I'll be home for Christmas

      Снег плавно кружился в воздухе, скрипел под ногами. В магазине мурлыкала Santa Baby, пока Лютик тихо подпевал ей и разглядывал яркие блестящие новогодние шары в упаковках. В магазине пахло одновременно и морозом, и теплом.       — Елку настоящую же купим? — спросил Лютик, и Ламберт невольно вздрогнул. Мы. Мы купим.       Когда они уже успели стать «Мы»?       — Да, думаю, да.       — Мг. Как тебе эти? — Лютик показал красные и серебряные шары.       — Ну… нормально.       Лютик цыкнул.       — Я не представляю, в какой цветовой гамме купить украшения…       — Можно классику. Красное и серебро. У меня всегда эти цвета больше всего ассоциировались с Рождеством.       Лютик задумался и кивнул, скинув в корзинку четыре упаковки ярких украшений.       — Честно говоря, в этом году я совсем не знаю, что тебе дарить, — тяжело выдохнул Лютик, утягивая его к гирляндам различных форм и цветов. — Что тебе нужно?       — Ничего, — пожал плечами Ламберт. — У меня все есть.       Лютик устало застонал.       — Ламберт, не порти праздник. Дай мне хотя бы подсказку.       Ламберт хотел сказать, что, раз уж им уже нечего терять, то самое время подарить себя в яркой упаковке и с бантом между ног. Он смолчал.       — Я правда не знаю. Может… Приготовишь ужин?..       — Если бы я умел готовить, — хихикнул Лютик, смотря на гирлянды в форме снежинок. — Только подумать... Война была каких-то тридцать лет назад… По улицам ходят люди, которые видели ее, но уже… Мир пришел в себя…       — Почему тебя так волнует тема войны? — Ламберт перевел взгляд с огоньков на профиль Лютика. Люди в его возрасте так часто о ней не думали. А если и думали, то едва ли в них был тот ужас и отчаяние.       Лютик подозвал продавца и попросил упаковывать три гирлянды. Какое-то время они молчали и только уже в другом магазине, в ворохе дождика, Лютик сказал:       — Я… Знаешь, мне кажется, будто я пережил обе войны… Я чувствую себя шизофреником, когда говорю об этом. Но... когда я думаю о войне, меня сковывает такой ужас и тревожность, будто я там был, будто все видел, — он невольно сжал в своих руках дождик, а потом одернул себя и покачал головой, снова опуская на него взгляд.       — Нет, это не шизофрения. Ты просто очень впечатлительный и эмпатичный… Просто надо отвлечься. Придем домой, приготовим глинтвейн, посмотрим что-нибудь… Сейчас еще прогуляемся. Давай поговорим о чем-то отвлеченном, — Ламберт на секунду замялся, не зная, какую тему начать. Лютик тоже молчал, выглядя побитым. — Как у тебя… у тебя были отношения с альфами? Не подумай, меня просто... всегда волновал этот вопрос.       Лютик удивленно на него посмотрел, вскинув брови.       — Про что именно ты спрашиваешь?              Он забрал целый ворох дождика, тяня это все на кассу. Ламберт выждал паузу и, когда их рассчитали и запихнули все в пакеты, выйдя на улицу, он продолжил:       — Не встречалось ли тебе мудаков типа меня.       Лютик рассмеялся.       — Не знаю. Знаешь, когда тебе все равно на человека, то не замечаешь его поведения. Может и были мудаки, я не знаю. Мне все равно.       — И никто не разбивал тебе сердце?       — Нет, только ты.       Ламберт цыкнул.       — Просто… Ну, знаешь, я не имею права что-то говорить по этому поводу, но когда… Когда мы поцеловались... Ты…       — За этот год у меня был один… Но это было несерьезно и мало интересно. Пожалуй единственное, чему он меня научил, так это поцелуям. А тебе что, понравилось?       Ламберт откашлялся.       — Так, все, хватит. Подожди, схожу пока за вином, хорошо?       