Гавриил
С того момента, как он увидел маленького Мессию, его жизнь всколыхнулась и потекла быстрей и резвей. Из полноводной реки, которая размеренно омывала берега, она превратилась в свежий горный ручей, бьющий ключом из-под мокрых камней. Не было больше высокопарных слов, огня и бурь, которые подсильны были ангелам — только Младенец в пеленах. Ангельское сердце, способное на самую искреннюю любовь к Господу, преисполнилось наичистейшим обожанием к Его Сыну. Ничто не могло затмить в глазах Гавриила Иисуса, который дремал в тёплой соломе, окружённый заботой родителей. У Него глаза матери, лицо матери, но ростом Он пойдёт в Иосифа — как так получилось, известно одному лишь Богу. Гавриил наклонился над колыбелькой и сладко улыбнулся — эта почти отцовская любовь ожигала грудь мучительным холодом. Сердце колотилось в рёбрах, трепыхались крылья, дыхание застывало паром у полураскрытых губ. Славься, Господи, отдавший Своего Сына сюда, в старый Израиль! Славься, Господи!.. У ангелов не было надобности молиться — они и так подле Бога день и ночь, но сейчас, сейчас Гавриилу хотелось молиться, как никогда. Мария сидела над яслями и тихо пела, покачивая их в такт мелодии. С содроганием сердца Гавриил узнал гимн колокольчиков, который когда-то пел ей, маленькой девочке, в Иерусалиме. Теперь-то Мария выросла. Небесно-голубая шаль легла на её волосы и сияла ярче любой звезды. Это медовый свет её большого сердца озарял всё вокруг. Марию не смущал огромный плачущий ангел, нависший над колыбелью, её не волновали заморозки и даже снег, укрывающий мир кружевом стужи. Нет, для Марии в этот миг существовали только её славный мальчик да колыбельная, которую она ему пела. Иосиф же разжигал костёр, чтобы согреть свою семью. Дерево отсырело, поленья не желали вспыхивать, но по Божьей воле огонь всё же объял ветки, затрещал и обкурил хлев запахом жжёных древесины и хвороста. Гавриилу не хотелось нарушать эту идиллию, но он знал, что сейчас по полю бегут озарённые милостью Божьей пастухи, бросившие свои стада, и теперь настал их черёд. Они пожнут плоды своей веры, которую лелеяли в душе долгие годы, а он, Гавриил, должен воспевать Господа на крыше хлева, чтобы все те, в чьих сердцах и умах есть место Богу, пришли в скромную обитель Мессии и Его семьи. С трудом и болью отрывая взгляд от Спасителя, укутанного в белый платок матери, дремлющего на мягкой, тёплой соломе, Гавриил выпрямился, встряхнул крыльями, на перьях которых остались тающие снежинки. Звук получился гулкий, но ни Иосиф, ни Мария не оторвались от своих дел. Гавриилу даже на миг показалось, что он невидим для человеческого взора, но звякнули колокольчики на двери, и он отринул все лишние мысли. И когда как Иосиф был занят благоустройством хлева, Мария едва дышала рядом с Сыном: она смотрела на Спасителя чистым, полным кристального обожания взглядом и тянула уже другую песню. Румянец тронул её худое лицо, в небесно-голубых глазах блестели крупные слёзы, и на губах застыла нежнейшая из улыбок. Прекрасна матерь в любви. Гавриил поклонился ей, и только теперь она рассеянно посмотрела на него. — Господь да прибудет с вами! — изрёк он, переливчато запевая. — Мария, благодати полная, я должен распрощаться с тобой. Иосиф, святой и великий! — На этих словах мужчина вздрогнул и в знак покорности понурил голову. — Славься в веках, Иосиф! — Христос Господь, — низко поклонился Гавриил перед крепко сколоченными яслями. Мессия не раскрыл своих прекрасных глаз, но пронзительно запищал от голода. Мария тут же аккуратно взяла его на руки и отнесла в тёплый угол, застеленный соломой, чтобы покормить грудью. Гавриил вышел из хлева. Мария ворковала над Спасителем, трещали поленья, Иосиф шелестел, прохаживаясь взад-вперёд. Снег валил с небес. Сухой ветер подхватывал его и вьюгой уносил на пастбища. По швам трещал искрящийся воздух. Купол неба чадил белые хлопья, парящие и дрожащие на крыльях. Божья ночь. Он чувствовал себя… Странно. Никто не рыдал при его виде, не рвал на себе волосы, не истекал праведной слюной. Теперь мир будет крутиться вокруг Спасителя, а он продолжит служить Господу, как делал до этого. Гавриилу будет даже легче — до того люди приблизятся к Богу, что их помыслы и желания устремятся к Всевышнему без помощи ангелов. Он горько вздохнул и потоптался у входа в протопленный хлев, утеплённый мхом, подумал о сыре и воде, которые