И враги человеку — домашние его.
Себастьян поправляет подушки. В очередной раз. Взбивает мягкий тканевый мешок, набитый легчайшим пухом. Снова кладя его на кровать, задевает ладонью простыню и натыкается на нечто твердое. Оглядывается на Фантомхайва, который погружен в «Убийство на улице Морг» и не замечает ничего вокруг, и решается откинуть простыню и исследовать то, что скрыто под её благоговейным покровом. Увиденное заставляет Михаэлиса усмехнуться и осклабиться. У Сиэля под подушкой потрепанный двуствольный Ланкастер и неполная обойма. Не сказать, что неожиданно. Себастьян знал, что рано или поздно найдет нечто вроде этого. У Сиэля должно было быть что-то такое. Оружие. Что-то, что заставляет чувствовать себя более защищенным. Себастьян ожидал найти нож или клинок, но никак не пистолет с обоймой. Огнестрельное оружие, конечно, намного сложнее достать, чем тот же нож. Но у Сиэля он есть. Рабочий пистолет и патроны. Отложив книгу, Сиэль наконец оглядывается на притихшего Михаэлиса. Руки Фантомхайва спокойно лежат на подлокотниках коляски, тонкие губы изогнуты в усмешке, а взгляд спокойно ожидает его реакции. Сиэль хотел, чтобы Себастьян нашел пистолет. Иначе бы спрятал его хотя бы под матрац. Эту находку можно считать приглашением на разговор по душам? Себастьян проводит языком по нижней губе. — Это было довольно ожидаемо. Правда, я не думал, что найду именно пистолет. Ожидал увидеть нож. — Считаете, что я настолько глуп, чтобы убивать кого-то голыми руками? — в голосе Сиэля блещет сталь, и Себастьян чувствует себя удивительно расслабленным. Сиэль не кажется и вполовину настолько же хрупким, как считал Себастьян. Попытка облечь их отношения в какую-то общепринятую социальную норму была глупа. Они не были приятелями, они не были наставником и учеником, они не были союзниками, они были друг другу никем. Себастьяна подогревал интерес, Сиэля — желание выбраться отсюда. Желание сбежать. Желание дышать свежим воздухом. Сиэль готов умереть за жажду жизни. — И кого же вы убили? — Себастьян с недоверием усмехается, но в своем неверии начинает сомневаться сразу же, как только Сиэль ловит за ствол брошенный в него пистолет. Себастьян рассчитывал попасть в вазу позади. Мелочная месть мелочной горничной, которая наверняка нарочно постирала его белую рубашку с черной одеждой, он в этом уверен. Сиэль вцепляется в ствол с удвоенной силой, так, будто это последнее, за что он может ухватиться, падая в пропасть. Себастьян поддается искушению провести пальцами по фарфоровой коже, прежде чем забрать пистолет из тонких пальцев. Он чувствует, как Сиэль весь замирает, будто бы перед нападением. Отчего-то это прикосновение кажется чересчур интимным, чересчур личным, а потому — слишком неестественным. Это не нежные касания матери, это не случайные касания служанок, это не прохладные и аккуратные прикосновения при переодевании, которые Сиэль терпел, а не наслаждался. Это прикосновение продиктовано интересом. Потому другое. Потому опасное. Себастьян дотронулся до него не из чувства долга, а из сущего интереса. Всегда аккуратный Себастьян, который избегает лишних движений в принципе, касается его. — Пять твоих предшественников, — Сиэль резко меняет тон, его голос кажется совершенно ледяным, и Себастьян жалеет, что стоит позади Сиэля и не может видеть его взгляд. Но, впрочем, он и без того уверен, что там вся прелесть хаоса. Себастьян расплывается в улыбке. Он насыщается. Он видит замешательство в чужих напряженных плечах. Михаэлис все же забирает пистолет и кладет его на прикроватную тумбочку. Пять человек. Пять человек, убитых этим субтильным мальчиком. А не выстрелит ли он когда-то Себастьяну в спину? А не расскажешь ли ты Винсенту о том, кто он на самом деле? Для доверия ни одного основания. Но все же Сиэль идет против себя, превозмогает, преодолевает и говорит. Говорит Себастьяну. Просит у Себастьяна защиты. Рискует, потому что знает, что люди откликаются на доверие. Он надеется, что Себастьян не исключение. Доверие должно порождать доверие. Должно же? — И что же? Не жалеешь? — Себастьян встает прямо перед Сиэлем. Его голос, мурлыкающий, мягкий и завораживающий баритон, звучит почти что угрожающе. Себастьян стоит ровно, словно он и вовсе не человек, только тень от человека. Обрамленный тусклым светом