***
Он идёт за Дереком в глубину строительных площадок, ныряет в лабиринт бетонных блоков и арматуры. Стайлз вертит головой, наслаждаясь пейзажами с ноткой апокалиптической разрухи. Бесконечной галереей брошенных людьми и убитых временем стен, потолков и крыш. Окна узкие, будто бойницы, и слепые, как глаза новорождённых котят, обрамлённые кирпичом и восходящим солнцем. Он цепляется взглядом за кривую надпись на старой железнодорожной будке под номером сорок. В.С.Ё. К.О.Н.Ч.Е.Н.О. Она настолько косая, что не сразу понятно: «Конечно» или «Кончено». Это словно вишенка на торте. Последняя деталь. Гвоздь для картины, которую вы урвали по бешеной скидке. На деле — всего лишь абсолют человеческого уныния и безнадёги. Стайлз подходит ближе. Кладёт ладонь на горячие червлёные буквы: краска на ощупь выпуклая, силиконовая, похожая на бутафорскую кровь. Один из флаконов с такой лопнул у Скотта в руках во время подготовки к школьному спектаклю. И если вы хоть раз имели с ней дело на какой-нибудь хэллоуинской вечеринке в стиле «Ад каннибалов», то уже знаете, чем всё обернулось. Жидкости было от силы миллилитров двадцать, но она уделала всё. Пол. Потолок. Стены. Платье примы, игравшей Джульетту. Она плакала навзрыд, проклиная несчастных китайцев, которые разливали похожую на кровь жижу где-то в работных домах Гонконга. Кровь собиралась в складках её многочисленных юбок словно ртуть. Она каталась туда-сюда, оставляя алые следы на розовом шифоне. Стайлз сказал, что всё выглядит не так уж плохо. Тогда «прима» выхватила у Скотта то, что осталось от флакончика с наклейкой HORROR BLOOD, и вылила остатки прямо на Стайлза. Одежду было не спасти. Текстильная реанимация опоздала. Шутки о дрочке банке томатной пасты стали в их жизни обыденностью, пока краска не смылась с лица и рук, но даже тогда Стайлз всем говорил, что это бред. Какая нахрен томатная паста? Клубничный джем — максимум. Просто сравните цвета. Настоящая кровь другая. Если повреждён крупный сосуд или вена, то она становится бордовой, будто кто-то пролил у себя на груди пинту сливового сока. Густого, липкого, неприятно тёплого сока, пахнущего свежей металлической стружкой. На самом деле это гемоглобин. Ионы железа. Стайлз знает, потому что прочёл на медицинском сайте. И ещё потому, что видел. Обонял. Осязал. Дважды. Прошлое накрывает его удушливыми воспоминаниями. Стайлз способен это контролировать не больше, чем горнолыжный турист внезапно сошедшую лавину. Его душат мысли. Душат образы. «Боже, пожалуйста, дыши. Пожалуйста, взгляни на меня». — Стайлз? Ты идёшь? Он отдёргивает от надписи руки, говорит: «Да, я как раз…» — и оборачивается, но тут же сам слепнет от алого глянца. Ему приходится протереть глаза и пару раз моргнуть, чтобы вернуть себе ориентацию в пространстве. Упавшее Солнце удивило бы Стайлза меньше, чем то, что он видит перед собой сейчас. Стайлз делает какое-то количество шагов — сколько точно, он не считает — а потом протягивает ладонь и касается её кончиками пальцев, пытаясь вспомнить, мыл ли руки перед уходом. Капот слегка вибрирует. Двигатель, мощностью в тысяча сто лошадей, шепчет. Он говорит о том, как чудесно будет мчаться по бесконечной трассе, как будет плавиться асфальт и сгорать закат. «Это будет охуенно, чувак». Этот шёпот звучит в голове Стайлза словно музыка. Он готов прослезиться. У него вот-вот случится аритмия. Разгон до ста километров за две с половиной секунды. Карбон-керамические тормозные механизмы. Лучшая система векторного регулирования. И тахикардия. Эксклюзивная модель, не рассчитанная на широкого потребителя. Двадцать экземпляров на весь земной шар. За ней сердечный приступ и ментальная смерть. Стайлз чувствует себя сопливым пацаном, к которому заглянул настоящий Санта. Не дешёвая подделка из гипермаркета с пивным брюхом и накладной бородой, а тот самый. Для него ты