остались у Марии и Иосифа. Ангелам же не надо есть, милость Божья — их пища, и всё же он был бы рад остаться подле Мессии и отобедать, а потом улечься на соломе где-нибудь в углу… Но спать ангелам тоже не надо: они бодрствуют денно и нощно. И если есть в нём какие чувства — они все от Бога, значит, Господь хотел, чтобы Гавриил проголодался и немного замёрз. Чтобы он почувствовал себя человеком. Гавриил раскрыл свои чисто-белые крылья и воспарил над хлевом. Голод, холод, жажда и изнеможение — все они подвластны Господу, Славному и Милосердному. Гавриил запел в своей любви, сердце его преисполнилось божественным. По полю плыли огоньки факелов — то бежали, истязая ноги о камни, радостные пастухи. С неба валил снег. Сиял маслянистым светом Вифлеем, подёрнутый дымкой сырого тумана. Вифлеемская звезда озаряла мир и роняла божественные искры во все сердца, открытые для чуда.Мария
Эти люди, вбежавшие в ночи в ветхий хлев на краю Вифлеема, пали на колени перед её сыном. Мария не сразу поняла, что произошло: резко распахнулась дверь, вихри ветра закружили рассыпчатый снег и сквозняки пробрали её до костей. Полоса синевы пролилась на золотую солому, застилающую пол. Мария, прикорнувшая у яслей, тут же посмотрела на Иосифа, и он сонно проморгался, схватился за посох и вскочил. Мужчины стопились в проходе, как шайка разбойников — в засаленных тулупах, окружённые терпким запахом шерсти и пота, с безумными, сухими глазами. У главаря со спутанными волосами на руках блеял ягнёнок. Мария встала впереди яслей и насупилась, готовая дать отпор, но мужчины вдруг рухнули наземь и стали звонко плакать. Только главарь аккуратно встал на колени и отпустил агнца с рук. Его голос осип и так жалобно надрывался, что Марии стало жаль его. — Госпожа и господин, простите нас! — Должно быть, слова царапали горло, а на языке было едко. — Нам было видение, что ныне в Вифлееме родится Мессия! Мы пришли поклониться ему! Слёзы покатились из глаз главаря, он закашлял. Снег лежал на его дрожащих плечах, обветренные губы едва шевелились. Сердце Марии дрогнуло, и она подошла поближе к мужам, преклонившим перед ней колени, а Иосиф аккуратно отложил посох. — Простите мне, я приняла вас за разбойников… Но вы не разбойники, вы — пастухи, теперь я вижу. — Она растерянно опустила ресницы. — Ангелы возвестили вам? — Ангел, — прохрипел главарь. — Он парит над хлевом и возвещает всем благую весть. Мария улыбнулась. Гавриил. — Христос Господь здесь, — кивнула она. Шесть или семь почерневших от сажи и золы лиц обратились в её сторону, засияли надеждой. — Взгляните! Пастухи поднялись и стряхнули с себя нанесённый снег, чтобы не заносить его вовнутрь. Робко же они надвинулись на ясли, где, завёрнутый в белую шаль, спал Сын Божий. Мария и Иосиф встали по бокам от яслей, и лица их сияли. — Его имя — Иисус, — с предыханием прошептала Мария. — Ангел сказал мне так его наречь. Мой славный сынок… Пастухи на этот раз не рухнули, но аккуратно опустились на колени и обратили взоры наверх. Их мозолистые ладони были повёрнуты, как в молитве, а пальцы дрожали. — Спасибо тебе, Господи! — едва дыша молвил главарь. — Благодарю тебя, Господь, Пастырь мой. Мы ни в чём не будем нуждаться! С минуту стояла благодатная тишина. Но вот послышались топот, сдавленные крики и рыдания — в хлев вбежали запыхавшиеся Клеопа, Мирьям и… Саломея, жена Алфея! Мария не видела её с самой свадьбы! — Христос Господь! — возвестил Клеопа и пал ниц. Его красное лицо совсем уж пылало, грудь сотрясалась от кашля и крика. — Свершилось! — Аминь! Аминь! — подтвердили женщины и принялись целовать землю. Иосиф тихонько засмеялся и сжал ладонь Марии в своей: его рассмешил шутовской вид брата. — Вставайте, брат и сёстры! — улыбнулась Мария. — Не то вы разбудите своим гомоном Иисуса. — Разве можно? — насупился Клеопа, но пошутить у него не получилось. Он подполз к яслям, не обращая никакого внимания на сбитых с толку пастухов. Женщины последовали его примеру: они горько рыдали у яслей, но давили всхлипы, чтобы не потревожить младенца в пеленах. — Дайте взглянуть на племянника! — наконец изрёк Клеопа, наплакавшись вдоволь. Он тяжело поднялся, стряхнул солому с робы и вдруг скривился. Заметил, стало быть, пастухов. — Вы?.. — Мы — пастухи, — ответил главарь упавшим голосом. — Мы пришли поклониться Мессии — нам было известие! Мы… Мы… Не принесли даров! — резко