Вы рабски прислуживаете мне, а потом жалуетесь, что я вами не интересуюсь: кто ж станет интересоваться рабом?
Комнату оглашает звук удара чего-то о дерево. Такой пустой и хлопающий. Голова о тумбочку. Первой мыслью Себастьяна становится то, что он снова проснулся в борделе, где напился накануне. Полустон-полурык всё-таки сдержать не удаётся, пусть и очень хочется. Да и тем более, в комнате он совершенно один. Хотя никто не отменял того, что звукоизоляция в ней может быть совершенно никчёмна. Возможно, это будет сделано для прослушки. Но что прослушивать? И кого? И зачем?.. Нет, должно быть, у Фантомхайвов толстые стены во всем доме, исключения для одной комнаты они бы не сделали. Всё же, в этих комнатах хранятся тайны. Себастьян чувствовал себя отвратительно. Все же он переборщил. Вторая бутылка была явно лишней. Да, мозг безусловно был затуманен на те жалкие несколько часов, но это того не стоило. От последствий избавляться слишком долго. Мужчина запускает пятерню в волосы и слегка оттягивает их — нелепая попытка прийти в себя. Не выходит. Естественно, не выходит. Такое ощущение, что из этой комнаты он сегодня тоже не выйдет, как и из полусонного состояния. Напиться в таком месте. Хотя, впрочем, терять ему было нечего. Себастьяну интересно, каким будет следующий ход Фантомхайва. Хоть Винсент обеспечил Михаэлису цейтнот, но грех не признать — интрига довольно привлекательна. Себастьян решает, что не против сыграть. Партия обещает многое. Михаэлис сглатывает. Во рту жутко пересохло, но Себастьян даже понятия не имеет о том, где здесь кухня. И сколько вообще сейчас времени? На этот вопрос удалось найти ответ, обнаружив часы на прикроватной тумбочке. Показывали половину шестого утра. Рано однако же. Впрочем, в казармах всегда вставали в это время, и всем абсолютно всё равно, что у тебя было вчера вечером. А во сколько ему вообще положено просыпаться и приступать к обязанностям? В каждом доме свои собственные порядки, которые порой неимоверно раздражают. Сейчас всё раздражает в принципе. Вплоть до часов и темноты за окном, где ни зги не видно. Ноябрь — месяц темноты. Глубоко вздыхая, мужчина тянется за чемоданом. Себастьян даже рад, что не стал его разбирать вчера ночью. Сейчас лезть в шкаф и пытаться найти там какую-то одежду было бы слишком тяжело. Намного удобнее просто раскрыть саквояж, пусть и застёжки не поддаются с первого раза. Михаэлис открывает сумку и смотрит на идеально сложенные и выглаженные рубашки. Хоть когда-то пригодилось его чистоплюйство. Одежда выглядела с иголочки, словно только что купленная. Себастьян бросил на кровать первые попавшиеся брюки с рубашкой. После этого Себастьян несколько секунд смотрит на жилет, раздумывая стоит ли его надевать или нет. В конце концов, решает натянуть на себя и его. Будет выглядеть презентабельнее. Михаэлис наконец поднимается на ноги, голова жутко болит. А ему ещё дойти до кухни, чтобы взять эту чертову воду! Себастьян обещает себе больше не напиваться, а сразу после этого усмехается. Напьется и ещё не один раз. Себастьян медленно расстёгивает несвежую рубашку и кидает её куда-то в сторону, проделывает ту же операцию и с брюками. Мужчина смотрит на себя в зеркало, висящее над комодом. Осунувшееся усталое лицо, мешки под темными глазами; глазами, которые кажутся странно живыми, несмотря на отвратительное состояние. Себастьян достаёт из чемодана гребень. Что-то вроде семейной реликвии, материнская финтифлюшка, передающаяся из поколения в поколение. Себастьян не был сентиментален, но гребень сделан на славу. Терять его не хочет. Быстро поправляет выбившиеся пряди. Когда-то давно, на фронте, Себастьян их остриг. Было время, когда Михаэлис собирал их в хвост. Люди имели абсолютно разные мнения на этот счет, но Себастьян никогда не обращал внимания на то, что они думают, о чем, впрочем, ни разу не пожалел. Он одевается. Снова смотрит в зеркало, в очередной раз удивляясь тому, как он не привык видеть на себе гражданское. Себастьян закусывает губу. Как же хочется пить! Себастьян деловито поправляет воротник рубашки и собирается выходить из комнаты, но тут же в голове мелькает мысль о том, чем же её запереть. Он же здесь оставляет… да ничего ценного, в принципе. Закрывать эту комнату стоит только из соображений любви к своему личному пространству. Ну и, конечно, чтобы вспомнить, что все нормальные люди запирают свои комнаты, уходя. Поэтому Себастьяну неожиданно потребовался ключ от комнаты. Он нашелся на комоде. И всё же, Михаэлис понимает, что его главная задача сейчас заключается в том, чтобы не открыть