Лютик довольно кивнул, потом огляделся.       — Пойду пока в музыкальный магазин. У тебя до сих пор пластинки, я видел, так?       — Да, но есть магнитофон.       — Нет, я тоже хочу именно пластинки. Это такая атмосфера!       Лютик улыбнулся и, оглядевшись, приметил музыкальный магазин через дорогу и, довольно засияв, кинулся туда. Замигал зеленый.       — Стой, Лютик, сейчас кра…       Лютик не слушал, выскочив на переход. Зеленый еще моргал, и он успевал перейти дорогу, но Ламберт услышал скрип тормозов, и в ужасе затаил дыхание, глядя, как машина заскользила по дороге.       Его сердце пропустило удар и он, буквально бросив пакет, кинулся за Лютиком, ощущая, как похолодело все тело.       Почему-то ему представилось, как Лютика… просто сейчас собьют, и он… умрет на его руках.       Как умирал несколько раз на руках Геральта, а Ламберт только радовался, что не на его.       Он действовал на автомате.       У Ламберта еще долго в ушах стоял скрип тормозов и собственный ритм сердца, он даже не мог вспомнить, как так вышло, что пальцы сами сложились в знак Аард, когда он прижал к себе Лютика на середине пешеходного перехода.       Лютик вскрикнул и зажмурился, вжавшись в него, когда раздался грохот от того, как откинуло машину.       Ламберт ощутил, что был парализован страхом, когда медленно открыл глаза.       Машина отлетела, сбив собой еще одну.       Он устроил ДТП.       Сердце снова пропустило удар. Лютик в его руках дрожал, пока раздавались крики со всех сторон, звуки сигнализации и суматоха.       Лютик с трудом отстранился от его груди и посмотрел в сторону. Кто-то кинулся к машинам, помогать. Ламберт покачал головой. Его плечи опустились. Ему казалось, что даже под слоями плотной одежды он слышал, как сильно билось сердце у Лютика.       — Но… что... что… — запинаясь, шептал Лютик, перепуганный. — Что произошло? Я думал, меня уже... сбило… Нет?..       — Нет… Идем. Сейчас… Полиция, скорая… Суматоха только лишняя…       — Но… Ламберт… — он внезапно вжался в него еще сильнее, глядя, как появлялось все больше людей. Внезапно он ощутил такой неописуемый ужас, что не знал, куда себя деть. Осознание, что мог сам погибнуть или пострадать, и что... Каким-то чудом машина просто… врезалась в другую машину.       Он затрясся сильнее, сжимая ребра Ламберта, увидев, как из машины вышел человек в крови. Он едва не закричал.       — Лютик, пошли, нельзя тебе на такое смотреть.       Он мягко взял его за руку, пытаясь и сам успокоиться.       К самому Ламберту, он знал, не будет никаких претензий.       В современном мире цинизма и скепсиса никто не верил в магию. Все скинут на то, что водитель попытался избежать столкновения, резко развернулся, плохие шины, низкое сцепление, и вот… Авария.       Дома Лютик все еще выглядел как будто в трансе. Ламберт на него не давил, прекрасно понимая, как должно быть, ему сейчас было тяжело.       Лютик сам по себе выглядел как один оголенный нерв.       В конце концов, Ламберт помнил, что ему приходилось тяжело в последнее время, просто Лютик старался не усложнять. Он страдал от расставания с Ламбертом, ощущал себя вымотанным, на нем остались отпечатки его прошлых жизней, пережитых тех трагедий и ужаса, которые тревожили его и по сей день, а тут еще… такое шоу.       Он молча поставил пакеты, которые Лютик держал мертвой хваткой, аккуратно стянул с него пальто и обувь. Отвел в гостиную, укрыл его пледом, надел на него теплые носки, сходил на кухню, приготовил какао. Принес какао. Покачал головой и потом еще принес ему бокал вина. Лютик забрался на диван с ногами и съежился, будто ждал удара. Лицо его было мертвенно-бледным, даже губы терялись на его фоне.       