I'll be home for Christmas

      Утром Ламберт ощущал себя так, будто выплакал все, что можно было выплакать. Будто и вину свою, и страх, и ужас выплакал. Он за свою жизнь, на самом деле, не мало раз плакал. По-разному. И по-мужскому — тихо, давя слезы, и как ребенок — навзрыд, кусая подушку. Даже пару раз разбив себе всю посуду — ну вдруг поможет?       Но никогда он не просыпался с чувством легкости на душе.       В этот раз он проснулся.       После истерики Лютика ему казалось, что с сердца упал нетерпимый груз.       Дышать стало легче.       На кухню медленно, будто боясь чего-то, заглянул Лютик с немного опухшим лицом. Выглядел неуверенно, и Ламберт, вскинув бровь, похлопал по месту рядом, а сам встал.       — Садись, сделаю тебе кофе и тосты. Наверное, ты жутко голодный.       Лютик настороженно прошел в комнату и присел на место, глядя будто бы затравленно. Ламберт, залив воду в кофеварку, посмотрел на Лютика, вскинув брови.       — Что такое? Смотришь на меня так, будто я при тебе убил кого-то.       Лютик шмыгнул носом, потом неожиданно сказал:       — Прости.       — Что?       — Прости.       — Я слышал, не глухой. За что прости?       — За вчера.       — А что вчера такого было, за что стоит просить прощения?       Лютик широко раскрыл глаза, глядя на него так наивно и открыто, что Ламберту захотелось упасть перед ним на колени.       — Я ведь… Как ребенок какой-то…       — Во-первых, ты и есть ребенок.       — Нет, я не ребенок!       — Ага, Лютик, послушай, для меня и тридцатилетние дети горькие, — про себя он подумал, что в его возрасте детьми были даже старики. — Так вот, во-вторых, тебе не за что извиняться. Я рад, что ты выплакался, а не продолжил копить в себе. Тебе было тяжело, нервы не выдержали. Все нормально. Расслабься, я взял выходной сегодня, так что посидим вместе дома, посмотрим там чего… Вот.       Лютик пораженно кивнул, замялся на миг, а потом медленно встал и подошел к нему, обняв со спины. Ламберт вздрогнул, а потом облегченно выдохнул. Впервые эти объятья показались ему правильными. В прошлых он чувствовал ту откровенность, которую пока ему нельзя было видеть, а сейчас… Теплые, нежные, нерешительные объятия вместо «спасибо» это то, что напоминало ему о Них.       Он мягко положил руку на тыльную сторону ладони Лютика, поглаживая, улыбаясь. Лютик был теплый и уже не дрожащий.       Ламберт мягко повернулся к нему. Взгляд зацепился за голое плечо, с которого сполз большой для него халат, но он нарочито вцепился взглядом в его глаза.       — Мне стало легче… Намного. Знаешь, мне казалось, что в последний год жил и не я вовсе, а что-то вместо меня. Сегодняшним утром мне впервые показалось, что я оживаю. Начинаю обретать нечто важное, что-то, за чем гнался все свое существование. Я… черт, иногда я говорю странные вещи? Подростки не должны такое говорить.       Ламберт горько усмехнулся. Да, каково, должно быть, Лютику было сложно, ведь он жил в эфемерном «надо». Его сверстники не занимались тем, чем он занимался, не любили тех, кого любил Лютик, в конце концов, они даже чувствовали все не так.       Чувствительность Лютика была в тысячи раз больше, чем у взрослого. Понимание мира и эмоциональный интеллект, он был развит намного больше, чем кто-либо другой из его окружения.       — Подростки может быть, — согласился Ламберт, — но в твоем случае все уместно. Все нормально, Лютик, ты дома, тут можно сходить с ума так, как тебе захочется.       Лютик моргнул и, прижавшись к его плечу, посмотрел в глаза с доверием взятого с улицы щенка. Ламберт погладил его по волосам, ощущая жгучее, рвущее его на части желание поцеловать.       На этот раз это было правильно, но он сдержался.       — Да… Останемся сегодня дома и никуда не пойдем, — согласился Лютик, прикрыв глаза и прижавшись теснее.       