Вифлеемская Звезда

      Иосиф всегда был покорен перед волей Господа. Он ходил в синагогу, соблюдал посты и Шаббат, на Песах ел ягнёнка в горьких травах с пресными хлебцами, а на Хануку — молочные яства. Отец — тоже немного Бог в своей семье, и когда старый Исаак приказал Иосифу жениться на Ревекке, он так и поступил, хотя не хотел ни жены, ни этого брака. Ему было восемнадцать, но он уже был настоящим плотником, мужчиной, а не юнцом, которому бы не терпелось разжиться семьёй и очагом. Ревекка была молчалива и безвольна. Супругами они прожили вместе три пресных года, а потом Ревекка умерла в родах. Иосиф положил жену в саван, умастил её волосы и похоронил, как это положено — с сожалением, но без любви.       Вот и всё. Больше у Иосифа не было времени для женитьбы — разболелся отец, надо было кормить брата, начались восстания, поджёги, рассвирепели зилоты. Времена были неспокойные. Кто-то хулил Бога, а кто-то наоборот ждал избавления от римлян. Но Иосиф, Иосиф почти ничего не ждал — он только благодарил: за мастерскую, за дерево, за колодезную воду, за добрую жену брата — и молился. Но… он ждал Мессию, хотя никому об этом не говорил. Никому, кроме Марии в их первую встречу.       Да, Иосиф всегда был покорен перед волей Господа, но когда он узнал, что обручённая ему девушка носит дитя, он не пошёл к раввину с обличающими речами, а предложил ей бежать к Елисавете и даже поклялся сопроводить, если она боится горных разбойников. Вот что он сделал — ослушался закона Моисеева. И всё же его благословили.       Иосиф поглядел на прикорнувшую Марию. В последнее время она почти всегда или дремала, или молилась. Иосиф следовал её примеру в молитвах, но спать у него получалось плохо: странные сны беспокоили его. Он видел сколоченные кресты, видел синедрион, совещающийся в ночи, дождливые душные ночи в Иерусалиме, рассыпанные сребреники, римского орла… И часто ему во снах являлся змей: он шипел, раскрывая ядовитую розовую пасть, и гремел склизким хвостом. Раз за разом ящер кидался на Иосифа, а тот придавливал его своим посохом, на котором расцветали белые невинные лилии.       Клеопа подошёл, как всегда, незаметно и положил огромную руку на плечо брату.       — До Вифлеема доберёмся к вечеру, — прошептал он, улыбаясь, и обратил свои смеющиеся глаза на Марию. В белых одеждах она казалась совсем хрупкой, с осунувшимся лицом и полуоткрытыми обескровленными губами. Кудри цвета миндаля были убраны под шаль. — Как думаешь, Алфей нас ждёт? Разогревает ли он очаг, готовит ли похлёбки Саломея? Как думаешь?       Иосиф промолчал и нахмурился. Не еда занимала его ум, а Дитя, которое должно было родиться со дня на день. Это и Мирьям говорила, и Мария. День Господень грядёт. У Иосифа перед глазами опять встала ночная картина: змей, раззивающий зубастую пасть, и посох, ломающий его хребет.       — Какой ты угрюмый! — хохотнул Клеопа и, приноровившись к шагам своего высокого брата, перестал тяжело дышать. — Знаешь ли ты, что похож сейчас на Аарона со своим жезлом? Только вместо жезла у тебя посох!       — Не шуми! — шикнул Иосиф. — Ты разбудишь Марию!       Мария и правда шевельнулась, проморгалась и оглянулась. Её щёки тронул румянец, и это означало, что усталость и боль на время отступили.       — Я долго спала? — спросила она сонным голосом.       — Нет, и спала бы дальше, не разбуди тебя Клеопа.       Мария передёрнула плечами от озноба.       — Ничего страшного, — сказала она отчуждённо и поплотнее укуталась в шаль. Дни становились всё более стылыми и сырыми, с севера налетали пронизывающие ветра — даже об обточенные скалы они не разбивались, а лишь с бóльшим свистом пускались по землям Израиля. Хорошо, когда попадался пастух, готовый разделить свой костёр с путниками, а то так и замёрзнуть немудрено.       Дальше гора стала круче, и несколько камней сорвалось вниз с обрыва из-под копыт осла. Иосиф пытался вспомнить эти места, но на ум ему ничего не приходило. И Иерусалим, и Вифзаида запомнились ему намного лучше — что уж тут говорить о цветущем Сепфорисе или Капернауме, по которому проходили торговые пути. Но лучшие моменты его жизни случились в Назарете, там же и была его мастерская. Иосиф отучился в Назарете, справил там свадьбу, работал и ходил в синагогу. Из этого состоял неторопливый быт, когда-то — совершенно непримечательный, даже, наверное, скучный, но вот в жизнь пришло слово Божье, и тут уж ни о какой скуки не могло быть и речи.       