Заживляя раны

Когда Кеншин открыл глаза, то не сразу понял, где находится, а когда спустя пару минут опознал помещение, то закрыл их снова. Несколько минут он просто лежал и вслушивался в звуки вокруг, но тишину нарушало только потрескивание углей. Он снова открыл глаза. Да, это всё ещё был дом его учителя. Как он здесь оказался? Напрягая память, он попытался вспомнить прошедшие дни. Трехдневная битва без права на сон, в конце которой они всё же каким-то чудом победили. Кеншин помнил, что несколько раз его ранили, но к концу он определенно все еще стоял на ногах. После была неудавшаяся попытка расстрела. Кто-то вышел перед ним, он даже не мог вспомнить, кто это был. Сначала защитник был один, а потом — трое или четверо и все кричали, что не позволят этому случиться. В него всё же выстрелили. Он попытался пошевелить плечом — определенно, рана была на месте. Размышления давались с трудом. Он прикрыл глаза, но как бы ни хотелось спать, гораздо больше хотелось вспомнить, как он вообще здесь оказался. Потом… потом он долго бежал, но остановился, потому что нужно было достать пулю. Кажется, он попытался сделать это самостоятельно, а потом были какие-то лица. Много лиц. Его узнали и он бежал дальше. Врач, который пытался ему помочь и кто-то кричит, узнавая в нем Баттосая, от чего людей становится больше. Что случилось потом, можно было не вспоминать, но, судя по всему, там его ранили тоже. От сна на улице или, может быть, из-за ранения, у него началась лихорадка. Да, еще был ледяной пруд, в котором он пытался отмыть свои вещи от крови, промыть раны и как-то успокоить жар по всему телу. Кто-то дал ему бинты? Да, кажется, в одной деревне ему помогли. Пока его снова не узнали. Он не мог вспомнить, сколько времени это всё заняло — один день, два или неделю. Впрочем, это уже не имеет значения. Кажется, из хитокири Баттосая получился отличный зверь для травли. И как любой затравленный зверь, он побежал, поджав хвост, в ближайшее безопасное место — к более опасному хищнику под крыло. Похоже, выбор был удачный. По крайней мере, он не умер от холода и потери крови на улице, а лежит в тепле перебинтованный. Неужели Хико сделал это для него? Как он добрался до дома Хико, он не помнил. Должно быть, эта мысль просто пришла ему в голову и он держался за нее, пока, наконец, не дошел и не отключился. Хотя нет, отключился он не сразу, но смог вспомнить только урывки — как Хико выливает на него ведро холодной воды, кричит, называет идиотом и очищает раны, вставив в рот кляп. По крайней мере, подумал Кеншин, очищает и перебинтовывает, а не выставляет на улицу. Отчего-то, сердце его всё же болезненно сжалось. Неужели, идя сюда, он надеялся на ласковый прием? Тот факт, что он лежит в постели у горячего хибати, уже говорит о том, что он получил то, чего не заслужил. Еще через полчаса Кеншин начал чувствовать себя так, будто умрет от обезвоживания. Ему потребовались все силы, чтобы сесть, к счастью, рядом была миска с чем-то, что можно было пить. Женьшень. Надо думать, у него была лихорадка. Почувствовав себя так, будто он может встать, Кеншин вскарабкался по стене. Дом выглядел ровно таким, каким он его помнил. Словно он никуда не уходил. На сундуке лежало кимоно — определённо то самое, что он не стал забирать с собой пять лет назад. Медленно, стараясь экономить силы, он оделся, не переставая думать о том, почему он здесь один. Хико куда-то ушел? Куда он мог пойти? Что сказать ему, когда он вернется? Спасибо, что спасли мою жизнь, учитель. Опять. Судя по тому, что он помнил о пребывании в этом доме с тех пор, как появился здесь снова, ему предстоит выслушать о себе много приятного. Что ж, вряд ли учитель сможет сказать что-то хуже того, что он сам о себе думает. Надо придумать, что сказать ему, когда он вернется. Хотя, для начала следует решить, как его называть. Учитель? Помнится, последнее, что он услышал перед своим уходом, что он ему больше не учитель. Вряд ли он устоит перед тем, чтобы это припомнить. Хотя, какой бы суффикс он не выбрал, Хико найдет повод оскорбиться, а после всего, что он сделал, назвать его, к примеру, Хико-сан, было бы оскорблением для обеих сторон. Хико не появился и через час. Совершив прогулку до туалета и сделав еще пару глотков остывшей настойки женьшеня, Кеншин снова сел на сундук. В детстве это было его любимым местом в этом доме — сундук был достаточно большим, чтобы стать с учителем, который сидел на полу, примерно одного роста. И по нему весело было бить ногами. Кеншин улыбнулся, вспомнив, как заявил, что не перестанет бить ногами по сундуку, пока учитель не перестанет пить сакэ. Он получил взбучку после этого, но оно определенно того стоило. Воспоминания о том, как он покинул этот дом, пришли сами собой. Он так же сидел на этом сундуке, ожидая, как Хико войдет в дом и они поговорят. Сколько Кеншин мог вспомнить их ссор, они почти всегда заканчивались так — взбешенный Хико уходил, а он сидел на этом сундуке и ждал его возвращения. В тот раз учитель так и не вернулся, а наутро он собрал вещи и ушел. Что, если… Нет. Кеншин даже встряхнул головой, отгоняя эти мысли, но всё выглядело именно так. Хико помог ему, потому что он буквально вынудил его себе помочь, заявившись на порог с такими ранениями. А потом учитель ушел, дожидаясь, пока Кеншин покинет дом снова. В конце концов, в их последний разговор Хико уже сказал ему всё, что хотел сказать и если бы ему было, что добавить, он бы был здесь. Хотя, наверняка, есть, что — и про поджатый хвост подбитой собаки, и про то, что он был прав, говоря, что патриоты сделают из него убийцу и он предаст учение Хитен Мицурюги. Всё, что угодно лучше, чем слушать это. В конце концов, Хико не мог просто случайно положить его вещи именно на этот чертов сундук. Кеншин нашел и прицепил к поясу свой меч, взял немного сушеной рыбы и самый маленький из котелков, чтобы было в чем топить снег. Завернув всё это в узел, он обулся в найденные в этом же сундуке свои старые варадзи, надел соломенную шляпу и вышел из дома. Сборы отняли у него почти все силы и каждый шаг давался ему с огромным трудом. Во дворе он нашел длинную палку, чтобы было, на что опереться, и отправился в путь.