Заживляя раны

На волне эмоций Кеншин дошел до рассказа про Тоби и Фушими. Трехдневная битва не отличалась ничем примечательным, кроме момента поднятия императорского флага, когда Кеншин понял, что для него всё закончилось и тем моментом, когда он понял, как именно всё закончится. — Я был ранен несколько раз и даже не обратил внимания, когда меня окружили, — на этих словах Хико явно собирался вставить комментарий, поэтому Кеншин продолжил быстрее, — после первого выстрела всё понеслось быстро. Предо мной выскочили несколько ребят и пока они кричали Нагасуки, что не дадут меня расстрелять, мне удалось сбежать. — Не дадут сделать что? И тут Кеншин понял, что всё веселье закончилось. Такой холодной ярости в голосе учителя Кеншин не слышал никогда. — Расстрелять, — тупо повторил Кеншин, не зная, что еще сказать. Хико молча потянулся за бочонком сакэ и, кажется, допил его одним глотком, а потом швырнул прямо в стену. Кеншин закрыл глаза и сжался, когда кувшин пролетал мимо его головы. Можно быть сколько угодно храбрым, но Хико Сейджуро в ярости это то зрелище, которое действительно вызывает ужас. Дело даже не в том, как он при этом выглядел и что делал, просто в этот момент он был самой смертью. У правительства Мэйдзи есть все шансы закончить свое существование, едва оно началось. — Иди спать, — сказал Хико тоном, который не предполагал никаких возражений, — Я постараюсь побороть желание уничтожить плод твоих трудов сегодня ночью. — Плод моих трудов? — переспросил он. — Твоих, конечно, чьих еще. Это ведь ты преподнес им победу на блюдце. Это звучало красиво, но только звучало. Даже если он принес Исин Сиши победу, то только ценой бесконечного количества убийств, которые совершил. Его руки были по локоть в крови и этим никак нельзя было гордиться. А он… он почти хвастался этим последние несколько часов. — Не уверен, что это можно так назвать. — А как еще это прикажешь это называть? — учитель, казалось, с трудом сдерживается от того, чтобы сорваться на крик, — Ублюдки выменяли победу в этом безумии в обмен на твои страдания и теперь сидят в своих теплых креслах, пока ты упиваешься ненавистью к себе. — Это был мой выбор, — возразил Кеншин, — Никто не заставлял меня это делать — я пришел к ним сам и попросил дать мне шанс и возможность что-то изменить. — А мой выбор был тебя туда отпустить, — раздраженно сказал он, — чтобы потом узнать, что они сделали из ребенка хитокири, используя, как пожелают, то, чему я его научил. И как будто этого было мало, чтобы мне стало тошно, так они еще и решили избавиться от моего ученика, как от ненужного хлама, когда он сыграл свою роль очередной пешки. Так что поясни мне, будь добр, почему я не должен желать смерти людей, которые сначала надругались над моим искусством, а потом попытались убить моего ученика? — Потому что, — сказал Кеншин, — начать следует с ученика, который предал то, чему вы его учили. Мне было не пять лет, чтобы я не мог отвечать за то, что сделал. Он поклонился и остался так, ожидая, что скажет учитель. — Иди спать. Хико встал, явно ожидая, что у разговора не будет продолжения. — Учитель… — Я разве не говорил о том, что не собираюсь повторять дважды? Или ты думаешь, что если тебе уже не пять, то я не смогу уложить тебя в постель силой? Кеншин выпрямился, но с места не сдвинулся и чтобы показать серьезность своих намерений никуда не идти, скрестил руки на груди. Он не даст Хико проигнорировать себя сейчас.