А ещё — Иосиф повстречал Марию. Они женились, осенённые любовью, и жили мирно и хорошо. Иосиф всегда смотрел на свою жену с содроганием сердца.       В Марии наконец проснулся аппетит: она ела остывший драник с козьим сыром и запивала всё водой из бурдюка мужа. Изредка она отрывалась от еды и поднимала взгляд на темнеющее небо, на молочно-белую звезду, и тогда обращала руки ладонями наружу, и читала наизусть отрывки из книг пророков.       Потом ишак остановился, и Иосиф остановился тоже, оперевшись о посох.       — Вифлеем, — прошептала с предыханием Мария.       Иосиф взглянул вперёд. Он и не заметил, как они поднялись на гору.       Пальмовые листья раскинулись над выбеленными домами. Горели лучины, разгоняя сгущающийся сумрак тёплым светом, и неглубокие, смазанные тени ложились на стены. В одержимой песне бились тамбурины, натянутая до предела кожа рвалась под хлопками танцующих. Купол неба, ещё не расшитый жемчугом звёзд, прижал Вифлеем-Ефрафу к земле.       Иосиф не мог разглядеть столь чёткие подробности родного города с такого расстояния — должно быть, это память освежила образ Вифлеема.       К Вифлеему тянулись люди. С холма открывался вид на пыльную дорогу и толпы путников, поющих псалмы. Они качались, словно волны, омывающие борт корабля, и ликующе воздевали руки к небу.       В последние дни дорога вела их по каменистым холмам, мимо деревень, уснувших на время зимы. Как-то они и позабыли о том, что бывают такие шумные толпы.       — Может, встретим кого из родственников! — молвила Мирьям. Все евреи любили собираться большими семьями у жаровни и говорить до глубокой ночи, но женщины — и того паче. Они могли повстречать Симеона с женой и детьми или, может быть, кого-нибудь ещё. Но договорить Мирьям было не суждено.       — Иосиф. — Голос Марии прозвучал удивительно бодро для человека, только что дремавшего. — Иосиф, мне кажется… Мне кажется, уже скоро.

***

      Стучись в двери, и тебе не отворят. Протягивай деньги, и от тебя отвернутся. Иосиф метался от одного дома к другому, но везде хозяева пожимали плечами да разводили руками, у них, мол, совсем нет места, даже у стенки или на настиле. Под пальмами громоздились люди: продрогшие, с тощими лицами бродяги и господа в хорошо пошитой одежде — они сидели на стылой земле и качались взад-вперёд, чтобы согреться.       Лучины плыли по студёному воздуху, освещали ночь, били тамбурины и надрывались лютни. Чьи-то искусные пальцы перебирали струны, музыка небрежно проливалась на полотно, сшитое из криков, брани и ругани. Иосиф тянул ослика вперёд, немилосердно колотя в двери жилых домов под стенания Марии, крики Клеопы и причитания Мирьям. Она гладила Марию по плечам и что-то шептала, но жена ничего не слышала и только качалась, бесшумно плача.       — Бог в помощь! — воскликнул Иосиф, когда вбежал в старую протопленную хату. Дюжина усталых лиц, на которые легли мазки медового света, с сухими глазами и потрескавшимися от жажды губами обратились к нему. — Мы можем остановиться у вас с женой? Она вот-вот родит!       — Места нет, — покачал головой какой-то старик. — Иди-ка ты в постоялый дом почтенного Авраама, у него небось есть циновка где-нибудь у жаровни.       Иосиф наспех откланялся и уже было собирался выбежать, да остановился у самого выхода.       — Я не бывал тут много лет. Где этот… постоялый двор?       — Слышишь бой бубнов? — усмехнулся мужчина в потрёпанном плаще, с голодным выражением лица. — Иди по нему.       — Ну, что сказали? — Клеопа встревоженно нахмурился.       — Надо идти в дом почтенного Авраама, нигде больше места нет.       Иосиф подошёл к Марии и тихо её позвал. Она рвано дышала, но всё же подняла испуганный взгляд на мужа и сглотнула. Взор говорил лучше слов.       — Ещё пока есть время, — не очень-то уверенно прошелестела Мирьям, сжимая руку Марии.       — Но почему бы нам не пойти в дом Алфея? Он-то точно готов нас принять! — Клеопа провёл рукой по бороде.       Иосиф вспомнил хату своего брата, где всегда было тепло, а в подвале была миква, наполненная чистой водой. Но это было слишком далеко, дорога вела в холмы, и Мария бы её не перенесла. Это-то он и объяснил брату.       — Тебе стоит взять детей и пойти к Алфею, — прошептала Мирьям и подтолкнула мальчиков к их отцу. — Они только мешаются. Им не на что тут смотреть.       Дальнейший путь они продолжили втроём.       По небу были раскиданы звёзды, словно крупицы козьего творога. Лишь одна звезда горела так ярко, что можно было бы погасить все лучины, озарявшие гостиницу почтенного Авраама, и всё равно было бы светло, а их было ох как много! Во дворе бранились, и ругались, и плясали охмелевшие люди. Пахло пряностями, потом и деревом. Мария поглядела на это место сквозь опущенные ресницы и гулко сглотнула.       — Тут так шумно… Иосиф, скажи, может, мы всё-таки найдём наш дом?       — Алфей будет рад нас видеть, но я боюсь, что дорога вверх будет слишком сложна. Я поищу повитух и комнату. — Иосиф помог Марии присесть на лестнице, ведущей к парадной двери, привязал ослика и направился искать хозяина. Ему пришлось проталкиваться сквозь толпу пьяных евреев, ругающихся на чём свет стоит, глотающих вино и поедающих изюм и сыр.       Полная женщина с седыми кудрями под платком приняла из рук какого-то мужчины поблёскивающие монеты, попересыпала их из ладони в ладонь, а потом отдала назад и замахала руками. К ней-то Иосиф и подошёл.       — Госпожа, я ищу хозяина постоялого двора, — крикнул он. — Мы с женой устали с дороги, а она вот-вот родит. Ей нужна одна кровать — о большем я и не прошу. У меня есть деньги, и я готов щедро заплатить.       — Вы привели в это место беременную жену?! — Близорукие глаза женщины вспыхнули или, может, это свет факелов так пал. Она стянула с волос повязку и промокнула испарину со лба. — Ну-ка, покажите мне её. Я подыщу ей место получше.       — Ей плохо, хозяйка, нам подойдёт ваш постоялый двор. Лишь бы кровать и…       — Я слышала, — зло всплеснула руками женщина. — Да только места нет. И я не хозяйка, а племянница хозяина, и уж точно не Моисей, чтоб разверзнуть посетителей, как море.       С открытого двора, из-под соломенного навеса они вышли к месту, где Иосиф оставил ждать жену и сестру.       Мария сидела у побелённой стены, прислонившись щекой к холодным камням. Дети, вкушающие курагу прямо подле, её не беспокоили. Осунувшееся лицо покраснело, и слёзы лились по щекам, но рыданий не слышалось. Дышала она прерывисто.       — Мария. — Иосиф подошёл к жене и присел на колени перед ней. — Хозяйка сейчас найдёт нам место, и всё будет хорошо, слышишь?       — Слышу, — прошептала она, не поднимая тяжёлых век. — Я верю. Спасибо тебе…       Госпожа поджала пересохшие губы и помолчала с минуту. Видимо, слова Марии её тронули.       — Нет, вам тут не место. Не место, — выставила она мозолистые ладони, предвещая всякие возражения. — Да и кроватей свободных нет. Но я знаю, куда вы можете пойти. Мой муж был по молодости пастухом — овец мы продали, а хлев остался. Он у границ города, в гроте.       — Хлев? — Иосиф горько усмехнулся. — Там, где едят ослы и коровы?       — Он опрятен и чист, и есть в нём комната пастуха, где сможете отдохнуть. — Госпожа сложила руки на груди.       — У меня есть земля в Вифлееме и дом. Уж лучше моя жена родит там, чем в хлеву. — Иосиф покачал головой. — Но я благодарю вас.       — Госпожа не дойдёт, да ещё и в гору! — женщина схватила Иосифа за руку и попыталась перекричать песню тамбуринов. — А на ослике — ещё пуще! Качка и запах шерсти! У меня трое детей, уж я-то знаю!       Он бы заспорил дальше, да его окликнула Мария.       — Иосиф, — проговорила она сиплым голосом. Иосиф повернулся и уж решил, что Мария просит его помочь встать, но она всё так же сидела, прислонившись к стене. Только вот платье намокло, и руки Марии дрожали, как и солёные от слёз губы. Её сонливость словно рукой сняло, и взор был ясен, как никогда. Иосиф сразу же всё понял. И вот теперь ему стало страшно по-настоящему. — Началось.