дробовика двенадцатого калибра.       Фу, Стайлз. Плохой сын. Плохой друг. И брат, если честно, тоже хреновый.       Дерек утыкается носом в его шею, и Стайлз на пробу толкает его от себя.       — Эй, хватит, окей? Я всё понял. Тебе меня жалко. Спасибо. Может, отпустишь?       Его не слышат. К нему прижимаются плотнее, притираются пахом и тихо, предупреждающе рычат. Так рычит псина, у которой отнимают любимую кость. Псина, готовая отгрызть руку тому, кто протянет её слишком близко. Дерек — Лесси, решившая загрызть своего мальчика.       Стайлз поворачивает голову, но видит лишь тёмную макушку. Он не замечает, что метка прекращает болеть. Всё внимание сконцентрировано лишь на Дереке. На его прикосновениях. На тихом, вибрирующем рыке.       Стайлз бы понял, если бы Дерек просто хотел его отыметь. Разложить и по-быстрому трахнуть перед ужином. Но Дерек не пытается. Его руки ложатся на бёдра Стайлза, но он не делает попытки их раздвинуть. Кончики ногтей впиваются в кожу, но не царапают.       Что-то происходит. Стайлз не понимает, что именно, и это ему не нравится.       — Чувак, Земля вызывает Дерека, приём? Как слышно?       Дыхание Дерека становится хриплым, тяжёлым, как у больного зверя. Вы тоже поймёте разницу, если ваш сводный брат будет подрабатывать в ветеринарной клинике, а вы — иногда заезжать за ним после работы. Вы почувствуете её, когда впервые услышите, как дышит пёс, которого усыпят через пару часов. Различие между ним и собакой, которую привели на профилактический укол витаминов, огромно. Вы не спутаете, правда не спутаете, просто поверьте ему на слово.       — Эй, поговори со стариной Стайлзом.       Дерек в ответ рычит. В этом звуке ничего человеческого, и он пугает до усрачки.       Стайлз пытается говорить.       Реакции нет.       Пытается оттолкнуть.       Реакции нет.       Пытается отстраниться.       Тогда Дерек кусает его вдоль туннеля яремной вены. Чуть ниже, чуть глубже, и привет, фонтан крови, заливающий душевую в лучших традициях худших ужастиков.       Дерек снова рычит, и Стайлз больше не пробует вырваться. Он заводит руки себе за спину, нащупывает вслепую смеситель и дёргает его до упора, врубая крутой кипяток. Вода — где-то сто семьдесят по фаренгейту — лупит Дерека по плечам, хлещет ему за шиворот и обжигает спину. Стайлзу тоже перепадает, капли, по ощущениям — соляной кислоты, задевают его лицо, и он дёргается вбок, шипя от боли, как только Дерек разжимает руки, шарахнувшись назад.       Они пересекаются взглядами, и в глазах Дерека Стайлз видит что-то тяжёлое, насквозь больное, но за те секунды, которые требуются ему, чтобы выключить воду, это из них исчезает.       Стайлз чувствует одновременно облегчение и желание сбежать как можно дальше.       Вместо этого он говорит:       — Полегчало?       Дерек откидывает влажные пряди со лба и хмурится. Его губы перепачканы кровью, будто кто-то неровно провёл по ним стержнем помады. Он начинает что-то говорить, но его прерывает незнакомый Стайлзу голос:       — Мистер Хейл, сэр? Всё в порядке? Вам нужна помощь?       Ручка конвульсивно дёргается. Вверх-вниз, вверх-вниз, затем щелчок. Стайлз тупо наблюдает за тем, как медленно расширяется просвет между дверью и косяком, но Дерек оказывается перед ним прежде, чем Стайлз успевает уловить хоть один из его шагов. Вот Дерек стоит напротив. А вот Стайлз слышит хлопок двери и остаётся в одиночестве.       Уже после, выходя из душа, Стайлз замечает на встроенной в шкаф стиральной машинке стопку чистой одежды и свежих полотенец, которых — он готов дать голову на отсечение — там точно не было.       Стайлз вертит в руках хлопковую футболку, ощупывает мягкую ткань лёгких спортивных штанов. Брендовых — судя по биркам.       Они велики. Приходится повозиться с поясными шнурками, но штаны всё равно болтаются, как на вешалке. Вещи пахнут чем-то магазинным, будто только сняты с плеч манекена. Может, так и есть. Скорее всего, так и есть.       Стайлз стирает молочно-белую пелену с запотевшего зеркала и понимает две вещи. Первая — ему не идёт серый цвет. Вторая — метка затянулась.       Он разглядывает тонкую дугу шрама, забитого чёрными нитями, ощупывает его, чтобы удостовериться в его реальности. Кожа начинает чесаться, когда Стайлз задевает мелкие узелки. Ощущение неприятное, похоже на зуд десны после укола.       Регенерация Стайлза всегда работала на «А» с плюсом, как и у прочих омег, но такое — уже перебор. Он уверен — шов разошёлся. Возможно, от стресса, нагрузки, или Кайл постарался, это уже неважно. Травма не критичная, на фоне общего пиздеца — почти незаметная, но всё же срок такой раны — два дня, не меньше. Может, даже больше, если Стайлз будет плохо питаться. Но точно не пять — или сколько там Дерек его вылизывал — минут.       Наверное, это хороший знак. Наверное, это означает, что у них отличная совместимость. В нашем мире даже у странных вещей есть причина, а всё необычное чаще всего до скучного банально. Банальности же не стоят ни времени, ни нервов.