вторую бутылку джина, соблазнительно выглядывающую из саквояжа. Но Себастьян всё же решает оставить такую находку на потом. На последний день работы здесь, к примеру. Если доживёт и посчитает нужным пить в такой день. Вновь Михаэлис смотрит на себя в зеркало, находя свой образ весьма… уставшим, заплывшим и отекшим. Несколько ловких движений у умывальника и кажется, что лицо не настолько заспанное и хмельное. Он вновь смотрит на своё уставшее отражение. Насмешливое «ох, чёрт» вырывается из тонких губ вместе с язвительной усмешкой, адресованной самому себе. Как же смешно это выглядит. Себастьян поправляет воротник рубашки своими тонкими пальцами, расправляет плечи, выпрямляя спину и снова запускает пятерню в волосы, не удержавшись от соблазна. У него не жизнь, а настоящая русская рулетка. Ему врядли повезет выжить и на этот раз. Михаэлис надевает ботинки и смотрит в зеркало финальный третий раз. Выходить не хочется. Но и сидеть в комнатушке тоже не вариант. Себастьян выбирает из двух зол большее, закрывая за собой дверь в своё временное жилище на ключ. Хотя кого этот ключ остановит, если где-нибудь в подсобке наверняка лежат две его копии. Ключ, что мужчина держал в руках был лишь лживым ощущением безопасности в этом поместье, где всё оплетено паучьими сетями, и о каждом колебании тут же узнает глава этого гнездышка. Ключ захотелось просто выбросить в окно, ведь в его существовании почти не было смысла. Тем, кто попал в эти сети уже не помогут никакие ключи, ведь они уже схвачены, уже в логове, уже под колпаком у цепных псов королевы, искусно плетущих свои сети вокруг каждого из жильцов этого огромного поместья. И теперь Себастьян один из них, из тех, кто застрял в паутине и вряд ли сможет выбраться. По крайней мере, это лучше, чем податься в наемники к какому-то жирному идиоту и смирно выполнять приказы, пока тебя не накроет Скотланд-Ярд или фантомхайвский двор. Встреча с Фантомхайвами ему обеспечена была бы любом случае, рано или поздно. Лучше уж служить на Цепных псов, чем на того, кого презираешь. Коридор. Широкий, с ровными белыми плинтусами, блестящим паркетом и серо-синими обоями. Голова, кажется, вмиг стала вдвое тяжелее, но Себастьян держится ровно, не подавая виду. Хотя, скорее всего, его синяки под глазами, наверняка отчетливо видные на бледной коже, говорят об обратном. Впрочем, внешний вид — не столь важная вещь, чтобы об этом беспокоиться. Одет он вполне подобающе, а синяки под глазами — его личное дело. Довольно спешными шагами Себастьян идет к лестнице, деревянной, узкой и скрипучей, явно предназначенной для слуг. Себастьян проходит мимо поворота, ведущего вправо и продолжает движение к объекту своих мыслей — к кухне, в которой должна быть такая желанная, живительная вода. Но его планам не суждено сбыться так быстро и беспрепятственно, конечно. Его окликает звонкий юношеский голос. — Мистер, постойте, куда же Вы так спешите? — сказано настолько пренебрежительным тоном, что Михаэлис еле сдерживает ответную презрительную усмешку. Себастьян догадывается, кто это может быть. Птенец в золотой клетке бьётся в агонии и хочет, чтобы его презрение чувствовало все мертвое и живое. У Самюэля Фантомхайва есть все, кроме свободы, ментальной и физической. Он подходит к Михаэлису с отцовской вальяжностью, но, впрочем, до отца ему далеко, как Плутону до Солнца, но он старается. Его потуги достойны только столь же презрительного взгляда сверху-вниз. — На кухню. Хочется воды, сэр. — Судя по вашему виду спросонья, пьете вы только низкосортную водку, — ухмыляется в ответ на дерзость. Подобный обмен любезностями скоро войдет у Себастьяна в привычку. Видимо, скверным характером страдают все Фантомхайвы. — Чем богат, тем и рад, — Себастьян старается быть равнодушным. Из кожи вон лезет. Он не привык молчать и закусывать язык, но тут его колкости были бы неуместны. Себастьян создает вокруг себя ареол притворной учтивости. — Вы, полагаю, новый гувернер моего младшего братца? — Верно полагаете, сэр. Самюэль усмехается. Легко и привычно. Как усмехаются юноши, пытающиеся обворожить даму на светском вечере. Себастьян поджимает губы, сам себе приказывает молчать. Но молчать не значит подчиниться. Он убеждает себя, что когда-нибудь воздаст этому мальчишке за весь этот вагон презрения, вываленный прямо на Себастьяна. Откладываешь его удар в рожу до лучшего момента, да, Себастьян? Бред, ха-ха, сущий бред. Лучшего момента не наступит. Ты бессилен. Ты боишься Фантомхайвов больше, чем гильотины, Себастьян, потому что знаешь, что гильотина намного более приятный инструмент, чем