Лицо, с которым Сяо Чжань встретил Ибо в наступившую среду, напоминало ледяную глыбу, об которую он должен был убиться. В принципе, это было правильное предложение, и он сам с радостью выкинул бы что-нибудь подобное, замаливая провинность.
— Прошу прощения, профессор, — виновато опустив голову и состроив умильную моську, промямлил Ван Ибо, сталкиваясь с Сяо Чжанем в дверях аудитории как раз во время перерыва. — За опоздание...
— Надо же, а я и не заметил, — нежный голос аж дребезжал от нескрываемого разочарования. Выражение лица, впрочем, было совсем не кровожадное. Такое, знаете, застылое и безразличное. Прямо —
ауч.
— Я все сдам, —
клянусь вам, хотел побожиться Ибо, но вовремя прикусил язык — как-то раз, на прошлой неделе, он уже сгоряча ляпнул, что не опоздает. И вот, смотрите-ка, кто тут такой восхитительный — отрубивший будильник и поверивший сам себе, что минуточку полежит с закрытыми глазами и не уснет, ведь уже совершенно точно проснулся, — стоит у аудитории в половине десятого?
— Конечно сдадите, — кивает Сяо Чжань, и о его интонацию можно вспороть сонную артерию, — иначе у вас будет ноль. А теперь прошу простить, у меня перерыв.
Профессор
снова проходит мимо него, опять не задев, — а ведь настолько хотелось ощутить какой-нибудь теплый тычок в бок или под ребра, что впору самому на него бросаться. Ван Ибо несчастно пялится вслед Сяо Чжаню, ровной походкой удаляющемуся к двери во внутренний двор. Вслед за ним увязывается Сюань Лу и в недоумении дергает бровью, напоровшись на полный ненависти сверлящий взгляд Ван Ибо. “Что?” — одними губами спрашивает она. — “Ничего”, — качает он головой. “Иди-иди”, — мстительно думает, клацнув зубами, — “кури с ним, чтобы он отошел, а я потом обязательно отобью себе эти очки обратно, вот увидишь, староста”.
Сяо Чжань за перерыв так и не отходит.
Наоборот, свежий воздух и табачный дым как будто бы зарядили его воинственным духом и желанием убивать. Он легкой походкой взбежал на кафедру и замер. Ван Ибо залюбовался видом исключительно ладной задницы, обтянутой темными джинсами, и длинными сильными ногами, поэтому пропустил очень важный момент, когда профессор присел на краешек стола и сладко, со всей силой мстительного яда, пропел:
— Видимо, придется ненадолго отложить лекционную часть, потому что мистер Ван нам сейчас очень обстоятельно расскажет, какую семинарскую тему выбрал. А потом мы вместе обсудим.
Сердце у Ван Ибо как будто бы оборвалось. Вопиющий кошмар. Худший из сценариев. Больше всего на свете он ненавидел отвечать перед большой толпой, когда нужно было подбирать подходящие слова в окружении незнакомых людей, - они, правильные слова, всегда вылетали из его головы или застревали в горле, или он говорил что-то, чего не следовало. Каждое такое выступление оказывалось оперой позора, где Ибо орал на все лады в свой душе и бился в агонии от стыда и смущения. Меньше всего на свете он хотел демонстрировать свой ступор перед Сяо Чжанем.
Грустно постучалась мысль в сослагательном наклонении,
что если бы он пришел к началу семинара, то все прошло бы гладко — в восемь утра все только думают о том, как хотят спать, и не обращают внимания на что-либо, не касающееся их лично. Однако — нет, и мир наказывал Ибо за порицаемую обществом любовь ко сну. В его воображении эта фраза звучала слоганом оскароносной драмы под сопровождение Ханса Циммера.
Ибо несчастно глянул на Сяо Чжаня, который ему немилосердно улыбнулся, сложив руки на груди. Выглядел он безжалостно и крайне заинтересованно:
— Ну же, молодой человек, поделитесь своими светлыми мыслями.
Звучало это как чистое издевательство, ведь никаких мыслей у “молодого человека” в голове сейчас не было — одна лихорадочная пустота, которая горячечно пульсировала в мозгу и отдавала жаром в лицо.