ноябрьского дня, он кажется тем, что свет априори отвергает и не принимает. Темная материя. Материальное превратить в нематериальное, ложь — в правду. — Нисколько. Я не настолько высокомерен, чтобы оставлять в живых всевозможный мусор, лишь потому, что он дышит. И Себастьян расплывается в довольной улыбке. Он хотел услышать их из этих невинных уст, никогда не пробовавших на вкус чью-то кожу, совершенно непорочных, но, может быть, его губы были последним, что кто-то из предшественников Себастьяна видел перед смертью. Губы с привкусом металла Ланкастера. Неплохо, совсем неплохо. Себастьян не сомневается в нем. Эта игра кажется Михаэлису одной из самых занимательных. — И чего же ты хочешь? — вкрадчивый, лукавый, дьявольский голос, пронизанный довольством. Михаэлис стоит перед ним натянутой черной струной. Сиэлю кажется, что от его слов сейчас зависит всё и даже немного больше. — Пешке на моей доске знать это необязательно, — Сиэль поднимает взгляд со своих рук и смотрит Себастьяну в глаза. Он выглядит совершенно никчемно: бледный мальчик в инвалидной коляске, но Себастьян видит в нем только одно. Себастьян видит его глаза, горящие неподдельным синим пламенем. Он не видел этого пламени очень давно. Пешкой на его доске… вот оно что. Оказывается, у каждого здесь есть своя шахматная доска, и каждфй, имеющий свою доску, фигура на чьей-то другой. Абсолюта не существует. Бесконечная вереница превращения и трансгрессии. Готов ли Себастьян пожертвовать своей доской, чтобы стать пешкой на чужой? Пешка — самая сильная фигура, ведь она может обратиться любой другой, у неё слишком много образов, она может занять самое выигрышное положение на доске. Вопрос в том, как много времени Себастьяну потребуется, чтобы пробраться к первому ряду? Сколько мальчишка будет поддерживать его интерес? И не разочаруется ли Себастьян в нем? Себастьян ненавидит разочаровываться, из этого чувства нельзя извлечь наслаждения боли или эстетики страдания, разочарование глухо и беспросветно гложет и не дает ничего яркого. Ничего интересного. Взгляд Сиэля столь же тверд, а воля выбраться несгибаема, как у бывалого солдата. Он смотрит на Себастьяна в упор, не дает отвести взгляд ни ему, ни себе. Но Себастьян Михаэлис играет в русскую рулетку с фортуной, и он совершенно не считается с тем, что в барабане должен быть один патрон. Фатальный. Фатальный выстрел и самое яркое нажатие на курок. Себастьян Михаэлис играет. И он не привык проигрывать. — Позвольте же, король, узнать мне хотя бы цель, — Себастьян склабится. — Я хочу выбраться отсюда. Ты поможешь мне с этим? Себастьян смотрел на него сверху-вниз, как на крайне интересного насекомого; жука, который двигает усиками в отчаянной попытке найти выход из железной хватки. Только вот Сиэль сам ползет в ловушку, Сиэль сам ползет в руки к энтомологу с поразительной самоотверженностью и уверенностью. Энтомолог, впрочем, не откажет себе в удовольствии понаблюдать за финальным дефиле жучка по его ладони. Впрочем, экземпляр крайне необычный. С эфирными крылышками и хитиновыми глазами. Просто редчайшее явление. В руки Себастьяна попадали и необычайно пронзительные японские бабочки, и самые неотесанные стрекозы, и египетские скарабеи, но он никогда не видел чего-то подобного. Чего-то настолько же хрупкого, но в то же время безмерно сильного. Воля к жизни Сиэля Фантомхайва была восхитительна в своей глупости. Впрочем, Себастьян теперь с ним в одной клетке. Энтомолог и его любимое насекомое в одной и той же золотой клетке, запертой в обеих сторон, что может быть интереснее? Что может быть более животрепещуще? Себастьян всегда был тем, кто ловит. Новая роль: жертва скрывается от цепких пальцев коллекционеров. Вот только насекомым совершенно чуждо чувство милосердия. И преданности, конечно, тоже. Неужели он, Сиэль, готов зайти настолько далеко? — Конечно, милорд. «Милорд» звучит чересчур насмешливо и фальшиво; Себастьян даже не потрудился склонить голову. Его синяки под глазами делают лицо ещё более бледным, Себастьян похож на вампира в свете свечей, и Сиэль даже на секунду засомневался в том, что Себастьян человек. Но нет. Всего лишь пагубное влияние ночи и игры разума. Ничего более. Себастьян человек. Опасный, лукавый и принципиальный. Но человек. Человек с нечеловеческим лицом. Себастьян