День они так и провели, почти не вставая с дивана. Ламберт ощущал почти кожей то, что Лютик совсем-совсем успокаивался. Тело его становилось расслабленнее и как-то пластичнее на вид, на лице замерло удовлетворение.       Они даже украсили дом, разве что с елкой пришлось повременить. Ведь из дома сегодня выходить они не собирались.       На улице стемнело, был шестой час вечера. Лютик валялся на диване в развязанном халате, смотря «Праздничный роман», закинув ноги на колени Ламберта.       Ламберт то смотрел фильм, то косил взгляд на Лютика, и столько домашнего уюта было в нем, просто видеть, как он валялся в полутьме комнаты на диване, и бликами на него падал то свет от телевизора, то блики от гирлянд.       — Знаешь, в черно-белых фильмах есть своя эстетика… Как и в пластинках…       — Да, я тоже так думаю. Иногда мне кажется, что я никогда не вырасту из шестидесятых годов, — выдохнул Ламберт, с нежеланием думая о том, что время идет, все меняется, мир становится удобнее и ярче, а его вполне устраивали пластинки и черно-белое ТВ.       — Знаешь, я как-то не интересовался… Но откуда у тебя эти шрамы? — Лютик посмотрел ему в глаза. — Их у тебя и на руках много… Где-то еще есть?       — Ага. На всем теле, — Ламберту показалось, что скрывать от Лютика этот факт бессмысленно. Рано или поздно, думалось ему, Лютик увидит его без одежды.       — Откуда это?       Ламберт выдохнул, подперев щеку кулаком и посмотрев на телевизор. Правду придется рассказать, рано или поздно, но он думал, что сделает это на пару с Трисс, может, Геральт и Йеннифер, но не он один.       Потому что он должен рассказать вещи куда более интимные, чем какое-то сраное перерождение, а при других это можно укрыть, утаить, это лишние подробности. Но так, тет-а-тет, он ощущал, что должен был. Не было у него права утаить.       — У меня есть кое-что… — внезапно, не дожидаясь ответа, сказал Лютик, и оперся на локти, смотря на Ламберта. Тот кивнул и вскинул бровь, посмотрев ему в глаза. — Это… и это сводит меня с ума. Так же, как и все мои сны… В одну ночь мне снится, как ты ласкаешь меня, а в другую я уже умираю на руках Геральта, которого я видел два раза в жизни. Но это сон, просто работа моего мозга… Но вот это…       — Что «это»?       Лютик вместо ответа только резко встал и скинул с себя на ходу халат. В доме действительно было жарко, а под ним все равно была длиннющая майка, которая на рост и тонкость Лютика висела аж до середины бедра. В современном мире омеги могли позволить себе шорты куда более короткой длины.       Лютик вернулся через долгие две минуты, в которые Ламберт начал ощущать тревожность. Он пытался успокоиться, но выходило так себе.       Лютик медленно присел на диван и показал Ламберту фотографию.       Ламберт криво улыбнулся и кивнул, отвернувшись. Плечи напряглись, будто на них положили здорового такого мужика.       — Второй взвод… Это фотография роты со время второй мировой войны. Ламберт, это ты. Тут даже твое имя… Но тебе же было восемь лет тогда! — Лютик говорил почти истерично. Выплакал-то выплакал, но безумство некоторых фактов, видимо, могли свести его с ума.       — Да, это я.       — Это ничего не объясняет, — сказал задушенно Лютик. — Что происходит?! Мне… Последний год мне кажется, что я схожу с ума! Что я вообще умер, умер совсем, или в коме, и вот я, нахожусь здесь, в этом сумасшествии! Где все ведут себя так, будто все нормально, когда происходит безумие! Я не знаю, видят ли его все или только я! Мне кажется, что это дурной сон, а я... я просто схожу с ума. Да и вчера… Ламберт, машина не могла так взять и отскочить, будто ее кто-то отпихнул! Мою жизнь наполняет куча странных вещей! Как я… я обжегся в детстве, просто вылил на себя кипяток, но когда я моргнул, все было в порядке! Происходит безумие, но все вокруг будто... не замечают!       