***

      В коридоре пахнет чем-то сладким, фруктовым. Похоже на дорогой освежитель для воздуха или парфюмерную воду. Запах становится сильнее, когда Стайлз заходит на кухню. Ему требуется время, чтобы сообразить, что здесь был омега.       Стайлз открывает и закрывает рот, а затем неловко ведёт плечами.       Это чувство похоже на стыд. Стайлз знает, что испытывать его глупо, но всё равно чувствует. Иррациональная хрень.       Раз омега пахнет, значит, не сидит на подавителях. Раз он не сидит на подавителях, значит, Стайлза тоже почуял.       И Дерека. И чем они здесь занимались, возможно, тоже.       Когда живёшь под влиянием инстинктов, которыми рулят запахи, то привыкаешь считывать маячки: кто кого хочет, любит и трахает.       Они подписывают друг друга, как дети — любимые вещи.       Мой. Моё.       «Не трогать!»       Стайлз машинально комкает в руках край новенькой уныло-серой футболки, привычно занимая чем-то руки, и разглядывает сидящего за столом Дерека.       На самом деле Стайлзу плевать. Стайлза это не касается. И, если Дерек выебал другого омегу на этом самом столе, это не его, Стайлза, дело.       Он может трахать их хоть десяток — Стайлзу только в плюс, меньше достанется. Так что он не задаёт вопросов и не спрашивает о госте.       Стайлз — само безразличие.       Дерек отрывает взгляд от планшета и поворачивает голову. Он переоделся в сухое, только волосы ещё не просохли. Он выглядит привычно спокойным и собранным. Как человек, который контролирует каждую мелочь.       Пару секунд Стайлз размышляет над тем, стоит ли обсудить внезапный слёт с катушек, но в итоге решает, что это не его дело тоже. Если у Дерека проблемы с самоконтролем или психикой, Стайлз ничего не может с этим поделать. Только предложить психотерапевта. Опять.       — Эм… я хотел сказать спасибо? За то, что… ну, ты знаешь, — он активно жестикулирует, указывает на метку, будто Дерек не догадается сам, — и за одежду тоже. Я разберу всё сегодня, правда.       — Пожалуйста, Стайлз. — Дерек откидывается назад. — Будешь ужинать?       Стайлз быстро качает головой. Движение получается слишком нервным. Он тут же исправляет мимический провал словами:       — Я не голоден.       Взгляд Дерека становится тяжёлым, как Титаник, который никогда не поднимут со дна. Он хмурится, стукает указательным пальцем по маленькой пузатой чашке с кофе и говорит:       — Я не готовил тебе. Еда из ресторана. Выбери что-нибудь и поешь.       — Оу, — Стайлз выдыхает, потирая шею, — тогда да. Тогда хорошо.       Он открывает холодильник, оглядывает его содержимое, резко увеличившееся с утра в своём количестве, и выбирает что-то похожее на курицу в сливочном соусе. Выглядит неплохо, пахнет аппетитно, на вечер сойдёт.       Необходимость есть непонятную еду его напрягает. Даже если Дерек говорит, что не готовит. Стайлз ведь не может проверить. Он не знает, где Дерек работает и кто он такой. Вдруг ученик Рамзи? Вдруг у него есть ресторан, удостоенный нескольких звёзд Мишлен?       Если альфа готовит тебе еду, значит, ты попал. Атавизм первобытных времён, когда не было обручальных колец, клятв верности и прочей романтичной хрени. Съесть мясо, добытое альфой, — значит признать, что ты будешь смотреть ему в рот до конца своей жизни. И у Стайлза затылок немеет от мысли, что он подпишется на что-то ещё, помимо того, во что уже ввязался.       Дерек не выглядит сторонником старых традиций. Дерек не предлагает Стайлзу надеть ошейник с его именем на бляшке, не привязывает его к кровати, не заставляет танцевать полуголым и расписывать руки хной. Стайлз очень надеется, что все обряды «на зачатие альфы» и «на зачатие омеги» тоже пройдут мимо. Двадцать первый век, а некоторые до сих пор жрут кобылье сердце и мажут задницу куриной кровью, чтобы получить то, что им хочется.       Стайлза передёргивает.       Нет. Он не станет портить себе ужин.       — У тебя неплохая берлога, — говорит Стайлз. Просто чтобы отвлечься. Дерек смотрит на него, не отрываясь. — Здесь живёт ещё кто?       — Нет. Только я.       — Я имею в виду здание.       — Оно принадлежит мне.       — Хрена-а, — тянет Стайлз, разглядывая пластиковую раму единственного окна. Небо затягивает неприятной серой плёнкой. Возможно, сегодня снова пойдёт дождь. Возможно, даже будет гроза. — Не страшно тебе одному?       — Не страшно.       Блики света на перилах пожарной лестницы напоминают продольные порезы. Словно кто-то процарапал их лунным гвоздём.       — Супермен?       В голосе Стайлза ни намека на издевку, только слабое любопытство. Он предполагает, каким будет ответ, потому что все альфы в чем-то похожи. Например, в самоуверенности. Отец Стайлза тоже был альфой, и где он сейчас?       Шесть футов земли. Аккуратное надгробие. Шёлковые цветы.       Посмертная грамота за верную службу и медаль за отвагу.       Стайлз не сразу слышит сердитый писк обделённой вниманием микроволновки.       Дерек говорит:       — Могу за себя постоять.       Стайлз натянуто улыбается, отвечая: «Круто». Если бы кто-то его спросил, Стайлз сказал бы, что это ошибка выжившего. Но Стайлза никто не спрашивает, поэтому он затыкается, достаёт тарелку с курицей, потом наливает себе стакан обезжиренного молока какой-то навороченной марки и начинает есть под пристальным взглядом Дерека.