действует, исходя только из-за собственной выгоды. Ему нужна новая доза адреналина. Ему нужно что-то, что не даст ему зачахнуть здесь от скуки. Для Себастьяна адреналин живителен, он не может без него существовать, и он пойдет на всё, чтобы достать новую дозу как можно быстрее. Сиэль его проспонсирует. Даст ему необходимое, будет давать постоянно, пока Себастьян не станет зависим от него, как от единственного источника. Условный рефлекс. Ну же, Себастьян, посмотри, церберов этот мальчишка будет кормить по расписанию. Забывает, что главное блюдо здесь — он сам, смешон, не правда ли? — Чего вы хотите от меня? Выдвигайте условия, милорд, — Себастьян смакует это обращение, двигает стул и садится прямо перед Сиэлем. Глаза в глаза. Душа в душу. Кто кого. — Протекции, Себастьян. Ты защитишь меня от моей семьи при необходимости и поможешь выбраться из этой камеры-обскуры. — А что же я получу в ответ? — То, из-за чего ты не отклонил предложение отца приехать сюда. И то, почему ты сейчас здесь сидишь. Тебе нужна новая доза адреналина. Я её обеспечу, — Сиэль высокомерно прищуривается, он обращается чрезмерно фамильярно, хочет поставить себя хозяином положения. Себастьян обращает внимание, но лишь смеется. Решимость Сиэля достойна только лишь похвалы. Удивительный, просто поразительный жучок. Себастьян никогда доселе таких не препарировал. — Звучит вполне выгодно. Себастьян знал, что согласится. Знал с самого начала. Он этого ждал. И если Сиэль станет Нероном, то он будет стоять позади и смотреть, как горит их Рим, и наслаждаться. Огонь неукротим. Он не знает милосердия, не имеет принципов, он вездесущ и очищающ, он не смотрит на душу, на её заслуги, он пожирает все. Огонь — самая страшная сила. Самая незапятнанная стихия. Огонь всепоглощающий. Огонь праведный. И Себастьян не против сгореть в огне, если такова его судьба. По крайней мере, его кровь уже горит. Он возбужден, его глаза недобро сверкают, и он готов атаковать по первой же просьбе. Он, быть может, сумасшедший. Но никаких неудобств это не приносит. Лишь делает ощущения многократно ярче. Свежее. Пламеннее. Сиэль смотрит на него, у него во взгляде холодный блестящий лед, и он сталкивается со сверканием радужек напротив, лед немного охлаждает пыл, но не может потушить omnino. Сиэль понимает, что он надел ошейник на Цербера, но ошейник некрепок, а поводок достаточно длинен. У Сиэля есть власть, покуда он дарит ощущения. Сиэль видит, что Себастьян уже давно не дышит собственной грудью, а смысл выражения carpe diem потерял уже давно, и Себастьяну нужно почувствовать себя живым. Толкнуть его в бездну, чтобы он наконец понял ценность момента. Он из тех, кто по-настоящему дышит только под дулом пистолета. — Хотите выбраться отсюда? Что будете делать после? — Себастьян складывает руки в замок на животе и откидывается на спинку стула. — Сначала выберемся, а потом подумаем о планах. Решать проблемы нужно по мере их наступления. Себастьян, кажется, удовлетворен не-ответом на свой вопрос. Он снова улыбается и показывает свои белые-белые зубы. Черный-черный вечер за окном окрашивается белыми снежными хлопьями. Может быть, они чьи-то выпавшие зубы. Окно тоже белое, но краска на нем опадает маленькими кусочками, и они тоже кажутся снегом в самый жаркий летний день. В комнате Сиэля всегда зима. В душе Сиэля всегда зима. А вместо души у Себастьяна горящая черная пустошь. Он не против сжечь и всю округу просто ради ощущения жизни. Потому что жизнь неотделима от смерти. А смерть неотделима от огня. Разве не очевидно?***
Сиэль сидит за столом вместе со всей семьей, у него в руках начищенный серебряный нож, и он думает о красном, он постоянно думает о чёртовом красным! Красный огонь, красный гнев, красный ад, красная кровь… Чья кровь была бы достаточно красной, чтобы течь по этому блестящему лезвию? Он сидит напротив Себастьяна в конце стола, и его нож неаккуратно лязгает по тарелке, что вызывает суровый взгляд отца. Сиэль выдавливает из себя приевшуюся огульную улыбку, имеющую извиняющийся оттенок на этот раз, и принимается накалывать кусок мяса на вилку. Себастьян смотрит за ним неотрывно, лишь только для приличия иногда заглядывает в свою тарелку и перекидывается пустыми фразами с Фантомхайвами. Взгляды говорят гораздо больше слов. Но Сиэль ни разу