— Эм… — несмотря на опоздание, Ибо лелеял в сердце надежду на то, что Сяо Чжань оставит опрос до зачета или любого другого мероприятия, где они будут
только вдвоем. Но вот он здесь, и он забыл все, о чем пытался думать целый вечер накануне.
Сглотнув набежавшую слюну, Ибо осторожно опустил взгляд на распечатки с текстом, полностью залитым вырвиглазным желтым выделителем.
“Бля-я”, — думает он, но говорит все же:
— Ну, эм, мы разбирали комбинаторику в авангарде и… Ну, знаете, я рассмотрел два фильма, которые можно считать как пример анимационной комбинаторики…
— Так, — очень внимательно сказал Сяо Чжань, и Ибо, приободренный, поднял на него взгляд, — очень хорошо.
Господи боже, ну неужели все не так плохо! Сердце Ибо перестает бешено колотиться в груди и чутка замедляет свой бег, из-за чего и дышать становится значительно проще. Перед Сяо Чжанем решительно не хочется позориться. Вот совсем..
— А в чем особенность комбинаторики в анимации? — все тем же тоном спрашивает профессор, и этот вопрос как будто бы бьет Ибо по лицу. “Блядь”, — думает он. “Ну твою мать”, — и смотрит очень скорбно на Сяо Чжаня, который начинает улыбаться чуть более открыто, явно наслаждаясь ситуацией. “Откуда мне знать?”
— Она... движется? — выдает первую пришедшую ему в голову идею, обещая себе, что надерется в сопли после этой экзекуции. Мысль о том, что он сможет вычеркнуть этот день из своей памяти, словно бы приободряет его. Да. Так и будет. Он напьется, забудет все, а потом навечно исчезнет из жизни Сяо Чжаня в надежде, что тот тоже забудет этот позор, и тогда, возможно, в следующей жизни у них будет шанс...
Сяо Чжань фыркает.
— Ладно, хорошо. Так что там с фильмами?
Ибо перестает бегать взглядом по стене с проектором и смотрит на профессора недоверчиво, уже не ведясь на эти коварные подбадривания. Ладошки потеют, а мысли в голове роятся. Он старается игнорировать взгляды некоторых студентов, которые зачем-то сверлят его пристально и выжидающе. Нужно зыркнуть позлее на особо уж кровожадных — а то какого хрена они пялятся, сами как будто ни разу не оказывались в идиотах прилюдно.
— Первый фильм — это “Диагональная симфония” Викинга Эггелинга, — Ибо косится на распечатку, по слогам зачитывая фамилию режиссера, и внутренне сам от этого кривится, смущаясь, и потому запинаясь еще больше. — Он... он в 1921 году его снял. Точнее, трижды переснимал, потому что ему не нравилось, как выходит. Там суть в том, что он резал фигурки из бумаги и фольги, — пальцы сами собой рисуют в воздухе линии, прямые углы и окружности, — и двигал их под музыку.
Сяо Чжань подбирается, как готовящаяся к прыжку кошка, — только профессор вместо когтей собирается выпустить еще один, не менее острый, вопрос. Он облизывается — Ибо старается не залипать и сосредоточиться на ответе, чтобы совершенно не потеряться и закончить это все поскорее, — и уже открывает рот, но ему не дают времени вставить и слово.
— Эглин двигал фигуры и снимал покадрово, потом монтируя кадры и накладывая сверху музыку! — затараторил Ибо.
— Эггелинг.
- Да! Музыку написал Ханс Рихрет! Так вот, фигуры — это упрощенные формы музыкальных инструментов в стиле ар-деко!
— Ну, нет, но допустим. А дальше?
— А дальше — второй фильм! “Ритм 21” Ханса Рихтера. Он его снял в 1923 году — там появляются белые и черные прямоугольники и квадраты. Под музыку…
Сяо Чжань смотрит прямо на него и, если приглядеться, можно увидеть, как он достает нож и кидает им прямо в Ибо:
— Так и в чем же суть этих двух фильмов, мистер Ван? Почему комбинаторика?
“Да просто убей меня, — мысленно просит Ибо. — Добей, чтоб я не мучился”.