пресс для черепа. И неужели ты настолько боишься умирать, Себастьян? Михаэлис отмахивается от мыслей, как от назойливых мух, позже, он обязательно подумает об этом позже, но не сейчас, когда голова свинцово тяжела, а вода находится где-то внизу, за треклятой лестницей. Самюэль уходит. Он властен, но не величественен. Ему до величественности никогда не дорасти, потому что величие в душе, а властность во всем земном и вполне управляемом. Себастьян злится, да, наверное так, но почему-то весело усмехается. Это будет интересно. Достаточно интересно, чтобы бывший солдат чувствовал былой адреналин в крови. И все же красота Самюэля и рядом не стоит с красотой Сиэля. Она чересчур земная. Туфли стучат по деревянным ступенькам. Воды, ради бога, выпить бы просто воды.***
Себастьян не знает что делать. Точнее, он вообще без понятия что, мать его, делать. Себастьян Михаэлис никогда не любил детей. Более того, Себастьян Михаэлис никогда не любил даже людей, что уж говорить о мальчишке. Он достаточно жесток, чтобы убивать и не чувствовать вины, и не мучаться кошмарами, как многие его сослуживцы. Он всегда спал крепко и дышал ровно во сне. Себастьян никогда не церемонился, никогда не щадил своих жертв, будь то вражеский офицер или солдат, спящий на соседней койке, который сцепился с ним в кабаке. Себастьян думает о морали меньше всех. Мораль Себастьяна в честности перед собой. Эта аксиома монолитна и нерушима. Её соблюдение беспрекословно. Остальное не так важно. И, будучи столь же честным перед собой, Себастьян признает, что он до жути боится даже прикоснуться к этому хрупкому творению, спящему на огромной белой подушке. Он, Сиэль Фантомхайв, кажется слишком эфемерным и мимолетным, словно взмах тонких крыльев бабочки, такой же мгновенный и миражный, пусть Себастьян и сидит в этом кресле уже минут двадцать в ожидании, пока мальчик раскроет глаза, и пытается читать какую-то книгу. Взгляд скользит по буквам, но совершенно не улавливает смысл написанного. Впрочем, маленький книжный стеллаж в углу комнаты предоставляет, хоть и небольшой, но выбор. Но прочесть что-то не вышло даже с третьей попытки. Себастьян ждал, когда Сиэль проснется. Часовая стрелка неумолимо двигается к девяти утра. Радует только то, что от похмелья Себастьян практически избавился. Михаэлис бросает очередной взгляд на спящего, и — о, чудо! — его ресницы чуть подрагивают. Он сейчас проснется. Ну наконец-то. У своего подопечного можно и спросить, что с ним делать. Это будет самым рациональным решением, потому что У Михаэлиса нет даже приблизительного порядка действий. Единственное, до чего он додумался, так это приготовить ему завтрак. Благо, глазунью с беконом и горохом Себастьян осилил. Не так трудно в приготовлении. И чай. Да, конечно, чай. Все англичане готовы душу продать за чай. Общеизвестный факт. Юноша приоткрывает глаза и бегло оглядывает комнату, очевидно, не замечая Себастьяна. Он сидит совершенно неподвижно, пытаясь слиться с мебелью и не напугать Сиэля своим присутствием. Фантомхайв трет глаза своими субтильными тонкими пальцами и наконец останавливает взгляд на Михаэлисе. Сиэль приподнимается на локтях. Глаза в глаза. И Себастьян неожиданно понимает, что смотрит совсем не в те глаза, в которые смотрел вчера. Совсем не в те. Во взгляде этого человека читается сила. Не та хитрая и велеумная сила Винсента Фантомхайва, не та дрессированная гордость Самюэля, нет, совсем не то. Другая сила. Другая сила огромных размеров, заставляющая если не замереть, то двигаться медленнее под этим препарирующим взглядом, который пожирает и топит в своей силе. Сиэль смотрит на него изучающе, он проходится взглядом от лодыжек до лица, останавливая взгляд на глазах напротив. Они пропитаны восхищением. На фоне этого худосочного тельца такой взгляд кажется особенно выразительным и ярким, вся бледность кожи только заставляет акцентировать внимание на том, что таится за этим взглядом. Вчерашний спектакль — фарс. Слабость мальчика — тот же фарс. Не физическая, конечно, слабость, здесь все видно невооруженным взглядом, но изнеженность и чувствительность характера — точно. Себастьян понимает и восхищается. Сиэль обвел его вокруг пальца с легкостью. Более того, он обманул даже собственного отца. Хотя, может, сговор? Впрочем, об этом Себастьян подумает потом, когда наконец оторвется от синих омутов напротив. Наконец Сиэль переводит взгляд на тарелку с глазуньей и флегматично усмехается. Выглядит творение Михаэлиса вполне себе съедобно. Тем более, когда во рту не было ни крошки со вчерашнего утра. Снова смотрит