не позволил маске треснуть хоть в одном месте. Он поверхностен. Он запредельно глуп. Пусть так все думают. Пусть Сиэль знает, что отец подозревает. Отец не Себастьян, отец готов выжидать столько, сколько потребуется, чтобы победа была сладка и безоговорочна. Отец определенно точно знает, что Сиэль убил всех тех головорезов, которых к нему приставляли. Вероятнее всего, Винсент ждет момента, чтобы поймать его с поличным. Очевидно, он дожидается убийства Себастьяна. Очевидно, он рассчитывает на сведения, которые даст Михаэлис. Очевидно, отец думает, что Себастьян безраздельно предан. Или Сиэль просто не видит подвоха. У него все ещё нет основания для полного доверия Себастьяну. Ни у кого нет оснований для полного ему доверия. Ни у Сиэля, ни у Винсента, ни у мира в целом. Себастьян клюет только на интерес, и выиграет тот, кто предложит больше. Ему жизненно необходимо движение: Себастьян Михаэлис не из тех, кто будет терпеть затхлость существования. Себастьян не из тех, кто будет безвозмездно подчиняться только за кров, еду и мнимое ощущение безопасности. Он не ценит жизнь. Он ценит только ощущение жизни. Чем больше Сиэль даст адреналина, тем больше преданности получит. Прямая пропорциональность. Собаке — кость, она тебе — лапу. Сиэль надеется, что дает достаточно. Сиэль надеется, что Себастьян достаточно заинтересован. Сиэлю в спину дышат перемены, и он не знает, к лучшему или к худшему, но он рад самому их наличию. Побывать бы в Лондоне, посетить Трафальгарскую площадь, постоять на Ватерлоо, посмотреть на людей, увидеть чужие улыбки и смех, пожить бы хоть час. Покуда есть возможность, Сиэль будет за нее хвататься. Он ещё не сдался. Он не хочет так умирать. Он не хочет умирать здесь. Сиэль не против скончаться в кабаке Ист-Энда, в городской больнице, на грязной улице, но не здесь. Здесь Сиэль чувствует запах своей же разлагающейся плоти, здесь Сиэлю просто нечем дышать. Он смотрит на мир из-за решетки, но даже не железной, а деревянной, между прутьями которой стекла, их можно было бы сломать, но эта решетка далеко не единственная, таких в поместье ещё тысячи и поломка каждой будет неизбежно замечена. Сиэль ещё не сдался, но он уже не уверен, что сможет бороться и дальше. Что может сохранять росток личности, что может сопротивляться бесконечному унижению, что может не сойти с ума. Наличие Себастьяна дает долгожданную надежду. Надежда — вероятность кубика, и Сиэлю выпала заветная шестерка. Осталось только её не упустить. Подают чай и десерт, праздная беседа за столом продолжается, Себастьян иногда вставляет свои пару слов. Он обаятелен, умеет вести разговор, совершенно не чувствует себя скованным за столом, полным родовой знати. Если он и был военным, то наверняка разведчиком; он меняет маски искусно, почти незаметно, улыбается своими лукавыми глазами и получает удовольствие от того, что его маскировка работает успешно. Себастьян упивается этим и входит в раж. Он просто чрезвычайно самолюбив и не сказать, что это не играет ему на руку. В этом доме все носят маски, здесь нет ничего настоящего. Сиэль хочет сорвать каждую маску, смотреть, как они отрываются от кожи, с кровью, с кусками плоти, с частями души, со всем тем, что успело срастись с истинной личностью. Месть будет сладка, совсем как пудинг, который Сиэль накалывает на вилку. Пудинг уже почти кончился, на тарелке лежит только маленький его кусочек, который вскоре будет поглощен. Сиэль посылает благодарную улыбку дворецкому, убирающему тарелку со стола, улыбку совсем детскую, совсем невинную. Ему улыбаются в ответ. Пять лет. Пять лет прошло с того месяца, а Сиэля до сих пор мучают кошмары, он до сих пор чувствует по ночам те касания, он до сих пор в клетке, в клетке собственного дома. Сектанты не церемонились, они били куда угодно, насиловали, когда хотели, и им было наплевать в сознании их жертва или нет. Им было действительно все равно. Предположительно слабость в мышцах ног появилась после травмы спинного мозга. Врач говорил что-то о нервах, что-то о путях; что-то, что на что Сиэлю глубоко наплевать, ведь полную подвижность мышц уже никогда не вернуть. Он стал ещё более слабым, чем прежде. Даже передвигаться самостоятельно почти не может. Наверное, из-за этого обстоятельства игра для Себастьяна становится ещё более интересной. Наверное, он