— Потому что изображения… комбинируются? Повторяя отдельные детали и дополняя?
— Это
я у вас спрашиваю, — не отвечает Сяо Чжань, но по тому, что продолжает задавать вопросы, видно, что все верно, хоть и криво:
— Какие законы комбинаторного образования вы можете назвать на примере этих двух фильмов? Все их смотрели, потому что это было домашнее задание, так что, думаю, имеет смысл обсудить с коллегами.
“Бля-я...”
— Молчите, ну хорошо… А кто придумал эти самые законы?
Аудитория оживилась, и Ибо горько ощутил вкус разочарования — видимо, все здесь присутствующие могли ответить на этот вопрос и ждали отмашку. Если бы профессор спросил кого-то из студентов, то это отвлекло внимание от самого Ибо, но Сяо Чжань как будто бы не замечал желающих высказаться, продолжая смотреть только на него:
— Ладно. Подсказываю: Викинг Эггелинг — вы же про него читали? — был связан с этим направлением искусства. Человек, который изобрел правила комбинаторики — стоял у истоков этого самого направления.
“Даже не старайся”, — хочет вздохнуть Ибо, но его язык прилипает к небу. Он просто хочет самоуничтожиться, хотя, судя по стальным ноткам в голосе Сяо Чжаня, тот сам поможет ему это сделать:
— Направление авангарда… существовало в десятые-тридцатые годы двадцатого века... Нет? Особое развитие получило в СССР?
Ну конструктивизм, господи боже, — все-таки шипит он:
— Родченко придумал законы комбинаторики.
— Ага, — говорит Ибо безразлично, понимая, что влип. И щелкает языком.
Сяо Чжань смотрит на него с минуту, а потом машет рукой:
— Вопросы аудитории к мистеру Вану — и на этом закрываем обсуждение о комбинаторике.
Ван Ибо падает на стул, больно ударяясь коленкой об стол. На него сыпятся вопросы подлиз, и он даже умудряется как-то на них отвечать, потому что Сяо Чжань больше на него не смотрит и не слушает, зарывшись в свой ноутбук со скучающим и разочарованным лицом. С одной стороны, это обидно, но больше — ощущается райским благословением.
Остаток лекции проходит как в тумане. Ибо игнорирует входящее сообщение от Сюань Лу: “да ладно тебе, не переживай ты так”, — перевернув телефон экраном вниз, чтобы не ответить ей что-нибудь грубое. Как тут не переживать, когда ты готовишься полвечера, а потом забываешь абсолютно все, что читал и учил. Ну или не забываешь, потому что изначально не знал, — какая разница, если итог все равно один: он обосрался перед Сяо Чжанем вдвойне. А план был совершенно противоположный!
Когда он подходит к нему после лекции, сам не зная зачем, Сяо Чжань все еще копается в своих записях, перекладывая листы из папки в папку. Ван Ибо неловко кряхтит, рефлекторно потирая шею под затылком:
— Профессор…
На него поднимают ясные глаза, чуть затуманенные мыслью, и от этого слегка колет ревнивая обида — нестерпимо хочется, чтобы когда на него смотрели, то не могли думать ни о чем другом.
— Да, мистер Ван?
— По поводу сегодняшнего семинара, — к щекам сама собой приливает кровь, напоминая об этом позорном инциденте. — Я не смог ответить ни на один Ваш вопрос.
Дверь оглушительно хлопает — Сяо Чжань оглядывается на этот звук, — погружая их в тишину пустынной аудитории. Сердце в грудь бьется так, что Ибо на секунду пугается: если так ясно слышно, как идут настенные часы у входа, вдруг тогда и его сердцебиение — тоже?
— Мистер Ван, — беззлобно фыркает профессор и чуть улыбается, — я же предупреждал, что если опоздаете, я буду очень внимателен на семинаре.
Громко скрипит стул, когда Сяо Чжань поднимается, начиная собираться.
Ибо подвисает.
То есть… Подождите. Он для него не умер как студент и человек? Ибо не верит своим глазам, улавливая в выражении лица Сяо Чжаня теплое радушие. Да быть такого не может, он же был в ярости. Он же...
— Понимаю, что мои требования могли показаться непривычными. Если посерьезнее подготовите проваленные вопросы к экзамену, то все у вас будет хорошо.