Взгляд стеклянный и пустой, растерянный, будто Лютик был и не здесь.       Ламберт поджал губы, догадываясь, что проблема не только в аварии.       Он ведь просто пытается не усложнять, закрывая все в себе, стискивая зубы и молча. Он ничего не сказал Ламберту, не хотел расставить все точки над и успокоить те сомнения и вопросы, что у него, наверняка, накопились.       Вместо диалога он предпочел сказать «давай потом».       Потом настало. Но говорить, как думалось Ламберту, Лютик будет не словами, а слезами.       И еще Ламберту казалось, что так будет даже лучше.       Лютик, который ощущал на себе гнет пережитых войн, пережитой жестокости и насилия, все, что было слишком большим для его хрупкого тела, давило на него все это время, но никто не спрашивал, никто не интересовался и не говорил, думая, что слишком рано.       Пора.       Но Ламберт не думал, что в этот момент окажется с ним один на один, сам не меньше перепуганный.       Сердце казалось еще гудело в висках из-за страха потерять его.       Он медленно присел рядом с ним и приобнял Лютика за плечи.       И тут будто бы что-то хрустнуло, надломилось. Лютика всего передернуло, как от страха, он вздрогнул и сдавленно всхлипнул.       А потом вцепился в него обеими руками, так отчаянно и сильно, и прижался к нему, задушенно всхлипнув, пряча лицо в его шею.       Ламберт погладил его по спине, а потом Лютик заплакал. Ламберт впервые слышал, как тот плакал вот так в этой жизни. Конечно, до этого он достаточно видел его слез. И лишь единожды он видел слезы радости. А следом за ними был плач навзрыд. Уже от горя.       Ламберт сжал зубы и нахмурился. Простить себя он до сих пор не мог. Не за это. Никогда.       Но сейчас же прошлого больше не было. Сейчас Лютик здесь и сейчас, он плакал и страдал, и Ламберт должен был сделать все, чтобы успокоить его.       Прижал к себе ближе, шептал какой-то тихий неясный бред и целовал в макушку, лоб и горячие мокрые щеки. Лютика потряхивало, он крупно вздрагивал, рвано, судорожно вдыхал, будто задыхался, и сильнее к нему жался, хватаясь за рубашку так, что Ламберт ждал, что с секунды на секунду ткань просто треснет.       Сердце болело.       Он мягко взял Лютика за подбородок и посмотрел в его глаза. Зареванные, покрасневшие от слез. У того даже губы чуть припухли от слез. Лютик судорожно вдохнул, смотря на него в ответ. На фоне раздражения цвет его глаз казался еще более стеклянным.       — Ты красивый даже когда плачешь.       Лютик замер, а потом заплакал еще сильнее. Он спрятал лицо в его шее, а Ламберт продолжил его укачивать в своих руках, мягко поглаживая.       Лютик что-то ему пытался сказать, но слова тонули в всхлипах и судорожных вздохах, так что Ламберт мог разобрать лишь исключительные фразы. Что-то вроде «мне кажется, что у меня больше никого нет» и « так одиноко без тебя», «мне так страшно» и «так тяжело».       Ламберт не знал, что ему сказать, не знал, как утешить, но ему думалось, что утешить тут просто нельзя. Это надо просто выплакать, просто отпустить все, что он пытался «не усложнять». Так что Аксий отметался. Несмотря на то, что Ламберт испытывал соблазн, чтобы использовать его.       Просто потому, что у него так нещадно болело сердце от всех этих звуков, от этого плача, отчаянного и навзрыд.       Но нет, так было нельзя.       Только после часа бесконтрольного рыдания Ламберт решил, что надо принести какое-нибудь успокоительное. Но стоило ему только привстать, как Лютик вцепился в него еще сильнее и заскулил, как раненое животное.       — Тс-с-с, солнце, тише, я сейчас приду.       Лютик будто не слушал, продолжая вжиматься в него, будто думал, что если отпустит его сейчас, то больше никогда не увидит.       Ламберт тяжело выдохнул и, взяв Лютика под бедра, усадил на свою талию.       Прямо так нашел успокоительное, разбавил его в воде, снова усадил Лютика на диван и впихнул ему в руки стакан, приобнимая за плечи, чтобы показать, что он вот тут, он рядом. Правда идея была плохой — у Лютика так тряслись руки, что он скорее бы чашкой себе все зубы отбил, чем сделал сам хоть один глоток. Ламберт устало вдохнул, отобрал её и сам напоил.       Лютик отчаянно захныкал и снова в него вжался, желая спрятаться.       Ламберт и прятал так, как только мог.       Перебирал короткие волосы, гладил, снова бессмысленно сцеловывал слезы и пытался задушить то, как разрывалось собственное сердце.       Прошло так много, и он был уверен, что все в нем, должно быть, мертво. Осталась только похоть, это гнилое желание к Лютику. У него были сомнения, но он их откидывал. А сейчас убедился окончательно. Лютик по-прежнему заменял ему сердце.       Поэтому когда он плакал больно было и Ламберту, когда улыбался — становилось тепло.       В Ламберте и вправду все сгнило. Кроме сердца. Его сердце было молодо, расцветало и цвело, чувствовало и держало его живым. И рыдало у него в руках.       Ламберту думалось, что все это будет бесконечно, но в какой-то момент Лютика, видно, так истощило это, что он так и уснул у него на руках, на промокшем из-за слез плече. На груди у Ламберта тоже было влажное, но уже подсохшее пятно.       Ламберт мягко взял Лютика на руки, неся в его комнату. Диван был не разложен. Выругавшись, он пошел в свою комнату, расстелив кровать и мягко уложив Лютика. Тот спал, казалось, как убитый. Ламберт оперся на руки, нависая над ним, рассматривая так, будто впервые у него вышла настоящая возможность его увидеть.       Покрасневшие от слез губы, глаза и нос, красные, еще немного мокрые щеки, спутанные волосы.       Он лежал на белых простынях, такой далекий и, вместе с тем, самый родной. Ровно такой, как Ламберту всегда и нужно было, чтобы почувствовать, что все у него было прекрасно.       Тяжело выдохнув, он снял с него свитер и принялся мягко снимать штаны. Под одеждой он весь казался каким-то еще немного островатым, худым, хоть и узнавались вполне выученные очертания. Бока и бедра были приятно мягкими, а плечи и грудь оставались все такими же по-мальчишески узкими. Острые ключицы, нежно-розовые губы.       Ламберт подумал о том, что хочет просто взять его всего в охапку и увезти во Флориду. Не думать ни о чем, просто танцевать и веселиться, пить шампанское, купаться в море и нюхать кокс.       Гладить эти длинные ноги и видеть ответ на каждый свой жест и взгляд.       Но Флорида была так далеко, а за окном кружились снежники. А где-то скорая помощь вытаскивает пострадавшего из машины. Где-то люди пытаются разобраться в автоаварии.       Было бы так хорошо танцевать на пляже Флориды…       Но за окнами кружил снег и мигали яркие фонари на украшенных домах.       Ламберт подумал о том, как адски он устал, поэтому он просто обессиленно прилег рядом, укрыв Лютика одеялом и подложив под голову руку, смотря то за окно, то на его лицо. Да, — решил он, — если с Лютиком все каким-то чудом выйдет нормально, то мы поедем во Флориду.       Во Флориде, знал он, не бывало никаких проблем.       Правда ему казалось, что в момент, пока он смотрел на наконец успокоившееся лицо Лютика, не обезображенное мукой и страданиями, тоже проблем, в общем, и не было.