на Себастьяна. — Полагаю, мистер Михаэлис, у Вас есть вопросы. — Вы правы, — Себастьян оглядывает лицо Фантомхайва, его помятую после сна ночную рубашку, и наконец задает интересующий вопрос. — Мне не дали никаких инструкций, и я без понятия, что с Вами делать, — Михаэлис тоже усмехается, но смешливо. Тем не менее вопрос действительно насущный. Сиэль позволяет себе смешок. — Для начала подайте поднос с завтраком и помогите усесться повыше. Себастьян послушно выполняет требования, сначала поправив подушки и проследив за тем, как Фантомхайв усилием одних рук приподнимает свою тушку и устраивается поудобнее. Поднос оказывается на его бедрах, а чайник — на прикроватной тумбочке. Себастьян снова занимает позицию в своей оборонительной точке — кресле. Наблюдает за изящными движениями пальцев, кистей и плеч, упивается аристократической легкостью и пленительной грацией. У Сиэля, видимо, своя шахматная доска. В голову закрадывается мысль, что он потерял способность ходить не в глубоком детстве, и даже не был рожден таким. Он точно когда-то ходил. Наверняка даже обучался танцам и фехтованию, как все дворянские мальчишки. Сиэль пережевывает глазунью, его бледные и шершавые губы сомкнуты, а аккуратный нос втягивает запах леса после дождя: Себастьян открыл окно в комнате. Нужно проветрить помещение. Воздух жутко затхлый. Себастьян садится обратно в кресло. Сиэль бросает на него очередной изучающий взгляд, но ничего не говорит. Себастьяну остается лишь наблюдать за тем, как тонкие пальцы орудуют серебряной посудой. Он поправляет челку, неотрывно смотря на Фантомхайва. Игра начинает становится интересной, но от этого не более понятной. Метаморфоза образа, так умело выстроенного вчера перед Винсентом и Себастьяном, поразительна. Сиэль нынешний был схож со вчерашним только оболочкой. Наполнение её совершенно иное. И какова же причина? Всегда ли он строит образ беззащитного перед семьей? Если да, то зачем? И неужели Винсент действительно не догадывается? И смысл Сиэлю открывать свою настоящую личность Себастьяну? Увлекательно. Себастьяну даже почти не жаль втоптанной в землю гордости. Игра наверняка стоит свеч. — Вопрошайте, мистер Михаэлис, — Сиэль отпивает немного из чашки. Видимо, Себастьян справился даже с английским чаем. Повод гордиться собой. — Я же вижу, вы хотите. Спрашивайте, — Сиэль снова смотрит в глаза. Себастьяну нравится его взгляд. Его пронзительность уже не кажется неподходящей к образу. — Потакаете желаниям своей сиделки? — Себастьян растягивает губы в дежурной улыбке и складывает руки в замок на животе. Локти на подлокотниках, как положено. Пытается занять как можно больше места. Поглотить пространство. Сиэль замечает. — Вы о себе низкого мнения, господин офицер. — Откуда знаете? — Себастьян изгибает бровь — Выправка, очевидно, — Сиэль окидывает стройный стан взглядом. Себастьян утвердительно кивает. — И к чему был вчерашний спектакль? — Показать собственную беспомощность. И, видимо, отец начинает догадываться о моем спектакле, раз нанял мне в няньки армейского пса. Только как пес согласился на эту авантюру? — Сиэль вопросительно поднимает брови. — Я дезертир. По мне плачет гильотина, — со вздохом отвечает Себастьян. Облизывает губы. Ему до дрожи хочется курить. — И что же послужило причиной? — Вашему отцу я сказал, что отказался сжигать деревню невинных жителей. — Но на самом деле?.. — С чего бы я вам признавался? Сиэль одобрительно усмехается и кивает. Оба закинули удочки. Для первого разговора вполне хватит. — Помогите мне одеться, — Сиэль ставит окончательную точку в разговоре своей просьбой. Себастьян в замешательстве. Единственный случай, когда ему приходилось кого-то одевать был несколько лет назад, когда он натягивал на раненого свой мундир, чтобы вытащить с поля боя хоть кого-то. К единственным выжившим всегда слишком много вопросов. А вот когда тащишь на себе ещё и полуживого товарища, то подозрений становится втрое меньше. Теперь ему предстояло одеть мальчишку, который даже на ногах не стоит. Жизнь разнообразна. Чересчур разнообразна. Себастьян подходит к шкафу и выуживает оттуда одежду. Ей-богу, одежда выглядит, словно была пошита на какую-нибудь старую куклу. Изношенная, но опрятная, накрахмаленная. Себастьян бросает её на огромную кровать, которая так и режет глаза белизной белья, и оглядывает комнату в поисках коляски. Подвозит. Сиэль следит за его движениями пристально. Они выглядят достаточно изящными и аккуратными, ни капли скованности или сомнения. Он уже вошел во вкус. Сиэль знает, что уже заинтересовал. А интерес для людей, которым