Ибо накрывает волна восхищенного ужаса перед прекрасным преподавателем, которая на самом деле — просто отупляющая влюбленность.
— Я не требую от своих студентов больше, чем они могут мне дать. Все в порядке, если вам не дается — постарайтесь проявить каплю уважения к предмету и стараниям ваших коллег, — профессор методично укладывает ноутбук в специальную сумку, застегивая молнию, и делает шаг из-за стола:
— Просто больше не опаздывайте.
— В следующий раз буду вовремя, — кивает Ибо дергаясь вслед за Сяо Чжанем к двери.
— Один раз — ошибка, два — совпадение, а три — уже закономерность, — ровным голосом говорит профессор. — Сегодня был второй раз. Предупреждаю: я не люблю пренебрежения.
Ибо опускает пылающее лицо, чувствуя себя пятилеткой, которого отругали в детском саду за неуважение. Он вздыхает и чистосердечно признается:
— Честно. Не опоздаю.
— Верю вам в последний раз, — смеется Сяо Чжань и дергает на себя дверь. Ван Ибо захлебывается восторгом, неловко натыкаясь на его спину и чувствуя чужое тепло под тонкой белой рубашкой, и думает о том, что разобьется в лепешку, но не вломится в следующий раз посреди лекции. Тем более что прилюдная казнь как аттракцион оказывается не такой приятной — очень странно, что кому-то может нравиться, когда куча народа наблюдает, как тебя беспощадно ебут.
— До свидания, мистер Ван.
Сяо Чжань, видимо, торопится, потому что идет очень быстро, лавируя между потоком студентов: в обеденный перерыв коридоры начинают напоминать ярмарку выходного дня. У него напряженная спина и руки беспокойно перехватывают сумку с ноутбуком. Ван Ибо, сам не зная зачем, плетется следом — просто потому, что очень хочется. Еще ему хочется позвать профессора и завести какую-нибудь короткую беседу, чтобы хоть на минуту дольше официальных любезностей услышать этот приятный голос, от которого внизу живота тепло ворочается восхищение. Он уже почти нагоняет Сяо Чжаня, в десятый раз репетируя в своей голове как сейчас скажет: “скажите же, сегодня хорошая погода — нет дождя”, как тот резко сворачивает на боковую лестницу, ведущую к парковке. Обычно там никого нет, поэтому Ибо, проскальзывая за стеклянную дверь следом, может услышать, как профессор громко говорит, видимо, отвечая на звонок:
— Да, я просмотрел. Это довольно занятно, хотя и не то, что я себе представлял. Нужно будет переделывать.
Громко отдаются эхом шаги — Сяо Чжань обгоняет его на два пролета. Ибо с интересом прислушивается, скатываясь по перилам:
— Ты, что ли, издеваешься?!
— Ну так и я без выходных.
Часть фразы тает в звуке оживленной улицы, и это значит, что Сяо Чжань уже вышел на парковку. Он говорит по телефону, и это, наверное, рабочий разговор с коллегой из той-самой-крутой фирмы, где профессор — ведущий специалист. Ибо задумчиво спрыгивает на пол, смотрит в окно на ряд машин. Наверное, нет смысла идти за Сяо Чжанем, ведь у него не будет шанса переброситься даже парой слов. Ибо крутит эту мысль едва ли секунду, а потом вылетает на улицу.
И тут же задыхается.
Перед ним — матерящейся Сяо Чжань, стоит раком.
— Да ебаный ты в рот, — шипит он, зажимая телефон плечом, и нашаривает на земле пачку сигарет и ключи от машины. Ибо в шоке пялится на его крепкий круглый зад, плотно обтянутый тканью. Фиксирует в памяти, как обрисовывается силуэт зажигалки в заднем кармане. Неотрывно смотрит — задыхаясь от какой-то горячей нежности, — на тонкую-тонкую талию, на бледную открытую кожу. Внутри что-то трескается и крошится, оседая жгучим зудом на губах — потому что хочется поцеловать эту трогательную поясницу и обвести языком выпирающие позвонки — и на кончиках пальцев желанием поправить задравшуюся почти до лопаток свободную рубашку.
