Aranea Lilia. You set my soul alight

      Необычайная тишина висит в воздухе на закате нового дня.       Есть ощущение, что все покинули дом, хотя это не так.       Как минимум в одной комнате, есть два бесшумных дыхания, одно из которых становится только немного чаще, когда его обладатель выныривает из какого-то безмятежного и приятного сна, непроизвольно сжимая руку в кулак и чуть потягиваясь…       Осознание приходит неожиданно.       Пальцы цепляются не за что-нибудь, а за тонкую ткань чужой футболки.       Аккурат в районе живота, если едва заметные ощущения от соприкосновения дают верную информацию.       Уён медленно открывает глаза и смотрит на светлый затылок прямо перед своим лицом.       И его грёбаное сердце стучит так громко, что оно должно разбудить всю Вселенную, не то что обитателей дома.       Он тихо, насколько это возможно, сглатывает и пытается вспомнить время до засыпания.       И почти уверен, что отключился, глядя на тёмно-синий потолок со звёздами в своей комнате, а не в этой.       Облизывая вмиг пересохшие губы, пытается едва заметно пошевелить хотя бы одним мускулом, чтобы понять — удастся ли незаметно уйти.       — Если ты снова пропадёшь из моего поля зрения или перестанешь обнимать, даже если это просто дружеские объятия, клянусь, я больше не заговорю с тобой, — Сан выдаёт эту речь на одном дыхании, ничуть не сбиваясь и даже не двигаясь, при этом ещё и пугая старшего до мурашек по коже (ведь он реально не подозревал, что тот не спит).       — Я хочу…       — А мне плевать, чего ты хочешь, — произносит твёрдо, дальше этого не разобрать — что вообще за эмоции у него сейчас. — Ты будешь слушать меня, потому что это ты кинул меня на две с лишним недели, совершенно ничего не объяснив.       — Но…       — Да, я тоже не объяснял. Только вот я никуда не исчезал, а просто ушёл оттуда, с набережной, после продолжая жить в этом доме и ждать тебя, — Сан уверен абсолютно железно — ему стоит лежать всё также, не сдвигаясь и не поворачиваясь.       Если увидит лицо, которое ощущает прямо рядом с макушкой, точно пропадёт окончательно.       — Я знаю, что поступал опрометчиво и глупо. Знаю, что был в плену у никому не нужных эмоций, — Сан старается не обращаться внимание, что во время последней фразы Уён вздрагивает так, будто ему дали пощёчину. Не время думать о причинах его реакций. — Но ты ведь знал, как мне нелегко сойтись с кем-то кроме тебя тут. Знал, что я не пользуюсь телефоном и не знаю твой номер, а значит и позвонить не смогу. Знал, что могу спать относительно спокойно лишь с тобой… Знал…       Сан повторяет это идиотское слово ещё раз пять, прежде чем, наконец, понимает, почему ему жжёт щёки и вообще отвратительно в принципе.       Сан по-настоящему ненавидит плакать.       Успокаивается относительно быстро, даже дыхание приводит в норму… Хотя спокойствие длится очень недолго, вновь эта круговерть из аритмии и асфиксии, потому что Уён утыкается носом в его верхние позвонки и шумно выдыхает в его слишком лёгкую и тонкую футболку, прижимая гораздо крепче к себе и заставляя практически задрожать.       — Я тоже безумно скучал, Сан-и, — в этих словах слышна та самая улыбка, которую младший любит больше всего. — Прости меня. Пожалуйста. Я очень виноват перед тобой.       — Зачем ты обманул меня? — решает воспользоваться возможностью, ощущая чужую склонность к откровенности в этот момент.       — Ты… о чём? — горячий воздух больше не распространяется по коже сзади, его просто нет, хотя Уён не двигался.       Он действительно затаил дыхание, ожидая ответ.       — Так говоришь, будто… Значит много о чём, да? — Сану почему-то особенно обидно в этот момент. — Знаешь, что самое поганое? Несмотря на всю эту херню, что между нами произошла, всё равно доверяю тебе больше, чем кому бы то ни было.       — Да неужели? — впервые голос Уёна наполняется ядом. — Настолько доверяешь, что?.. — прерывает сам себя и берёт паузу, после тяжело выдыхая и тихо произнося. — Я тоже доверяю. Просто не всё могу сказать. Поэтому понимаю тебя.       У Сана мысли путаются от количества неизвестных переменных и сильных чувств, поэтому всё-таки переворачивается, чтобы столкнуться со взглядом ореховых глаз и серьёзно предложить.       — Играем в «Вопрос-ответ». Лимит вопросов в день… Два. И если даже будет вопрос, на который никак не ответить, придётся переступить через это. Продолжу разговор только на этих условиях, — Сан прекрасно понимает, что ставить столько ультиматумов невероятный верх эгоизма и в этом даже есть риск, но просто не может придумать, как ещё добиться своего.       — Есть вероятность… Что ты не сможешь задавать верные вопросы, в силу незнания некоторых… многих вещей. Я буду уклоняться от ответа до тех пор, пока это можно будет держать в рамках «умалчивания», — старшему физически больно идти на такие непонятные компромиссы и вновь пытаться скрыть свои секреты, но поделать ничего не может, ведь Сан для него слишком важен. — Прости, но…       — Я согласен. Буду… — сглатывает и улыбается одним уголком губ, ощущая, что идиотское сердце Уёна ничуть не забыло и вновь из-за их близости пытается сломать рёбра. — Искать правильные вопросы. Тогда… Начнёшь?       — Конечно, — несмело поднимает руку и отводит прядку, что лезет Сану в глаза. — Как ты?       — Ты тратишь свой особенный вопрос на такое?       — Да. Ты ведь обязан на особенный вопрос ответить правду.       Чёрт.       — Ладно, — тупит взгляд аккурат в чужое плечо, чтобы медленно произнести. — Я — никак. Я среднее арифметическое, в котором намешано и «хорошо», и «плохо». У меня появились новые знакомые и обо мне заботились, много танцевал и гулял, но… Было чертовски плохо без тебя. Как по мне… Лучше бы у нас с людьми физические болезни совпадали, чем эмоциональные. Физическую боль мне удаётся переживать легче.       Уён снова вздрагивает, чувствуя нечто вроде внутреннего сгорания (почему эти тяжёлые слова, чёрт возьми, ему так приятно слышать?), но комментировать пока слишком боязно, поэтому аккуратно гладит по плечу и подталкивает:       — Твой вопрос.       — Почему тебя так долго не было?       — Потому что я решил вернуться только тогда, когда закончу выполнение задания, — уклончивость ответа очевидна обоим, но младшего вполне устраивает формулировка.       Ведь Уён не совсем бежит от него.       — Это будет странный вопрос, но… Это ты меня сюда принёс? — неловко спрашивает, после чего они впервые встречаются глазами дольше, чем на секунду, а затем Сан нервно усмехается:       — Я пошёл тебя искать, как только узнал, что ты вернулся. В вашей комнате тебя не оказалось, после нашёл тебя тут.       — Окей… Позже с этим разберёмся. Или у меня приступы лунатизма, или имеются будущие мёртвые друзья.       — Правда хочешь их убить? — тихо смеётся, осмеливаясь поднять руку и обнять за талию, чуть сжимая пальцы на ткани майки (той самой, чёрной, с длинными разрезами по бокам, которую так обожает видеть на старшем).       — Пожалуй, обойдёмся без этого. Они… дали нам… толчок.       На несколько мгновений повисает почти приятная тишина, в которой Сан прикрывает глаза, чтобы насладиться моментом, пока не осмеливается уничтожить этот самый момент собственным вопросом:       — Ты сказал… что тебе нельзя… иметь отношения… Но в Аранэе… Уён, я видел… тот… поцелуй.       Лицо старшего наполнено непониманием услышанного, брови напряжённо нахмурены…       …вплоть до того момента, как его накрывает осознанием — глаза расширяются, он усмехается, опуская голову и совсем не наигранно сотрясаясь от беззвучного смеха.       Сан почти готов обидеться, но ему всё-таки отвечают, пусть вопроса, как такового, задано и не было:       — Ты… Теперь понятно… Вот почему ты так странно себя вёл, — снова нервно хихикает, поднимая взгляд и неловко произнося. — Сан-и, милый, это был мой папа.       Настаёт время Чхве хмуриться, бледнеть и краснеть, а потом и вовсе снова переставать дышать, сжимая руку на чужом боку слишком сильно (точно слышен треск порванной ткани).       — Ты же… Пресвятая Тёмная Ночь, Сан, я правда и подумать не мог… — виновато поджимает губы, пугаясь реакции. — Мне жаль. Прости. Нужно было сразу спросить, и я бы…       — Он же в губы тебя поцеловал, — медленно и довольно спокойно произносит, удивительным образом не перенося эмоции, прописанные на лице, в интонацию. — Так как?..       — Вообще… В нашей семье норма — целовать друг друга в губы после долгой разлуки. Это помогает… Э… Как бы тебе объяснить… Считывать эмоции и — частично — воспоминания. Если… О, я знаю…       Уён, кажется, лишается мыслительных способностей, поскольку быстро тянется вперёд и припечатывает мягкие губы Сана.       Никаких лишних движений — только соприкосновение и…       И неожиданно Сана кроет всем — страхом, одиночеством, тоской и неясной жаждой.       Это ужасающе и странно, поскольку эти эмоции, определённо, не принадлежат ему. Они немного эфемерны, неустойчивы и это ощущение отдалённо напоминает то, как он когда-то примерял одежду своего папы — непривычно, не слишком уютно.       Чужое.       Уён отстраняется очень медленно, опьянённый каскадом чувств, свалившихся на него неожиданно в ответ, ведь не смог проконтролировать силу ощущений, что обыкновенно ему вполне доступно.       И ощущает себя по-настоящему погано, узнав, как сильно мучился Сан.       Они оба не в состоянии говорить, а потому молчат.       Соприкасаются лбами, слушают сбитое дыхание друг друга (будто это был не микропоцелуй, а взрыв сверхновой) с прикрытыми глазами и не собираются отстраняться, поскольку теперь действительно поняли друг друга.       На этот раз тишина не напрягает, но Сан всё-таки решается сказать:       — Я тоже скучал, Уён-и.