получает удовольствие от того, что Сиэль беспомощен. Себастьян с удовольствием понаблюдает, как бабочка будет пытаться выбраться и руководить тем, каким образом Себастьян открывает банку, контролируя, чтобы никто не прознал о побеге бабочки, ведь она официально мертва уже как пять лет. У Самюэля на место наследника рода гораздо больше прав. А про второго отпрыска Фантомхайв никто не вспоминает, никто о нем не горюет и никто, совершенно никто, не стал бы искать его. Разрешение сидеть за одним столом с теми, кто записал тебя в мертвецы и смиренно ждет, пока этот статус будет оправдан, очень милосердно с их стороны. Сиэль почти благодарен. Только вот подыхать он пока что не намерен, потому что сейчас он хочет жить как никогда, и у него даже есть возможность выбраться отсюда. Наконец знакомые руки хватают коляску сзади и везут в осточертевшую комнату, но Сиэль рад лишь тому, что можно скинуть личину хоть при ком-то. Он расслабляется, когда знакомые руки чуть заметно касаются волос в случайном жесте. И Сиэль даже не желает знать, на самом деле случаен этот жест, или Себастьян хочет наблюдать его реакцию. Всё равно. Наплевать. Главное здесь и сейчас. Не потом и не когда-то.***
Себастьян курит, стоя на балконе западного крыла. Он не брал в руки сигареты, наверное, с самого приезда сюда, дней пять. Оказывается, табак вкупе с ноябрьским глухим вечером имеет поразительный успокоительный эффект. Он почти что чувствует умиротворение, расплывающееся сладкой патокой по всему телу, утяжеляющее, но расслабляющее до того напряженные мышцы. Хорошо. Много лучше, чем утреннее похмелье после попойки, которое чувствуется намного сильнее, когда не нужно никуда бежать. В армии об этом попросту забываешь, нет времени на головную боль. Себастьяну это нравилось. Пьешь и не помнишь, что пил. Пьешь и забываешься. Себастьян пьянеет долго и со вкусом, наслаждается ощущением затуманенности сознания и упивается этим. Себастьян умеет пить так, чтобы даже утром с тяжелой головой не жалеть о вчерашнем вечере. Но сигарета тоже дает свой эффект, и Себастьяна не может это не радовать. Даже создает иллюзию бурной деятельности, будто бы он стоит здесь не из чистого желания разгрузить мозг, а действительно чем-то занят. Даже смешно. Даже удобно. Стряхивает пепел. Смотрит вниз. В темноту. В бездну. Ноябрьские ночи особенно темны; они темнее всех остальных; они поглощают абсолютно всё, вытравливают свет даже из самых укромных мест и тянут туда свои тентакли. Их щупальца чернее черного. Скрыться от них хотят даже черные бродячие коты; прячутся по домам даже самые последние мрази, которым нечего терять; они бегут к спасительному свету свечей из животного жира, у которых отвратительный запах, но всё же к ним тянутся, потому что не видят другого источника света; и они все боятся ноября, до подгибающихся коленей боятся. Себастьян любит ноябрьскую темноту. Она всегда была с ним. Он никогда не испытывал иррационального страха перед темными подвалами или ночным лесом; напротив, тьма зазывает его в свои объятия, с удовольствием прижимает к груди, к самому своего недру, и Себастьян даже не сопротивляется. Не хочет сопротивляться. Тьма уже родная. В его Армагеддоне свет потерпел сокрушительное поражение. Ему интересно посмотреть, как тьма выиграет в битве Сиэля Фантомхайва. Себастьян уже видит беспросветную ненависть в его глазах. Она совершенно праведна и чиста; она противоречива и неоднозначна; и ненависть в Сиэле сильна, подобно эманации, что положила начало Пустоте и Небытию, Свету и Тьме, Универсуму и Божеству. Себастьян видит её и хочет запомнить. Сиэль Фантомхайв абсолютно искренен в своем желании выбраться во что бы то ни стало. Просто поразительно искренен. И поразительно двуличен. Понятие Себастьяна о морали атрофировано с самого детства; он забивал собак ногами, желал удушить орущих детей, получал удовольствие от совершённого насилия и лелеял кошек. Гордился собой, но готов был прибегнуть к самым низменным способам решения проблемы. Сиэль Фантомхайв был решительно величественен и возвышен. Он не имеет и толики желания той бессмысленной жестокости, которое владеет Михаэлисом, и это восхитительно, несмотря на все его яростное желание выбраться и, наверняка (Себастьян уверен, что так и есть), отомстить. Сиэль был