оставлял печенье, для него наливал в стакан молоко. Это его ты ждал, засыпая у камина под ёлкой, обещая себе, что в этот раз вы точно встретитесь. И вот, наконец, свершилось. Он треплет тебя по голове. Он держит в руках мешок подарков — для тебя одного — и говорит, что все эти годы ты был хорошим мальчиком. Ты заслужил главный приз. Стайлз произносит вслух: — Эй, кому из Хейлов надо отсосать, чтобы объездить эту тачку? Он не может заставить себя убрать руку. Он чувствует, как внутри двигателя бьётся сердце суперседана Laura H. Sunset 212, и это великолепно. — Прекращай цирк и садись в машину. Я Дерек Хейл.***
В век интернета существует одно негласное правило: всё, что попало в липкую паутину двоичного кода, остаётся в ней навсегда. Если вам известны имя и фамилия человека, считайте, вам о нём известно почти всё. Всемирная сеть — болото. Засасывает каждую мелочь. Каждый сопливый коммент под песнями Бибера, каждую всратую фотку и каждый дурацкий ролик на ютубе. Однажды вы потеряете пароль от электронной почты и не сможете залогиниться, чтобы почистить свой канал. Потом, возможно, впервые влюбитесь. Попробуете алкоголь. Может быть, лёгкие наркотики. Годам к тридцати, а может, и раньше, вы забудете о том, что творили в тринадцать. Но иногда, чаще всего ночью, мозг станет посылать тревожные сигналы. А помнишь? Помнишь? Помнишь, как кривлялся на камеру, подвывая песням Spice Girls и считая себя невъебенно крутым? Помнишь, как говорил скороговоркой «член-член-член-член», добавляя на пятой секунде слово «хуй»? Камера засняла всё. Твой по-идиотски распахнутый рот. Закатившиеся от удовольствия глаза. Мамин туалетный столик и выпавшие из комода нейлоновые чулки. О да. Интернет помнит всё. Хотите вы того или нет. Когда Стайлз вбивает в поисковую строку «Дерек Хейл» — это странно. Лидия сказала бы «сюрреалистично». Потому что Дерек сидит сейчас рядом со Стайлзом. Его руки лежат на руле из чёрной кожи. Его парфюм гармонично вплетается в естественный аромат. Стайлз чувствует что-то древесное, с ноткой виски. Что-то дорогое и презентабельное, Hugo Boss или Burberry. Дерек смотрит на дорогу, как самый обычный человек. Он опускает солнцезащитный козырёк, когда они выезжают на основную дорогу. Он моргает, дышит — Стайлз видит, как вздымается его грудь. Обычный человек. — Мистер Хейл, сэр? Всё в порядке? Вам нужна помощь? Мог бы и догадаться. Конечно, Стайлз мог бы догадаться, пока стоял в стеклянной клетке душевой, стараясь не обделаться, что прямо перед ним стоит гендиректор одной из самых молодых и самых перспективных в своей лиге автомобильных компаний. Википедия говорит, что её финансовый оборот составляет триллионы долларов. Ещё Википедия говорит, что Дерек входит в двадцатку самых успешных мужчин США и в десятку — завидных холостяков. Гугл пестрит его фото с Брэнди, Сэнди, Мэнди — модельными куклами с идеальным сечением лиц. Стайлз узнаёт, что лет пять назад омега по имени Эван подал на Дерека в суд, но проиграл дело, потому что ДНК-тест не подтвердил отцовство. Стайлз узнаёт, с кем Дерек пил, с кем спал и отдыхал. Поисковик засыпает его фотографиями: на этих — яхта, на тех — маленький дом на побережье Атлантического океана, а вот — частный пляж. Шезлонги, зонты, прохладительные напитки. Всё, чего душа пожелает. Дерек ведёт плавно. Не лихачит. Останавливается на каждом светофоре, легко входит в каждый поворот. Стайлз пытается представить, сколько омег легли бы под него, чтобы оказаться на золотистом песке, омываемом отфильтрованной миллиардами мидий водой. Сколько предлагали ему секс просто так, ради короткой записи в своём блоге. Сколько из них пытались встретиться с ним, приняв провокаторы течки. Скандалы, интриги, расследования. Стайлз ворошит его грязное бельё, сидя от Дерека в полуметре. Дерек притормаживает на пешеходном, чтобы пропустить старушку с