— Лидия, милая, прошу тебя, — пыхтит Сяо Чжань поднимаясь, и закрытый вид на чудную задницу снова возвращает Ибо в реальность. Он тут же щурится, внимательно вслушиваясь: что еще, черт возьми, за “милая”. — Дорогая, я уже еду к тебе, не нервничай. Дождись меня.
Ибо замирает на полушаге. Стоп, что? Сяо Чжань стоит к нему все еще спиной, убирая телефон в задний карман, и эта картина как будто бы переворачивает все вверх дном. “То есть”, — сглатывает набежавшую слюну Ван Ибо, ошарашенно наблюдая за тем, как профессор поворачивается к нему вполоборота, не замечая, и прихватывает губами сигарету, — “кто эта, мать вашу, Лидия?” И почему Сяо Чжань к ней так торопится? Это из-за нее он выскочил из аудитории с такой скоростью?
Непонятная обида —
ревность — накатывает из ниоткуда, опрокидывая, и Ибо поддается ей влет, хотя Исин бы за это на него осуждающе посмотрел и сказал: “чувак, ну никаких же причин и прав”.
Может и да, но пойди докажи свою рациональность собственным чувствам… Они-то не сильно прислушиваются к правам и причинам, совершенно нагло требуя чужое безраздельное внимание и присутствие.
Взгляд.
Сяо Чжань смотрит на Ибо безразлично, выдыхая облачко белого дыма. Чуть вздергивается изящная бровь, и вся кровь в теле Ибо как будто бы ударяет ему в голову. Он чувствует себя смущенным, как подросток, которого поймали за просмотром порнухи и начинает частить, пытаясь оправдаться:
— Ну-у, э-э. я просто это… Мне просто… — профессор едва ведет плечами и обходит красивую черную машину, напротив которой они стоят, — тоже надо…
Что ему надо, Ибо даже не успевает додумать, потому что Сяо Чжань хлопком двери отрезает себя от него. Звук заводящегося мотора режет по сердцу.
“Блядь”, — думает Ибо. И дергается, когда на него обрушивается оглушительный гудок, — ошалело поворачивается в сторону Сяо Чжаня и перехватывает, за стеклянными бликами, недовольное выражение лица. А. Он мешает тому выехать.
Проезжая мимо, профессор дважды ему сигналит — на прощание. Ибо смотрит, как тот выезжает со двора, сворачивая на шоссе, а потом бухается на корточки, пряча лицо в коленях и издает позорный звук, похожий на скулеж. Господи, как же он влип.
***
В четверг Ван Ибо зажимает Цзи Ли в библиотеке, подстерегая этого тайного зубрилу у стеллажей с олдскульными журналами по моде и дизайну.
— Господи! — весьма правдоподобно пугается Цзи Ли, роняя стопку раритетных изданий Vogue. Это альманахи 1960-х — узнает по обложке Ибо, с некоторым ужасом рассматривая безумные объемы укладок и дико подведенные глаза. Что бы там ни шутили его друзья, а историю костюма он учил в свое время, весьма старательно по мере возможностей.
— Чего тебе, изверг? — кокетничает Цзи Ли, и это было бы почти ужасно, не имей он такую бешеную харизму.
— Нужна твоя помощь, — признается Ибо, уже внутренне поморщившись от ожидаемой реакции. Три-два-один...
— А-а, — взвивается друг, — ну так конечно, сначала — “заткнись, Цзи Ли, тебя никто не спрашивал”, а потом — “ой, нужна твоя помощь”.
Ибо очень осуждающе смотрит на него, показательно медленно кладя обратно на пол поднятый из любезности журнал. Вот пусть теперь сам по полу ползает, паршивец.
— И ничего я не говорю таким писклявым голосом, как ты меня передразниваешь.
Цзи Ли хищно щурится и поджимает губы, что означает одно — он вынашивает коварный план, который должен вновь обелить его честь и порадовать темную душеньку, оскорбленную недавно по весьма себе справедливым, с точки зрения Ибо, причинам.