достаточно милосерден, чтобы подарить им всем быструю смерть. Но недостаточно слаб, чтобы оставить в живых. Себастьян никогда подобного не встречал. Этой авантюрой хочется насладиться, и ему совсем неважно, чем она кончится. Потому что процесс её обещает быть восхитительным. Михаэлис видел сплошное гнилье, Михаэлис видел и совершенное благородство, но никогда чего-то подобного. Сиэль Фантомхайв был выдающимся. И это интересовало. Себастьян снова затягивается и немного перевешивается через ограду: хочет поглубже вдохнуть воздух бесконечной ноябрьской ночи. Он убийца. Самый настоящий. Не военный, который убивал по чужой указке; не благородный человек, желающий истинной мести. Он получает от убийства некоторое извращенное удовольствие и ловит каждое мгновение, каждую каплю крови и каждую предсмертную агонию. Он ублюдок. Последний ублюдок, не способный испытывать что-то кроме интереса и неутолимой жажды адреналина. Генерал Чарльстон был гнусным человеком. Мнительный, слабый, недоверчивый и до жути тревожный, наверное, только благодаря этому доживший до своего почтенного возраста и не отличившийся за время своей службы ничем, кроме дотошности, из-за которой, — бесспорно нужно отдать честь, — большинство стратегий и тактик были проработаны гораздо лучше, чем могли бы быть. Они с Себастьяном не сошлись с самого начала. Желание самостоятельности в принятии решений Чарльстон не одобрил, а тем более не одобрил постоянное желание Себастьяна нарушить его наставления. Михаэлису всегда везло. Он был был любимчиком фортуны, и никто, ни один человек до Чарльстона, до того упертого и снисходительного к младшим чинам одновременно, не оспаривал желание Михаэлиса. Первая операция под командованием Чарльстона провалилась именно из-за того, что Себастьян четко придерживался выработанного плана и не смел действовать по ситуации из чистого злорадства и желания отомстить и доказать, что он гораздо лучше знает, как нужно работать. Чарльстон рвал и метал тогда. Ударил Себастьяна по лицу своей огромной, жирной ладонью, словно обиженная девица. Михаэлис слегка поморщился и приподнял брови в презрительном жесте. Именно тогда у него начали чесаться ладони. Именно тогда он вспомнил о том, что у него в кобуре на поясе табельный пистолет. Именно тогда он не смог сдержаться. Поведение Чарльстона было унизительно. Себастьяна недооценили. Он чертовски ненавидит, когда его недооценивают. Это выводит из себя. Просто жутко выводит из себя. И это порождает первозданный, необузданный гнев. Себастьян Михаэлис навел курок на человека, и его рука не дрогнула, когда Чарльстон обернулся и посмотрел ему в глаза. Его рука не дрогнула, когда Чарльстон, дрожа всем своим грузным телом, сказал ему подумать. Себастьян бросился к нему и совсем не чувствовал отвращения, когда зажимал чужое горло, прикладывая к виску пистолет. В Чарльстоне не было и капли офицерского запала и физической силы, он вряд ли смог воспротивиться гибким и удушающим тискам. Он, впрочем, и не пытался. В нем не было и капли той звериной жестокости, которая питала Михаэлиса. В нем не было ничего кровожадного и способного составить конкуренцию ему. Себастьян отказывался подчиняться. Себастьян не псина. Себастьян не подчиненный. Себастьян автономен и одинок. Себастьян ни с кем. Он один. Один, как сигарета в его руках. Мундштук давно был отложен за ненадобностью чопорности в моменте. Сигарета, вроде, третья. Себастьян вспоминает. Ему был мерзок Чарльстон, мерзок до самого своего нутра. Он был мелочный человечишка, жадный до денег и сплетен, боявшийся каждого шороха из-за угла. Себастьян не сожалел об убийстве, а тем более о последствиях. Убить его было просто. Просто, как поджечь дом. Просто, как выстрелить в вражеского солдата. Просто, как пытка. Как будто это убийство было первым. Как будто бы оно будет последним. Но Чарльстон хорошо запомнился. И Михаэлис из-за Чарльстона в определенных кругах — тоже. Себастьян посягнул на того, кто в людском понимании выше его по какому-то там статусу. Для Михаэлиса, впрочем, разницы нет никакой: проститутка то, обычный крестьянин или генерал. Он бы и на королеву замахнулся, если понадобилось бы. Убивая, Себастьян думал об убийстве, а не о последствиях. Как говорил Сиэль, решать проблемы нужно по мере их поступления. Себастьян