ахнул он и отпрянул от яслей. Мария удивлённо заморгала и посмотрела на Иосифа. Он тоже нахмурился. — О каких дарах речь? — О дарах Христу Господу! — негодующе буркнул один из пастухов певучим голосом. — Дырявые ж мы бошки! Ринулись, а сами… — Он горестно сплюнул и шмыгнул. — Нет! Нет! — яростно затряс головой главарь. — Возьмите моего агнца, моего Еммануила. Я нарёк ему имя, — добавил он. Мария и Иосиф переглянулись. — Возьмите, он выжил по милости Господа! Он даст вам шерсти, а решите — пойдёт на заклание. Возьмите! — Как твоё имя? — удивительно серьёзно спросил Клеопа. — Я — Мойша, господин, — сказал главарь, крепко зажмурившись. Славное имя. Мария подумала, что у пастуха большое, полное теплоты сердце, что он готов отдать самое дорогое… Ей понравилось и имя барашка. — Ах, ты — Мойша, что ведёт свой народ! — хохотнул всё еще смущённый Клеопа и промакнул испарину рукавом. — Может быть, и из-под пяты римлян ты нас выведешь? Мойша стушевался и даже расстроился, и Мария метнула строгий взгляд в сторону брата. К его шуткам сложно было привыкнуть. — Мы больше не будем беспокоить вас, госпожа, — прошептал расстроенный Мойша и кинул взгляд на ясли. — Можно лишь ещё разок посмотреть на Спасителя? Марию тронули слова пастушьего атамана. Она ласково улыбнулась, взяла сопящего Иисуса из его колыбельки и поднесла к мужчинам. Удивительная картина — взрослые мужи, в кроенных-перекроенных одёжках, в рваных тулупах, с грязной кожей и спутавшимися волосами застыли над младенцем в чистых пеленах и роняли радостные слёзы на землю Израиля! Мария улыбнулась, занятая своими мыслями, и обратилась к мужу. — Иосиф, прошу, подержи Иисуса, а я налью пастухам кипячёной воды и заверну им хлебцев. Пускай они потрапезничают в хлеву. — Мужчины подняли на неё полные слёз, голодные взгляды и закачали головами, отнекиваясь, но она не стала внимать отговоркам. — Вы должны поесть, иначе совсем свалитесь без сил. Я бы предложила вам мяса, похлёбок и вина, да у нас у самих этого нет. — Не стоит, госпожа, мы пойдём, у нас в хлеву осталось немного молока… — Тот, что с певучим голосом, зарумянился и растроганно посмотрел на Иисуса. — Правда, госпожа, спасибо. Но Мария уже сложила хлебцы и обмотала их чистой тканью, выкроенной из старого фартука, а Мирьям поднесла к пересохшим губам пастухов чарку с тёплой водой. Утали жажду странствующих и молящих — вот что говорил дядя Захария. Отрадно было видеть, как голодные, измученные сухостью ветра и терпкостью своих рыданий, мужчины пили, гулко сглатывая, и уже предвкушали будущую трапезу. Они промокнули уста рукавами, ещё раз оправили свои ветхие одежды, и изнеможённо улыбнулись Марии. Она склонила голову на бок. — Ступайте, — молвил Клеопа, подошедший со спины. — Вы устали, и ваши овцы вас ждут. И берите вы своего Еммануила, хватит на него смотреть, как на манну небесную! Пастухи воззрились на Марию. Она кивнула. — Еммануилу будет лучше у вас. Бог в помощь! Мойша взял на руки ягнёнка и прижал к своей широкой груди. Мирьям погладила агнца по голове, и тот довольно вытянул курчавую шею. Пастухи ещё долго оглядывались, уходя из хлева, но потом пелена скрыла их тающие силуэты. Клеопа, стыдливо утирая слёзы, отогревался у костра, Саломея наклонилась над яслями и раскачивала над совершенно незаинтересованным, сытым и спящим Иисусом колокольчик на ленте. А Мария с Мирьям глядели в студеную ночь, обнявшись так, что их накидки: небесно-голубая, переливающаяся, и добротно-сшитая, из коричневой шерсти — соприкасались. Так они простояли, пока глаза у обеих не стали слипаться. — Пора, — изрёк Клеопа, хлопнув себя по коленям. — Мы ждем вас завтра в доме Алфея! Приходите скорее, мы вас накормим, напоим и уложим на мягких кроватях. Прощай, Мессия, прощай, Иосиф, прощай, сестрица! Пора! Женщины сонно укутались в шали, согрели окоченевшие пальцы у костра и отправились в путь. Они тоже оборачивались, пока совсем не потерялись в завесе мокрого тумана. Все ушли. Даже Гавриил и другие ангелы улетели. Мария не слышала хлопанья крыльев, но понимала, что сейчас под небом Господним все-все спали или отдыхали. Даже малютка Иисус. Бодрствовали только молчаливый плотник да его жена-дева. Мария крепко обняла Иосифа и согрелась в теплоте его рук. Они стояли над яслями, мерцающими мёдом соломы, в ветхом хлеву, и смотрели на то, как снег опускался на Израиль в эту Божью ночь.