Дело в том, что он действительно не вполне вежливо попросил Цзи Ли заткнуться на днях. Прозвучало это грубо и колко, как и задумывалось, к удовольствию Ибо, но жутко обидело подвергнутого атаке друга. В расчёт даже не шло то, что это он сам первый начал измываться над изнывающим “от любви страдальцем”, у которого и “лицо-то от страшной муки тоже стало кисло-уродливым, точно забетонированным”. Конечно же, лицо у Ибо было нормальное — обычное лицо, разве что очень красивое, — вот он и огрызнулся в ответ. Цзи Ли тогда полыхнул глазами многообещающе и скрылся, вздернув подбородок. Тишине и спокойствию можно было только порадоваться, но Цзи Ли продолжал непримиримо полыхать и сейчас.
— Ладно, — сдался Ибо и нагнулся за разваленными по полу журналами. Окей,
хорошо, ведь ему не сложно…. и очень уж надо, чтобы Цзи Ли согласился помочь. Подумаешь, какие-то журналы.
— И голос у тебя, как у школоты, — настоятельно кивает Цзи Ли, почуяв свою власть, и складывает руки на груди. Тонкая подведенная бровь изгибается, как бы намекая: «ну? Я жду и не молодею».
— Ну это уже перебор! — не выдерживает Ибо. Подумать только, еще он на себя будет наговаривать, чтобы всякие там коротышки самоутвердились за его счет!
— Я так и знал, — щека у Цзи Ли дёрнулась, — и правда школота. Просто признай ошибки и попроси о помощи, балбес!
Они стояли друг напротив друга, пылая решимостью не сдаваться, и простояли бы так до второго пришествия, если бы не ломкий девичий голос:
— Цзи-лаоши! Я вас везде ищу! — тощая девчонка в круглых очках, с двумя нелепыми хвостиками подлетела к ним и уставилась в нерешительности своими огромными оленьими глазами, в которых горящими фарами пылало смущение и неудобство.
— А вот он я, — обворожительно улыбнулся Цзи Ли, продолжая смотреть ему прямо в глаза, и Ибо с завистливым восхищением подумал: “ну и гад!”
Девчонка задохнулась и выпалила, стараясь смотреть в пол, но только никак ни на кого из них:
— Декан Чун… он… он очень срочно вызывает вас на кафедру!
— Хорошо-о, — мягко пропел Цзи Ли девчонке и одобрительно улыбнулся, а потом гневно взглянул на Ибо и ткнул в него пальцем:
— Я ухожу на кафедру, а ты оставайся и думай о своем поведении.
Ибо нервно косится на девчонку. Вообще-то даже хорошо, что она пришла, теперь ему не придется тысячу лет подбираться к этой теме.
Цзи Ли хмыкает и переступает через гору все еще лежащих на полу журналов, поворачиваясь к выходу.
Так бы он и вышел самопровозглашенным победителем, если бы Ибо не отзеркалил подглянутую секундой раньше улыбочку и не подхватил под локоть, подталкивая к выходу:
— Ты на кафедру идешь, Цзи-лаоши? Так нам по пути!
Девчонка уже скрылась — только белые пятки кроссовок и было видно, а Цзи Ли ошалело упирался:
- Какого это черта? А кто журналы будет подбирать?
“Точно не я!” — хотел гаркнуть Ибо, но не успел. На другом конце зала их копошение уже засекла жутковатая библиотекарша, которая до сих пор помнила ту облитую кофе книжку в читальном зале и не прочь была развязать новую войну. Если она увидит разбросанные по полу журналы, то ему точно пиздец — он не только получит ебуков, но и застрянет тут на вечность, упустив вертлявого Цзи Ли. Такое развитие событий его совсем не прельщало, поэтому он зашипел:
— Давай ходу, тупица, или нам двоим не жить.
— Ты опять обзываешься, засранец! — запротестовал Цзи Ли, но все равно ускорился. Видимо, тоже заприметил ту самую Гарпию. Может, его и обожали местные библиотекари, но эта дама была столь яростна в гневе, что даже любимчику было бы невозможно выжить в зоне поражения.
— А ты опаздываешь на кафедру, и я вместе с тобой, — настаивал Ибо, уже сорвавшись на бег — он собирался действовать на опережение и ни в коем случае не быть застигнутом на месте преступления.