облизывает обветренные губы и распахивает пальто: ему неожиданно стало слишком жарко. Он тушит сигарету и оставляет её в пепельнице в углу. В этом поместье даже пепельницы на холодном полу богом забытого балкона сделаны со вкусом. Себастьян точно здесь надолго не задержится. И Сиэль тоже. Себастьян усмехается почти плотоядно и прячет портсигар, который доселе держал в руках, в карман. Заходит в дом и скидывает пальто. Поместье хорошо отапливается: Фантомхайвы не жалеют деньги на дрова. Как только он закрывает дверь на балкон, то в конце коридора сразу же замечает знакомый силуэт, стремительно приближающееся к нему. Себастьян еле успевает натянуть привычную снисходительно-высокомерную усмешку на губы, как видит лицо Самюэля совсем близко. Едва протянешь руку и дотронешься до фарфоровой кожи и атласных губ, искривленных в неприглядном оскале. Он зол, ох, злоба человека с внешностью херувима выглядит жутко, тогда почему же высокомерие для таких людей вполне естественно? Близнецов Фантомхайв Бог совершенно точно слепил по своему образу и подобию. Значит ли это, что Бог просто до омерзения высокомерен? Михаэлис ухмыляется злее, в его губах прослеживается жестокость. Самюэль наконец бросает на него опасливый взгляд и решается сбавить шаг. Себастьян делает пару шагов навстречу. Он чувствует собственное превосходство особенно ярко, ведь по жилам Самюэля уже струится страх, который ещё пару мгновений назад был самой обычной тревожностью. И Себастьян причина этому страху. Себастьян им питается. Из-под бридж и гольфов показываются совсем эфемерные коленные чашечки. Просто баснословная хрупкость. Поразительная непорочность фарфоровой кожи, никак не вяжущаяся с оскалом на губах. Противоречиво. Самюэль останавливается на расстоянии вытянутой руки. Такой строптивый птенец боится тьмы чужого присутствия. Умилительно. Что он забыл в этой части поместья в такое время? Его покои находятся аккурат в противоположном крыле. — Что вы здесь делаете в такой час? — Самюэль решает, что лучшая защита — нападение, поэтому резво начинает разговор с того вопроса, который намеривался задать Себастьян. Фантомхайв говорит, будто выплевывая из себя слова, делая это принудительно и с нажимом. — В вашем возрасте, сэр, молодым людям свойственно знать, что взрослые мужчины иногда курят даже по ночам, — Себастьян насмешливо поднимает правую бровь и вновь смотрит прямо в большие синие глаза напротив. Они не имеют и половины прелести той прекрасной метаморфозы, которую совершает со взглядом Сиэль, меняя свои образы, как перчатки. Самюэль окидывает Себастьяна настороженным взглядом, обозначающим прекращение разговора. Михаэлис стоит неподвижно, ожидая, пока Самюэль сделает необходимые ему выводы. Он гуманно дает мальчику впитать всю информацию, которая запечатлелась на его теле и мерным шагом направляется в свою комнату. Черт знает, зачем здесь Самюэль. Да и, может, просто к служанке пришел, они ведь обитают на чердаке, этажом выше. Дворянки не всегда опытны в постели, а у Самюэля наверняка самая приличная невеста из самых приличных. Комната встречает тусклым светом свечи, которую Себастьян оставил зажженной перед уходом и валится на кровать, даже не раздеваясь. Лежит так недолго, после тянется к одной из тех немногочисленных книг, которые хранит у себя в комнате. Эдгар По. Позаимствовал у Сиэля, утоляя сущее любопытство. «Падение дома Ашеров», значит. Иронично. После страниц десяти наконец скидывает с себя брюки и жилет, который за эти пять дней, кажется, уже прирос к коже. Себастьян блаженно валится на кровать в одной рубашке, и это все, что нужно для временного спокойствия. Ещё немногим позже не удерживается и закуривает папиросу прямо в кровати, радуясь тому, что форточка в комнате не была закрыта. Пепел стряхивает в банку, украденную с кухни дня три назад. Себастьян давно не чувствовал себя настолько спокойно. Впрочем, гармонии не суждено длиться больше четверти часа, которой хватает, чтобы дочитать рассказ. Сиэль хочет убить своего брата? Себастьян усмехается. Так ли случайно ему в руки попала эта книга? Он тушит папиросу окончательно и слышит возглас. Голос знакомый, принадлежащий одному из близнецов, но слова Себастьян не различает. Он прислушивается тщательнее. Возглас повторяется. Разговор явно не о том, что