Ламберт выдохнул и мягко забрал фотографию из его рук, отложив на столик, а потом посмотрел Лютику в глаза. Он побледнел, будто одна только мысль о происходящем пугала его.       Ламберт рассказал все сразу, быстро и без предварительных ласк.       Четко и по делу. Про тринадцатый век, про ведьмачество, магию, про перерождение, про смерти. Про все рассказал.       Только про них смолчал.       Лютик сидел, разинув рот, и при каждом новом слове он будто терялся все сильнее и сильнее, будто не успевал за всем потоком информации, терялся, путался, снова кое-как внимал, но снова терялся.       Под конец Лютик выглядел так, будто пробежал дистанцию.       — Это… Ты... Ты решил свести меня тоже с ума, да?! Я не понимаю, это какой-то пла-а-а-а!       Лютик прервался и вскрикнул, подскочив на диване и случайно навернувшись с него, когда в руке Ламберта вспыхнуло пламя. Он моргнул и резко подскочил с пола и встряхнул головой, смотря на руку Ламберта. Огонь погорел-погорел да исчез.       Лютику показалось, что он задыхался в этом. Всего этого было слишком много.       — Вчерашняя машина… Это я... да. Я могу… Оттолкнуть предметы мощной волной энергии. Как… — Ламберт оглянулся, прицелившись и, рассчитав, откинул на небольшое расстояние валяющийся на полу халат.       Лютик рухнул на диван с открытым ртом. Его плечи опустились.       — То есть ты… Живешь…       — Да, с тринадцатого века. Шрамы все оттуда, от чудовищ. Сейчас они давно вымерли, а мы вот, ведьмаки, еще не все… Не знаю, есть ли кто кроме меня, Геральта и Эскеля… Все наши друзья-ведьмаки давно почили в мире ином. Иногда я им даже завидую.       Лютик прикрыл глаза и потер лицо ладонями, глубоко вдыхая, будто пытался успокоиться.       — А я значит бард, да? Песни да пляски?       — И ведьмаки. Это первая жизнь, где ты со мной, а не с Геральтом. С самого начался ты уцепился за него, каждую жизнь с ним был, на его руках и умирал. Ну, тебе снилось, ты знаешь. А в этот…       Он прервался, когда Лютик так широко раскрыл глаза, что Ламберту показалось, что те сейчас вовсе из орбит повыскакивают.       — Да, снилось… — согласился он тихо. — И еще мне снился ты… И… обстановка была все время… Какие-то комнаты непонятные, жизнью побитые, кровати жесткие, пахнущие мылом. Мне все казалось, что это сарай какой-то… А на тебе… Медальон. Такой, с волчьей мордой…       Ламберт сглотнул и кивнул.       — Да, медальон у меня был. До сих валяется где-то как светлая память. Ну память не очень-то и светлая, но какая есть… Иногда я думаю, что тринадцатый и четырнадцатый век были самыми светлыми, что у меня вообще есть.       Лютик тупо уставился на него.       — Ламберт… а что еще у тебя было, кроме медальона?       Ламберт моргнул.       — Ты не можешь убегать от очевидного, — сказал Лютик сухо, но немного боязливо, будто сам не до конца был уверен: а нужно ли это ему. — На сейчас это никак уже не повлияет, но…       — Да, Лютик, и еще у меня был ты. Периодами, но был. А комнаты те — таверны да старые комнаты Каэр Морхена с жесткими кроватями, воняющие пылью. Большего я себе позволить не мог, привести тебя в хоромы не мог, да ты и не просил никогда, будто и не замечал, в какой грязи я существую… Всегда у тебя глаза блестели, будто мы с тобой по полям гуляем, а не по болотам с утопцами…       Лютик смотрел на него широко-раскрытыми глазами, дыхание у того было каким-то сбитым. Ламберт снова ощутил, что был чертовски вымотан. Вот бы поехать во Флориду, отдохнуть и касаться Лютика ни о чем не думая.       — И… Долго это было?       — Ты уверен, что тебе нужно это знать?       — Да. Да, я уверен.       — Два века. В первом я проебался, решил во втором. Проебался еще сильнее, решил, что ну нет, это уже ни в пизду, ни в красную армию. А теперь вот… Я тут, и гадаю, проебусь я сильно или не очень. То, что проебусь — ясно.       — И как же ты… проебался?       Ламберт замялся, поджав губы и как-то сквозь них выругался. Вообще-то он и слова не сказал, но Лютик как-то понял, что он выругался.       — Ты… В первый век я был тебе любовником. Ты был с Геральтом, а ко мне так, прибегал. Но мне хватало, вроде как. Тем более мне всегда казалось, что рядом со мной ты как-то совсем по-другому горишь. Рядом с Геральтом ты будто был уставшим, тебе будто бы не хватало его, будто он пожирал тебя… Может, это было не так. Но я утешал себя, что все в порядке. Но я… Мне это не помогало. Я хотел тебя, блять, всего хотел. Чтобы ты всегда со мной был. Потому что никто не был со мной так ласков, как ты. Я думал, что ты любил меня, это и погубило меня… Нас.       — И что ты сделал?       — Я… В тот день напился жутко, а ты… снова собирал вещи к Геральту. Я на тебя и... вылил ушат дерьма. И что тебя видеть не хочу, что ты… шлюха… — сказал он кое-как, сам ощущая странную боль в груди. — Что я тебя тут люблю, всем сердцем, тебя только хочу, ни с кем больше не выходит, а ты с члена на член скачешь… На этом мы и расстались. Я потом, собственно, всю ночь ревел, но сам не понимал, почему. Просто так обидно было… У меня вся жизнь шла через жопу. С самого детства. Я всегда ощущал себя гонимым, будто никто принять меня не мог… А ты вроде бы и хотел, но бегал же от меня… Мне казалось, что тебе со мной стыдно, что мерзко, что ты противишься своих чувств. Это меня и довело до нервного срыва.       Лютик растерянно моргнул и шумно сглотнул. Ламберт видел, как напряглись его плечи.       — Я тогда… другим был. Живым. Обиженным, но живым. Сейчас по-другому, как ты видишь. На слова сил не хватает, даже на мысли…       — И мы… мы больше не виделись с тобой? Никогда?       — Виделись, но сначала ты меня отталкивал, а затем и я тебя стал. Думал, что в моей жизни еще чего только не будет. Ты умер лет в пятьдесят, вроде… Волколак тебя растаскал.       Лютик снова побледнел и покачал головой.       — Я... почему ты так спокойно об этом говоришь?! — внезапно взвился Лютик. — Я умер, я умер ужасной смертью, а ты!..       — Заткнись, — рыкнул Ламберт, — это было семьсот лет назад! Тогда я все выплакал, все, что во мне было, все мои чувства, эмоции, все это я выплакал. Думал, что я тебя выбухаю, выкурю, забуду… Ничего не получалось! Я болел тобой, и я сходил с ума, не верил, что тебя… Нежного тебя так… По-живодерски… Звери какие-то! Я задыхался этим, я жить не мог! И ты сейчас говоришь, что я спокойно об этом говорю?!       Лютик внезапно затих и будто сам меньше стал.       Ламберт невольно зарычал от бессилия.       — Прости, просто… Это темные времена… — он притянул Лютика к себе, и какое же облегчение для него было то, что Лютик не оттолкнул. Позволил прижать к себе, обнять, погладить по спине, даже в глаза посмотрел с немым отчаянием, но доверием. — Прости, — повторил он тише, но куда более узнаваемым голосом, а после, сам не понимая, что делает, мягко оттянул ворот майки и поцеловал его в место между плечом и шеей. Лютик вздрогнул и шумно вдохнул, а Ламберт за поясницу прижал к себе теснее.       Почему-то, начав все это рассказывать, он внезапно осознал, остро и жгуче, что Лютика он больше не отпустит, не оттолкнет, слова ему плохо не скажет, будет в ногах у него ползать, да хоть на поводке жить и срать ходить по расписанию, но больше ничего из этого не допустит.       С этого момента, как только он закончит свой рассказ, Лютику не будет больно. Не из-за него.       Он сделает его счастливым, он обязан это сделать. Потому что если не он залижет эти раны, то кто еще?       Больше некому.       И, как он догадывался, никому другому Лютик и не даст это сделать.       Лютик тихо спросил, так, будто хотел, чтобы его не услышали вовсе:       — Что было… потом?..       