нечего терять, просто спасителен. Сиэль стягивает с себя ночную рубашку самостоятельно, разворошив постель. Наверное, это можно расценить как акт помощи. Тело Сиэля достойно элизиума: девственно чистая кожа, практическое отсутствие волос на груди и ногах… Выглядит, словно херувим, недавно сошедший с небес. Слишком невинно. Слишком непорочно. Кажется, прикоснешься, и этот мальчик просто распадется на мириады атомов. Белая постель, белая кожа, белые подушки и задумчивый вздох Михаэлиса. Нужна опора. Он же не может просто сидеть на кровати, не имея чего-то за спиной. Если оставить его на подушках, то одевать будет слишком неудобно, а Михаэлис и так без понятия, как вообще будет справляться с задачей. Точнее, примерный план действий имеется, а вот то, насколько аккуратно он будет выполняться — другой вопрос. Впрочем, выбора у Михаэлиса нет. Он быстро оглядывает комнату в поисках чего-то, на что можно опереться, сидя на кровати. Находит взглядом стул в углу. Сгодится. Сиэль с интересом наблюдает за действиями Себастьяна. Михаэлис ставит стул перед кроватью с легкостью, будто этот стул вовсе не весит фунтов семь. Наконец догадывается и спрашивает: — А как это делали предыдущие?.. — «сиделки» звучало бы унизительно, а «гувернеры» — вульгарно. Не находит нужного слова, чтобы хоть как-то назвать свои обязанности и обязанности его предшественников. — На кровати. — Это же слишком неудобно. Можете сидеть с опорой? — Себастьян оценивающе осматривает фигуру Сиэля и останавливает взгляд на его ногах. Две белых полоски. Почти слились с одеялом. Сиэль кивает в ответ. Себастьян это одевание воспринимает почти как личное испытание. Фантомхайв протягивает руку и хватается за чужую горячую ладонь. Руки у Себастьяна теплые и сухие, а пальцы — длинные. С такими только бы на рояле играть. В следующее мгновенье горячая ладонь оказывается где-то в районе острой лопатки, а собственная рука на деревянной спинке стула. Резко. Почти страшно. Сиэль судорожно выдыхает и кладет вторую руку на спинку стула. Хотя это должно быть удобнее, чем бесконечное барахтанье в кровати. У Себастьяна ловкие руки и цепкая хватка. Он справляется с рубашкой в два счета. Пуговицы оставляет на потом. Дальше — больше. Брюки. Себастьян впервые в своей жизни опускается на колени и делает это с таким усердием в карих глазах, что Сиэль не сдерживает усмешки. Михаэлис, видимо, жуткий перфекционист. Такому даже на колени нужно опуститься идеально. Совершенству нет предела. Натягивает брюки так же аккуратно, как и рубашку. Этой аккуратностью предоставляется наслаждаться только до того момента, как ткань доходит до колен. Себастьян смотрит на Сиэля вопросительно, ведь для продолжения операции понадобится поднять его. Довольно… неловко. О боже, как давно Себастьян не испытывал чувства под названием «неловкость»! Совершенно новое и сковывающее. Он чуть заметно поджимает губы. Себастьян Михаэлис смущен. Парадоксально. Ему теперь хочется не только курить, но и ругаться. Сиэль легкий, просто донельзя легкий. Он точно недоедает. Из-под рубашки видны ребра, а лопатки острые до того, что можно порезаться. Вся эта хрупкость внушает страх сломать. Впрочем, Себастьян резок, он натягивает брюки Сиэлю до пояса и, насколько может бережно, опускает свою ношу обратно на подушки. Сиэль флегматично начинает застегивать рубашку, но все-таки не сдерживает растянувшейся на губах ухмылки. Сиэлю хочется засмеяться впервые за столь долгое время. Мужчина перед ним выглядит до того сконфуженно, что такое состояние просто не вяжется с его образом. Челка в беспорядке, губы поджаты, а глаза чуть ли не с беспокойством вновь скользят по его фигуре. Впервые за много лет Сиэль чувствует чужое беспокойство относительно своего состояния. Простое. Человеческое. Он не хочет себе признаваться, но это все же греет душу где-то очень глубоко внутри. Все же любой человек хочет заботы, даже если не знает, чем именно она продиктована. Оголодавший по ней, Сиэль тянется навстречу неосознанно, почти инстинктивно. Ведь для человека, у которого даже не спрашивают собственного имени, тот, кто бережно натягивает рубашку, уже что-то да значит. Просто потому что Себастьян Михаэлис видел таких, как он. У Себастьяна во взгляде не было презрения. У Себастьяна во взгляде лишь живой, стрекочущий интерес. Те, кого раньше приставляли к Сиэлю, не были людьми. Бывшие головорезы, наемники и просто чистейшие ублюдки, которые были преданы отцу настолько, что готовы были ботинки лобызать, лишь бы продолжать служить. Сиэль убил каждого из револьвера под подушкой. Сиэля