подадут на завтрак. Себастьян бесшумно натягивает на себя брюки и туфли, хватает старенький Лефоше, прихваченный ещё во Франции, и выскакивает в коридор, держа канделябр. Последнюю лампу в коридоре наверняка уже потушили. Себастьяна встречает тишина и темнота, словно бы он не вышел в коридор, а спустился в колодец. Последний светильник в конце коридора и вправду оказывается потушен. Звуки разговора доносятся из-за двери напротив. Комната Фантомхайва. Себастьян прислоняется к ней, ухо прижимается к прохладному дереву, а тени вокруг сгущаются. Черный-черный коридор, в черном-черном поместье и черный-черный человек, стоящий у черной-черной двери. — Ну и что ты сделаешь, Сиэль? — Самюэль говорит с насмешкой. Достаточно громко, чтобы разобрать слова. Губы Себастьяна расползаются в усмешке. Значит, он не единственный, кто осведомлен о настоящей личности Сиэля. — Попрошу кого-то открутить крышку банки и взлечу, аки Морфо менелай. — Бабочки долго не живут, Сиэль. — Ты думаешь, что я надеюсь на «долго и счастливо»? В таком случае, ты последний идиот, Самюэль, — Себастьян буквально ощущает усмешку в голосе Сиэля. Он не боится. Сиэлю уже нечего бояться. — Я не сдал тебя отцу только потому, что… — Иди хоть сейчас, Самюэль. Я тебя не останавливаю, заметь. — Ты слишком много о себе мнишь, предатель. — Повтори это слово ещё раз. Мне оно почти уже приятно. Самюэль еле слышно рычит. Совсем не по-аристократически. — Ты лжец, Сиэль. И предатель. Ещё не поздно прийти к отцу и сознаться. Останься здесь Сиэль, ты мог бы остаться здесь, и мы снова стали бы близки. Разве тебе так плохо жилось в детстве? — Разве тебе так плохо без меня даже в молодости? — Я предлагаю тебе помощь в последний раз. — Я от неё в последний раз отказываюсь. Голос Сиэля привычно холоден и непоколебим, и у Себастьяна на губах расплывается довольная ухмылка. Сиэль оправдывает ожидания. Но вот о его прошлом Себастьян до сих пор не знает ничего. Это затрудняет анализ, но оттого становится только увлекательнее. — Почему ты не выстрелил тогда? Если бы ты это сделал, мы бы сейчас были совершенно в другом положении. — Твое положение тебя совершенно устраивает. В сотый раз повторяю. Я не мог выстрелить тогда. — Но ты же стрелял до этого! В них же! В сектантов! Похищение сектантами? Скорее всего. — Я не мог, Самюэль. Я не знаю почему, но я не мог. — Вздор! — Отнюдь, — в голосе Сиэль вселенская усталость, будто бы он объясняет ребенку нечто очевидное раз в десятый. В разговоре повисает пауза. Себастьян думает, что Сиэль смотрит Самюэлю в глаза. Совершенно точно смотрит Самюэлю в глаза. Ищет там что-то, изучает своим проницательным взглядом, препарирует и исследует. Он пытается найти там нечто новое, но разочаровывается, ничего не обнаруживая. Из комнаты раздается нечто похожее на шуршание и щелчок. Пистолет? — Стреляй, если хватит смелости. Пистолет. У Самюэля был пистолет. И как Себастьян не заметил, когда встретил его, выходя с балкона? Чертова невнимательность. В Фантомхайв-мэноре, как на войне. Никто не теряй бдительность. Себастьян распахивает дверь резко и стремительно, сразу же чуть не бросает канделябр на удачно стоящую у двери тумбу. Он обещал Сиэлю защиту. Себастьян действует по договору. Наверное. Как вообще нужно действовать в подобных ситуациях? Самюэль на мушке. Он смотрит на Себастьяна с неподдельным изумлением, вытаращив и без того большие глаза и поджав губы. Сиэль, казалось, этого ожидал. Вероятнее всего, он давно заприметил присутствие кого-то постороннего за дверью. Самюэль задыхается, его вдох судорожен и прерывист. Он не знал. Он не ожидал. Он думал, что Себастьян очередная игрушка Винсента. Не все ошибки прощаются. Не все ошибки можно исправить. Себастьян оказался в нужное время в нужном месте, только и всего. Самюэль опускает дуло пистолета и выходит, буквально выбегает из комнаты. Себастьян не стреляет, потому что Сиэль отрицательно качает головой. Самюэль абсолютно точно все расскажет Винсенту. Сиэль сидит на кровати в белой ночной рубашке и выглядит, словно видение. Только его глаза глядят как никогда живо. Себастьян и Сиэль переглядываются. Михаэлис со вздохом опускается в пресловутое кресло. До рассвета ещё очень много времени. Они успеют сыграть несколько превосходных партий и задать десятки мучивших их вопросов.