Ламберт тяжело выдохнул. Как бы было хорошо промолчать. Ему казалось, что начнись сейчас война — это и то было бы лучшим исходом этого диалога.       — Потом ты переродился. Абсолютно таким же, ничего не изменилось. Мы с Геральтом обезумели от этого осознания, готовы были разорвать тебя на куски, без возможности отпустить. Ведь я так страдал без тебя, что пришел к мысли, что нахуй жизнь, если в ней не будет тебя.       — А я? Что выбрал я?       — Меня. Ты ушел от Геральта спустя год. Он был связан с Йеннифер, а ты не выносил того, что он не был для тебя так, как был я…       — Все звучит так, будто у этой истории должен быть хороший конец.       — Но его не было.       Лютик немного отдалился, так, чтобы смотреть ему глаза. Он мягко положил голову на спинку дивана, спросив:       — Из-за тебя?       — Из-за меня.       Лютик кивнул, вымученно улыбнувшись.       — Ты похож на человека, который все рушит.       Ламберт молчал. Это же было очевидно всем с самого начала? Даже когда ты хочешь нести свет, очень трудно делать это на самом деле, когда тебя втаптывают в землю, топчась по хребту, никто тебя не хочет, никто на тебя не смотрит, ты — средство, и ничего, ничего больше.       Даже распрекрасный добренький Эскель всегда относился к Ламберту, как к анекдоту, рядом с которым можно было посмеяться, но ничего более.       Все самые важные люди в жизни Ламберта его игнорировали, и с каждым днем становилось все сложнее верить, что когда-нибудь все изменится.       В один момент он просто перестал. Внезапно осознал, что нет, ничего не изменится, он всегда будет таким. Оболочкой из-под человека.       Но потом появился Лютик. Он появился слишком поздно, чтобы уже в самом деле можно было помочь. К такому моменту Ламберт мог только разрушать и причинять боль. То, что делали люди вокруг него десятилетиями.       — Что же произошло в тот раз?       — Ты забеременел, а я бесплоден. Все ведьмаки бесплодны.       Лютик непонимающе моргнул.       — Был скандал. Ты клялся мне, что ни разу и ни с кем, никогда, что только я, только я один, несмотря на мой дерьмовый характер. Что ты ни с кем… Но насколько убедительно это звучало для ведьмака, который перекончал в половину континента и что-то не ходило по земле маленьких ведьмачат. Это… было долго и громко. Несколько дней мы с тобой ссорились по этой теме. Мне было так, сука, обидно, что в этой жизни ты… Снова нашел кого-то, кто еще в тебя и кончить успел…       Он осекся, видя, как Лютик поморщился. Ламберт говорил о нем, как о каком-то неясном теле, и это звучало отвратительно. Ламберт знал это, но контролировать себя не мог.       Он сгнил, но многие вещи даже гнилыми играли свою роль.       — И…       — Выкидыш, — прервал его Лютик. — У меня случился выкидыш… Был ли этот ребенок от тебя?       — Я не знаю, Лютик. Как мы должны были проверить? Но… после этого… Тебя будто подменили. Ты перестал улыбаться, много плакал, перестал со мной разговорить… Одним утром ты ушел, а я совсем не ощущал по этому тоски. Просто решил, что так будет правильно, потому что… Это так странно, но рядом с тобой я всегда ощущал самую сильную боль. И, вместе с тем, такую же боль причинил я тебе… И вот… Поэтому веду себя сейчас так. Много лет прошло, но я схожу с ума от вины. Я… со временем я осознал много вещей, понял, как ошибся, но что я могу теперь? Сказать тебе «прости»? Вот уж тебе сдалось мое сраное прости после этого, ведь боль всех этих пережитых лет все еще в тебе. Поэтому тебя это давит, поэтому тебе так плохо… А я смотреть на это не могу, зная, что я свою лепту тоже привнес.       Лютик тяжело вдохнул, потом внезапно плавно встал. Ламберт дёрнулся, испугался, но удерживать его не стал. Он услышал, как захлопнулась дверь в ванную, и бессильно откинулся на диван.       