— Тебе там медом намазано, что ли? — вырывается Цзи Ли, когда они сворачивают в коридор. Он показательно разглаживает рукава пижонского джемпера. “Боже, нет”, — думает Ибо, — “ никогда”. От одной мысли об этом жутком гнезде пробивает на дрожь. Он говорит, стараясь придать голосу максимально скучающий тон, вспоминая какую-то статью по психологии, где говорилось, что такой подход убеждает собеседника:
— Нет, там ты заставишь свою лаборантку дать мне расписание лекций Сяо Чжаня.
— Ага, как же, — не поддается чарам воздействия Цзи Ли. - Уже разбежался.
Нет, ну какая зараза и падла!
— Это что, все из-за того поста в инсте? — спрашивает он, и Ибо пугается такой проницательности. На него смотрят хитро и выжидающе. Прямо в душу. Ужасно. Ибо поддается смущению и потупляет взгляд, неосознанно прикусывая губу, потому что — да.
Да-да-да — это все из-за поста в инстаграме Сяо Чжаня. Вчера ночью он перед сном проверял его профиль и наткнулся там на свежий пост про… комбинаторику в анимации авангарда на примере короткометражек Ханса Рихтера и Викинга Эггелинга. Свой нечеловеческий вой Ибо имел неосторожность записать голосовым сообщением Цзи Ли — потому что только он в это время не спал, проверяя тесты первокурсников за своего профессора, — и засыпав его еще сотней сообщений сверху. Послания, почти все, были похожи по смыслу: бессмысленные чередования иероглифов в разной последовательности. Но были и жутковатые — ужасно стыдные с утра, когда разомлевший от недосыпа мозг прозрел воспоминаниями после литра кофе, — где он фонтанировал предположениями от “Сяо Чжань точно меня ненавидит и высмеивает” до “А вдруг он тоже… ну”. В любом случае, все это припечатывалось емким “Боже, Цзи Ли, мне очень хочется его видеть”. К чести Цзи Ли, он сделал вид, что ничего подобного не читал, оставив все эти крики неотвеченными. Вряд ли, в его понимании, как-то можно помочь смертельно больному.
Ван Ибо был на самом дне моря чувств под названием Влюбленность, и выход оттуда виднелся только один — наверх. В его представлении этим самым “наверх” было, для начала, увидеть Сяо Чжаня еще хотя бы разочек на этой неделе, чтобы утолить внезапный голод до чужого присутствия. Очумевшее сердце требовало этого немедля, прямо посреди ночи, хотя с последней и достаточно унизительной встречи не прошло и дня. Выслеживая в библиотеке Цзи Ли сегодняшним утром, как хищник выслеживает свою добычу в опасных тропиках, Ван Ибо был готов на многое ради своего профессора. Потому что ждать еще целую неделю — слишком долго. За бессонную от жарких и неясных мыслей ночь Ибо накидал примерный план своих действий: увидев Сяо Чжаня вне их лекционной, он собирался подойти и неформально пообщаться. Просто потому что ему очень хотелось это сделать. За прошедшую с их знакомства неделю он с сотню раз открывал директ его профиля и пробовал набирать сообщения, но всякий раз разбивался о свои неотвеченные реакции на сторис (даже сердечко не проставлены! Сяо Чжань вообще что ли за профилем не следит?!)
Так что ему очень-очень нужна была помощь Цзи Ли. Прям позарез.
Ибо поднимает глаза, чувствуя как горят щеки и ненавидит себя за то, что не может справиться с нахлынувшими чувствами.
— Нет, ты и правда… — задыхается шепотом как будто бы пораженный Цзи Ли и тут же говорит:
— Ладно.
Щурится:
— Я-то может и подумаю, если ты признаешься, что школота.
Сволочь же! Ибо гневно сопит. Ну серьезно, сколько можно.
— Или так, или проси лаборантку сам.
Ван Ибо все еще гневно сопит, но вспоминает тощую девчонку в очках и с хвостиками. Представляет, что ему нужно будет пройти через всю комнату, под взглядами преподавателей, и… попросить расписание… Как к нему подойдет та, другая, которая вечно с ним заигрывает… Ужасающе видение длится всего секунду, но этого достаточно, чтобы заорать:
— Да, я школота!