они попросту раздражали. И ежедневное раздражение переросло в праведный гнев. Беспрекословное преклонение позорно, а они были отвратительны. Они были паразитами, они цеплялись за жизнь, словно гельминт в организме, и они даже не задумывались о цели своего существования. Они не хотели задумываться. Для стеклянного взгляда и желеобразных мозгов это было слишком трудно. Сиэль видит: Себастьян другой. Отец совершил фатальную ошибку: был чересчур самоуверен. Он не разглядел в Михаэлисе самого страшного — личности. А личность в нем была. Себастьян, очевидно, находился в бегах, как и большинство нанимаемых отцом телохранителей, и ему это наскучило. Одинаковые трактиры, в которых он ночевал, одинаковые проститутки, абсолютная идентичность мира. Себастьян согласился на эту работу, потому что ему было просто отчаянно скучно. И Сиэль знает об этом. Его задача только поддерживать интерес и давать Себастьяну новую порцию адреналина ежедневно. У Себастьяна в полуприкрытых глазах интерес. И Себастьян не в силах ему сопротивляться. Себастьян выберет того, кто покажется интереснее, и Сиэль уверен, что он выигрывает. Он переводит взгляд на Михаэлиса, который снова опустился в кресло и стал облегченно вздохнул. Самое сложное, кажется, осталось позади. Сиэль знает, что с этим человеком ему крайне повезло. И в этого человека нужно впиваться всеми когтями, потому что Михаэлис все ещё в состоянии мыслить самостоятельно. Он в здравом уме и светлой памяти. Какая поразительная редкость. Сиэль пытается заправить рубашку в брюки. — Может, партию в шахматы? — у Себастьяна переливающийся, играющий с интонациями, голос. — С удовольствием.***
Миссис Фантомхайв подходит к двери в комнату женскими неслышными шагами. Она передвигается абсолютно легко и бесшумно, не делая лишних движений. Женщины, наверное, обладают особым талантом к плавному, кошачьему передвижению. Себастьян этим всегда восхищался и даже вздрогнул от внезапного стука в дверь. Третья шахматная партия проходила в молчании: счет равный, каждый ход почти что решающий. Сиэль выставляет белого коня вперед и бегло оценивает положение фигур на доске: у него явно выигрышное положение. Он растягивает губы в довольной улыбке. Себастьян смотрит на дверь и тем самым привлекает к постороннему звуку внимания Фантомхайва. Тот тоже оборачивается. Стук? Определенно. И кого нелегкая принесла, черт бы его подрал! Трёт переносицу большим и указательным. — Входите! — интонация неестественно скачущая вверх, почти детская, внушающая любому беззащитность перед наивной невинностью. Сиэль бросает взгляд на Себастьяна, глубокий и предостерегающий. Смотри, Себастьян, смотри, на этот привычный мне спектакль. Но он так омерзителен, не правда ли? Через мгновенье в комнату буквально вплыла не женщина — нимфа. Светлые волосы, большие голубые глаза, в точности как у Сиэля, летящая походка и природная очаровательная хрупкость. Просто обворожительная, эфирная фея. И было в этой эфемерности нечто, что хочется неизменно сломать и запятнать. Облить чернилами и раздавить грязным ботинком. У Себастьяна руки чешутся раздавить. И Себастьян привычно обольстительно улыбается. Женщина подходит к Сиэлю, они приветственно смотрят друг на друга, и Себастьян почти ощущает себя лишним: представшая перед ним сцена сакрально материнская. Он не может снова не удивиться разительной перемене в Фантомхайве: он снова преображается в мгновение ока, его взгляд становится лубочным, а улыбка — почти искренней. И Себастьян решает, что этот образ ему совершенно не идет. Двуличность Сиэля выглядит вынужденной и неправильной, буквально неуместной. Противоестественной. Против естества. Хотя эту оболочку даже не назовешь личностью — весьма умелая игра, но не более, чем маска. Но эта маска не дает трещин, она идеальна, но Себастьяну этакая идеальность претит, его перфекционизм дает сбой в отношении Сиэля. Ему гораздо больше идет личность, чем маска. Но и наличие маски объяснимо, ведь люди всегда лгут, а для такой огромной лжи собственной матери должна быть столь же огромная причина. Рейчел приобнимает Сиэля за плечи, он улыбается ей лучезарно и искренне, и Себастьян окончательно путается, ведь улыбка… она была настоящей — голова на отсечение! Пальцы впиваются в подлокотники злосчастного кресла почти намертво. Себастьян злиться. Он не знает причин, и он не может догадаться: ему не дают ни единой подсказки, только действия, не рассказывая о мотивах. Себастьян не понимает. Непонимание рождает любопытство. И зачем Сиэль показывает ему свою личность? Себастьян может пойти к Винсенту и