По крайней мере он высказался. Рассказал. Он был честен. Но ему только осталось догадываться о том, стало ли теперь Лютику легче или наоборот: такой информации было слишком много, она была слишком… безумной?       Ведь так или иначе, этот Лютик рос в шестидесятых годах, а тут не было того безумия.       Все эти чудовища, чародеи и ведьмаки стали даже Ламберту казаться шизофренией, что уж говорить про Лютика?       Он сидел, не двигаясь, пустым взглядом смотря в потолок и, казалось, ни о чем не думая.       А что думать?       Он понятия не имел, чем все кончится на этот раз, что ему скажет Лютик и что будет правильным на самом деле. Когда Лютик вернулся, его лицо не было заплаканным и, в общем, этого уже хватало, чтобы облегченно вдохнуть. Плавно он присел рядом с ним и повел плечом, сложив руки на коленях.       — Я… не знаю, что мне чувствовать, что мне думать. Звучит все так, будто мне это снится, или же я в самом деле сошел с ума.       — Нет, ты не сошел. Как ты себя сейчас-то чувствуешь?       — Не знаю. Потрясенно, странно… Мне... Тяжело все равно. Мне кажется это издевательством надо мной.       — Ты не злишься на меня?       — За что?       — За… За те два века, когда я был гребаной свиньей.       Лютик пожал плечами.       — Ну да… Ты скотина, тут я даже спорить не буду, был ей, по крайней мере. Сейчас ты совсем другой. В тебе есть эта первобытная грубость, ты нетактичен, тебе сложно… Но ничего ужасного я не вижу. В плане… Я тебя не боюсь, если ты об этом. Мне не кажется, что ты заставишь меня страдать или разобьешь мне сердце. Ты слишком напуган и слишком винишь себя. В прошлый раз ты обезумел от счастья, завидев меня, и не ценил так, как сейчас. Ведь сейчас ты обезумел от горя. Это ужасно, но в горе люди всегда так поразительно спокойны… Они не вредят. Просто нет сил.       — А если я… внезапно обезумлю и от счастья, когда начну понимать, что даже после всего ты… снова подпускаешь меня?       — Нет, ты уже просто не сможешь.       Ламберт досадливо поджал губы и качнул головой. Да, от счастья задохнуться он уже больше не сможет. В этом и была проблема долголетия: к какому-то времени все эмоции затирались, зацветали, оставляя лишь налет, но даже этого налета казалось слишком много и он так быстро уставал от этого.       — Знаешь, я это узнал, и мне… Мне кажется, будто я сказку услышал… Да, я видел, как у тебя сейчас… Огонь на руке, и халат… Ты что-то необычное… И Трисс тоже… Но в это так сложно поверить. Ты рассказал столько и сразу, что до меня это просто не доходит в полном объеме.       — Если бы я начал плавно, то сам бы свихнулся. Мы бы оба свихнулись.       Лютик посмотрел на телевизор.       — Да к черту это, — сказал он почти раздраженно. — Сейчас нет разных чудовищ и этих твоих… болот с утопцами, или как их там… Мы живем в двадцатом веке, и я знать не желаю, кем ты там был раньше. Сейчас сраное Рождество, а я подросток! Почему я должен… вот это... чувствовать!       — Ты не обязан…       — Да… Да, я не обязан, — кивнул он. — Поэтому мы идем на каток. Меня все это заебало, Ламберт. И ты, — он резко встал и посмотрел на него. — Ты никакой не ведьмак, ты не тот человек, который довел бедного барда до выкидыша. Ты… Ламберт. Ламберт, который знал меня с детства. Ты мужчина, который заменил мне всех, и мне не интересны твои страхи и вина. Нет страхов, нет вины, есть ответственность, которую ты взял и… Поэтому мы идем на каток, — сказал он с легкой запинкой, кивнул и, подхватив халат, быстро ушел в другую комнату.       Ламберт еще с несколько мгновений сидел и немигающим взглядом смотрел в телевизор, а потом облегченно вдохнул.       С плеч внезапно упал груз и они расслабились. Даже дышать стало легче, будто тот камень, что стоял у него в горле, наконец, пропал.       Так что просто надо сходить на каток…