Цзи Ли смотрит на него как-то кисло и обреченно, а потом, что-то для себя решив, светлеет лицом:
— Ну слава богу! - сотрясает он кулаками воздух и победоносно вскидывает голову. — Ох, и непросто тебе будет.
— Да это просто расписание!
Цзи Ли смотрит с теплотой столетнего старца. Что-то этот поганец скрывает…
***
Вечернее возвращение Ибо домой — это парад позора, потому что все друзья и соседи — кроме Чжочэна, потому что он божий цветок, у которого единственная цель в жизни и это — выжить в медицинском, — смотрят на него осуждающе.
— Ты вот прям правда выпросил его расписание у Цзи Ли? — спрашивает Сынен, запихивая в рот горсть медовых звездочек, что объясняет, почему их никогда не остается на завтраки. Ибо душевно страдает — и потому, что опять не останется его вкусняшек, и потому, что все дожидались, пока он вернется с работы — других развлечений у них нет, что ли…
— Меня больше поражает, что он ради этой бумажки продул раунд гляделок Цзи Ли, — вздыхает Исин и подходит к стене с ободранным куском обоев, чтобы чиркнуть под именем Цзи Ли еще одну вертикальную палочку. — Теперь он тебя обходит, и я уже не уверен, что буду ставить на тебя в следующем месяце.
— Я не отвел глаза, — возмущается Ибо. Ну, может быть, чуть-чуть… Но это не считается, потому что был не официальный раунд!
— А вот Цзи Ли сказал, что отвел, — убеждает его Джексон, как будто бы сам все видел. И этот туда же, нашел себе, блин, подружку.
— То есть никто не говорит, что Ибо поперся к Цзи Ли — хотя мог спросить у сокурсников! — и продул ему ради этого Сяо Чжаня?! — орет Сынен.
— Он же запал! — пытается докричаться Исин.
Ибо, снесенный этой волной негодования, стоит, вжавшись спиной в вешалку с навешенными с прошлой зимы пуховиками, и думает о том, что это все какая-то жуткая хоррор-история про каннибализм.
Помощь приходит откуда не ждали:
— Дайте пройти, тупицы, - говорит мертвым голосом Чжочэн, вырастая из ниоткуда, — я только с практики — спать хочу до смерти.
Он просачивается сквозь негодующую толпу, как-то поумеривая их пыл своей похоронной аурой, и после этого допрос с пристрастием в гостиной продолжается громким шепотом.
— Ну так и что там с расписанием? — спрашивает Исин, потому что это стоило ему месячной ставки.
— А что, Цзи Ли вам не рассказал? — шипит Ибо, отбирая коробку с сухим завтраком у Сынена и заваливаясь на диван поверх Джексона. Тот болезненно охает под ним:
- Кх-х, нет. Сказал, что это интрига.
— Ну-ну, - угукает Ибо и запихивает себе в рот горсть звездочек, едва удерживаясь от того, чтобы не стонать от удовольствия в голос — еда-а.
— Да какая интрига — вздыхает обделенный Сынен и идет ставить чайник. — Точно ведь ни за что продул.
— Что с расписанием, Ибо? — еще раз спрашивает Исин, и на этот раз угрожающе над ним нависая. Ибо веселится, задорно похрустывая, и молчаливо улыбается. А вот пусть помучаются. У Исина на эту ситуацию другой взгляд — он опирается коленями на диван и наваливается на него сверху, придавливая своим нешуточным весом и отрезая все пути:
— Что. С. Расписанием.
— Просто ответь ему! — умоляет Джексон слабым голосом, задыхаясь под тяжестью двух здоровенных мужиков. — Богом молю!
Ибо давится звездочками, потому что они очень сухие и налипают на язык, закашливается:
— Кх-нет… кх-кх.
— Чо?
— Нет у него других лекций во время недели, — отвечает Ибо и сразу грустнеет.
— Так и знал, — говорит Сынен.
— Слава богу! — вздыхает Джексон, когда с него встают.
— Ну дела, — удивляется Исин и присаживается на диван рядом с Ибо: — А что делать-то будешь?
Он вздыхает.
— Собираюсь не опоздать.