выложить все как есть. Себастьян может сдать его с потрохами. У Себастьяна в руках карт бланш. Это глупость? Наивная доверчивость? Какие цели он, мать его, преследует? Себастьян откидывается на спинку стула. Любопытно. Настолько, что действительно хочется узнать. Настолько, что он гасит свой гнев в зародыше. — Мистер Михаэлис, верно? Не ожидала застать Вас здесь, — Рейчел мягко улыбается. — Рейчел Фантомхайв, рада знакомству. Себастьян почти искренне галантен. Себастьян почти джентльмен. Ему, кажется, джентльменство даже шло. Имидж. Вежливость. Почтительно встает с кресла, наклоняется и едва касается губами тонкой руки, пахнущей каким-то цветочным парфюмом. Не столь плохо. Да и не Себастьяну разбираться в эссенциях, туалетных водах и духах. — Верно, Себастьян Михаэлис, — Себастьян поднимается и смотрит в голубые глаза женщины с дерзостью. Глаза напротив чисты. Настолько, что в чистоте можно утонуть. — Взаимно. Почему же не ожидали застать меня именно здесь? Выполняю свои прямые обязанности. Сиэль кидает на Себастьяна пронзительный взгляд, но Себастьян усердно делает вид, что не замечает. И все же, к чему этот фарс? Где зарыта собака? Где здесь душещипательная трагедия, которая объяснила бы все? И откуда Себастьяну о ней узнать? Глупое, глупое человеческое любопытство, поистине! — Предыдущие гувернеры не столь ответственно подходили к своим обязанностям. И Сиэль их невзлюбил, они были людьми достаточно жестокими, знаете ли. Впрочем, это прекрасно, что вы ему приглянулись, — Рейчел повторяет лучезарную улыбку. Или, скорее всего так и есть, она является ей неизменным источником, а Сиэль лишь имитирует. — У меня давно не было такого хорошего противника, как мистер Михаэлис, — Фантомхайв-младший вмешивается в разговор, перетягивая на себя внимание. Боится, что Себастьян расскажет. Вот оно что. — Верно, Ваш сын, миссис Фантомхайв, прекрасный игрок, — Сиэль догадывается, почему акцент на последний слове. Подразумевается нечто совершенно иное. Себастьян молчит сейчас, но потребует от Сиэля ответов позже. Он знает. Сиэль не то чтобы готов давать ответы, но вряд ли у него будет выбор. — Переигрывал даже отца! — восклицает Рейчел с улыбкой. Голос у неё мягкий, приятный, не вызывающий. Восклицание выглядит вполне уместно. — Охотно верю, — снова растягивает губы в дежурной улыбке. — К слову, мистер Михаэлис, Винсент хотел бы видеть Вас в своем кабинете для решения некоторых вопросов, — Рейчел поглаживает Сиэля по плечу. — Прямо сейчас? — Да. Я встретила его по пути сюда. — В таком случае, не подскажете, где находится его кабинет? — На первом этаже, справа от библиотеки. Узнаете её по массивной двери. — Благодарю. Тогда позвольте откланяться. — Конечно, — Рейчел утвердительно кивает и занимает его место в кресле. Себастьян чувствует взгляды в спину. Не оглядывается. Коридор встречает такими же серыми стенами, как и час назад, когда Себастьян снова уходил за водой. Удивительно, но слуг на кухне не застал ни разу. Просто аномалия. Такое огромное поместье, но так мало людей. Себастьян только вчера, войдя в дом и встретив дворецкого, пожилого Танаку, подумал, что слуг здесь мало, но они на пожизненной службе. Пожизненно преданы, пожизненно привязаны. Пожизненно в кандалах. Будучи солдатом, Себастьян никогда не чувствовал себя настолько скованным. Разведка не предполагала абсолютного подчинения. Действовать по ситуации, но с определенной целью. Себастьяна это полностью устраивало. Недолго суждено ему было сидеть на цепи в качестве рядового. Как только явился такой шанс, то Себастьян не стал его упускать, сразу же согласился переквалифицироваться в разведчика. Он был почти что свободен, мог наслаждаться сложными задачами и поддерживать относительную самостоятельность. Чувствовать себя в полном подчинении и быть запертым в чьем-то доме — не те условия, на которые пойдет Себастьян. Он выбьет себе относительную свободу. Впрочем, слово «свобода» на чужой территории звучит глупо. Не то, что можно здесь испытывать. Хочешь или нет, но придется играть по чужим правилам. Единственное, что ему остается, — позорно искать лазейки и пытаться обойти. Хотя попытка переиграть Винсента Фантомхайва на его территории не менее глупа. Глупо будет даже бежать, потому что сторожевых псов несомненно пустят по следу. Себастьян понимает, что он впервые в совершенной клетке, откуда выхода нет. Он сам согласился и сам себя сюда загнал. И выбираться не горит желанием, пока не узнает всех тайн. Но тогда побег станет ещё более невозможным. Выходит, что живым ему не выбраться. Себастьян принимает эту