маленькой собачкой, пока Википедия говорит, что офис Дерека Хейла находится в Швеции, где он живёт последние несколько лет. «Да, сэр, — говорит она, — Дерек Хейл приехал в Соединённые Штаты, чтобы заключить пару сделок и вернуться в свой «hus», как называют дом шведы». «Это естественно, сэр, ведь люди не хотят оставаться там, где умерли их близкие. Смерть в огне — одна из самых мучительных, а в сгоревшем доме Хейлов погибли женщины и дети, боже, боже». Стайлз чувствует что-то отдалённо напоминающее паническую атаку. Боль в висках и где-то в середине грудины. Пятнадцать человек. Два мальчика, две девочки, все младше семи. Одиннадцать взрослых. Четыре женщины, семь мужчин. Среди них двое омег. Стайлз читает имена: Талия Хейл, Брайан Хейл, Лора Хейл, Джеффри Хейл, Кора Хейл. Стайлз закрывает вкладку на имени Луис. На Стайлза смотрят огромные детские глаза, и это — слишком. В горле пересыхает. Стайлз чувствует потребность что-то сказать, но не знает, что именно. Правильных слов не существует. Стайлз говорит: — О, чувак, да у тебя день рождения в сентябре. Совсем скоро. Дерек кивает. — Да. Скоро. — Круто. Он не хочет больше думать о сгоревших детях. Или о том, что какой-то омега пытался наебать Дерека, подсунув ему чужого ребёнка. Сколько таких было и сколько будет? И что напишут о Стайлзе? Кем он станет в глазах бездушной прессы? — Когда твой? Стайлз отвлекается, чтобы припомнить даты. Пытается вспомнить день недели. Он говорит: — Вчера. И ещё: — Дерек, здесь нельзя тормозить. Стайлз узнаёт о Дереке ещё один забавный факт. Факт, о котором не сказано в Википедии. Он может общаться без слов. Дерек произносит: «Что?», в то время как его лицо выражает: «Какого хрена, Стайлз?» — и десяток других, совершенно разных по степени цензурности эпитетов. Дерек говорит: «Почему не сказал?» Его брови почти сходятся на переносице. Делая его похожим на… — Ты бы закатил мне сюрприз-вечеринку? С пеной, диджеем и кислотой? — Стайлз хмыкает. Добавляет: — я не праздную. Он не упоминает о том, что много лет переносит официальную дату и совмещает её с днём рождения Скотта. В конце концов, дата — это всего лишь дата. Единственные, для кого она имеет — имела — значение, — Стайлз и его родители. Но родители Стайлза мертвы, а ему самому давно плевать. Он привык отмечать этот день вместе со Скоттом через неделю после вечеринки в честь Лидии. К слову, это всё равно что попасть на сходку гиков после бала в Версале. Стайлз считает такой контраст забавным. Седьмого октября они пьют дорогое шампанское и едят тарталетки на шпажках, а восемнадцатого рубятся в приставку, закусывая пиццей пиво. Ренессанс и декаданс. Чудесный рассвет и пыльные сумерки. Стайлзу правда нравится контраст, но он ни слова об этом не говорит, потому что это — личное. А вся прелесть «личного» в том, что его никто, кроме вас, не знает. Дереку не нужно знать ничего о Скотте, ничего о семье Стайлза или чувствах Стайлза, потому что он чужой. Поэтому Стайлз просто меняет тему. А «сменить тему» в случае Стайлза значит говорить первое, что взбредёт в голову, так что он болтает о перелётных птицах, озоновых дырах и мужском обрезании. Дерек выглядит обескураженным. Выражение его лица не меняется, даже когда они подъезжают к кофейне, а это без малого пятнадцать минут. — Эй, не грузись, — Стайлз хлопает его по плечу, чтобы как-то растормошить. — Увидимся вечером. — Сегодня я задержусь. Стайлз кивает в ответ. — Договор. Домой доберусь сам. Домой Стайлз возвращается на джипе и затемно. Густые тучи расползаются по небу так плотно, что не видно ни луны, ни звёзд, и свет фонарей похож на тускло блестящую пыль. Дерека в лофте нет. Стайлз заглядывает в свою комнату, чтобы закончить с вещами и разобраться наконец с рубашками. На компьютерном столе его ждёт новенький макбук, айфон и букет пионов, подколотый стикером с подписью «D.H.»