мысль, видя в конце коридора дверь в библиотеку. Он умрет только если узнает, что прячет Сиэль Фантомхайв. И эта цель намного интереснее, чем все то, чего ему приходилось достигать до этого. Сиэль не бумага, которую нужно достать ценой жизни; Сиэль не безличный обладатель определенной информации; Сиэль человек, который хранит тайну. А Себастьян Михаэлис человек, который не может жить без цели. И если ему отказываются предоставить цель, то он найдет её сам. Ведь жизнь без цели ещё более бессмысленная, чем жизнь с ней. Себастьян не скажет Винсенту ни слово о метаморфозах Сиэля. Ни слова, потому что Себастьян хочет хотя бы попытаться разложить фигуры на своей собственной шахматной доске. Может, что-нибудь и получится. Он не против риска ради удовлетворения собственного интереса. Происходят три соприкосновения костяшек пальцев с деревянной поверхностью, прежде чем Себастьян слышит характерное «входите». Вдыхает. Открывает дверь. Винсент Фантомхайв, как всегда, вальяжен и абсолютно расслаблен. Он человек, у которого в руках целый мир и даже немного больше. Он контролирует все и вся, и упивается, и наслаждается этим контролем. Себастьян знает таких. Себастьян не сомневается в том, что Винсент один из таких. Закованный в цепи, созданные собственными руками, и упивающийся этим. Каждое звено ему подконтрольно и подчинено, и Винсент не потерпит хаоса в этой идеально отлаженной системе. Но вот незадача: хаос был единственным явлением, которое Себастьян любил. Хаос был искренен с Себастьяном, как никто другой. Себастьян приручил, если не хаос, то бардак. А кто приручил бардак, тому хаос благоволит. И Себастьян готов поклясться, что чувствует дыхание хаоса за спиной. Себастьян входит в кабинет с присущим спокойствием и впервые старается спрятать пляшущие во взгляде огни любопытства и живого интереса. Они были последним, что должен был бы увидеть Винсент Фантомхайв. Сейчас Себастьян актер, и сейчас Себастьян лжец, самый гнусный лжец, который соврет самому Винсенту Фантомхайву. Потому что изначально Себастьян не имеет понятие верности. В приоритете — интерес и его непосредственный источник. Себастьян забывает о том, что Винсента Фантомхайва стоит опасаться, забывает обо всем положенном при общении с бомондом политесе; его на уровне первобытных инстинктов интересует только реакция Винсента Фантомхайва на его актерство. Раскусят или нет — ходит по лезвию ножа. И непринужденное, но учтивое: — Вы хотели меня видеть, сэр? — Себастьян застывает перед столом Винсента, и тот наконец отвлекается от бумаг. — Да, хотел. Не стал спрашивать вчера, вы были слишком взволнованы новостью о ваших новых обязанностях, — Винсент складывает пальцы треугольником, — но не соизволите ли признаться, капитан Михаэлис, командир первой разведывательной роты, отсутствовавший на месте ночлега двадцать четвертого августа, то бишь в ночь, когда неизвестным был убит генерал Чарльстон, в совершённом? Дело до сих пор не раскрыто. Ваши мотивы для убийства неясны. И у вас даже есть подобие алиби. Купленное, но всё же, — Винсент по-птичьи склоняет голову набок. И улыбается так же мягко, как и до этого. Усмешка расплывается на губах Себастьяна. Следовало бы догадаться, что Винсент докопался и до этого дела. Отрицать смысла нет. — Но, согласитесь, я весьма искусен, — тело Себастьяна расслабленно, как и его голос. Единственное, что неспокойно в этом кабинете, — адреналин в крови Михаэлиса. — Не могу этого отрицать. Выходит, что дезертирство — лишь прикрытие, — Винсент утверждает, кладя подбородок на сложенные руки. — И как же я могу Вам доверять, если вы о таком умолчали? Себастьян расплывается в самой самодовольной ухмылке из его арсенала. — Я не настолько глуп, чтобы отвергать покровительство такого человека, как вы, — Себастьян знает, что формулировка правильная, и эти слова были тем, чего Винсент так жаждал от него услышать. Винсент Фантомхайв верит. Сам Винсент Фантомхайв верит! — Рад это слышать. Итак, теперь мне хотелось бы задать вам несколько вопросов. — Внимательно слушаю, — Себастьян наконец садится на стул, располагая руки на подлокотниках. Ну наконец-то их можно куда-то деть. — Заметили ли Вы что-то странное в моем сыне? — Такой же человек, каким он показался мне вчера. — Себастьян даже смотрит Винсенту в глаза. — Совершенно ничего особенного. — Если заметите, то непременно доложите. Я буду вызывать Вас каждый вечер. Можете быть свободны. Себастьян элегантно поднимается с кресла и столь же изящно покидает кабинет. Его довольство достигает точки Омега. Он начал игру. И он уже от неё в восторге.