Вифлеемская Звезда

      Много ли ты знаешь, когда тебе шесть? Иаков знал достаточно: он — еврей, родители его евреи и всё семейство тоже: от молчаливого дяди Иосифа до малышки Есфирь, дочери дяди Алфея и тёти Саломеи. Даже тётя Мария еврейка, хотя у неё волосы светлее, чем у евреев, кожа бледнее и глаза голубые. Поэтому все зовут её красавицей. И всё же она еврейка и очень хорошо знает Закон. Да, у евреев свой Закон и свой царь, но его никто не любит, потому что однажды он осквернил Храм. И не всегда он чтит Шаббат, а каждый порядочный иудей знает, что в Шаббат работать, готовить, гулять и даже ходить к раввину на занятия нельзя — можно только молиться.       Ещё Иаков знал, что на восьмой день всех мальчиков принято обрезать, как Авраама когда-то, и нарекать им имя, и сегодня в синагогу понесут его маленького брата — Иисуса.       Тётя Мария очень волновалась по этому поводу. Всё утро она готовилась: искупалась в микве, надела своё нарядное тёмно-синее платье, капнула на запястья немного ароматического масла и укрыла волосы переливающейся голубой шалью. Тётя была красивая, как на свадьбе, только что ленты не вплела в кудри, и дядя Иосиф тоже принарядился, но остался более спокойным, хотя иногда опускал глаза в пол и улыбался без причины, как юноша. Иаков редко видел его таким.       А Иисус… Иисус — всего лишь маленький мальчик в пеленах, и сейчас он сопел на руках тёти Марии. Иакову он понравился. Спокойный малыш, он быстро засыпал на руках матери и пил молоко, как все дети. И ревел он не так громко, как малышка Есфирь.       В синагогу пошли не все: бóльшая часть семьи, включая старого Авраама и старую Марию, осталась дома, но папа, мама и Иаков пошли с тётей Марией и дядей Иосифом, и дядя Симон тоже вызвался. Иосия остался дома, потому что был слишком маленьким, он даже расхныкался по этому поводу, но мальчишки дяди Симона позвали его кормить козочек, и он забыл о своих огорчениях. Иосия же ещё маленький, он совсем не похож на дядю, в чью честь был назван.       Обо всём об этом думал Иаков, выходя из дома и держа за руку маму. На улице щёки щипал мороз и промозглый туман стоял белой стеной, но снега больше не было — растаял. Однако все всё равно оделись потеплее. Дядя Симон взял Иакова на руки, чтобы он не простудился. С высоты статного мужчины мир виделся по-другому, и поначалу Иаков вертел головой и поражался, какое всё… другое! Но со временем он привык. Может быть, это — часть взросления: привыкать к невероятным вещам.       Храм Вифлеема отличался белизной стен и опрятностью, а в Назарете синагога была ветхой и спрятанной вдали от деревни. Утро было серым, и светильники не гасили, всё было прибрано, как на праздник. Дядя Симон поставил Иакова на ноги совсем у крыльца. Там сидела, привалившись к стенке, старая Анна — все о ней знали. Она всю жизнь посвятила храму, а теперь дремала на свежем воздухе.       В самом храме пахло благовониями, и свет в нём был более насыщенный, чем снаружи. В комнате курился терпкий дымок, щекочущий ноздри. Толпились гурьбой священники: они ждали прихода семьи и уже нарядились, а теперь шептались о чём-то.       Мама придержала Иакова за плечо, и дальше плетёной ширмы он не пошёл, а остался с улыбающейся тётей Марией и мамой. Но дяди и отец ушли вперёд с малюткой Иисусом. Он проснулся, когда его оторвали от рук матери, но не заплакал.       Дядя Иосиф вежливо поздоровался со священниками, и они радостно обернулись к нему, взметнув полы хитонов.       — Маленький Иосиф вырос, правда, Исаак? — спросил седовласый раввин с лицом, напоминающим морду козла, у молоденького священника. — Возмужал и даже успел жениться. Удивительное дело!       Раввин рассмеялся, покашливая, и его густая борода тряслась. Дядя Иосиф улыбнулся.       — Это моя жена Мария, она тоже из колена Давидова. Она воспитывалась в храме Сепфориса и ткала там занавесы для Иерусалимского храма. Ты, рабби Авраам, наверняка знаешь её дядю Захарию.       — Он нынче в горах с женою и сыном Иоанном, — согласно кивнул раввин и повернулся к тёте Марии. — Здравствуй, юная Мария. Смотрю, ты цветёшь, как миндальное дерево! Я знал твоего дядю, это правда, он теперь тут недалеко. Говорят, с ним говорили ангелы.       Тётя сладко, по-девичьи смутилась, и щёки её заалели. Тогда дядя Иосиф решил заговорить.       — Я принёс на обрезание своего сына — Иисуса бар Иосифа.       — Ему уже нарекли имя! — хохотнул раввин Авраам. Он сощурился, как будто съел что-то кислое, как сметана.       — Да, его отец нарёк ему имя, — молвила тётя Мария, и все посмотрели на неё, словно бы она сказала что-то неправильное. Она редко выражала своё мнение вслух. Но раввин кивнул после недолгого молчания, и священники приступили к делу. Один из них читал псалмы, а несколько других крутились над Иисусом, словно ястребы. Мама задержала дыхание и сжала ладошку тёти Марии. Они переглянулись. И вдруг Иисус горько заплакал, и все стали поздравляться и смеяться с облегчением.       — И да прибудет Господь в сердце твоём, Иисус бар Иосиф! — провозгласил раввин, подняв свёрток с малюткой Иисусом над всеми.       Один из раввинов, очень старый и очень богатый, судя по его одеждам из тончайшего хлопка и перстням, доселе сидящий у стены, неожиданно подошёл к дяде Иосифу и принялся пританцовывать и петь. Он ликующе воззрился на малютку Иисуса и громогласно спросил:       — Кто мать этого младенца?       — Я — Мария, жена Иосифа бар Исаака, — очень тихо прошептала восторженная тётя Мария, но все услышали её. Старый раввин направился к ней, хромая, и поклонился. Его тщедушное тело, убранное в дорогие одежды, трепетало, и он перестал плакать и дрожать, только когда дядя Симеон дал ему в руки двух горлиц и отвёл в сторону с тётей Марией, чтобы что-то обсудить. Дядя Иосиф тоже пошёл за ними, прижимая к себе потихоньку успокаивающегося Иисуса, и вскоре все разразились поздравлениями и трогательными слезами.       Это удивило Иакова, но он ничего не сказал. Чем отличалась тётя Мария от других женщин, чем Иисус был лучше других детей? Все пребывали в великолепном настроении, боговдохновлённом и чудесном. И почему мир будто бы празднует тоже? Но Иаков молчал, боясь спугнуть те крупицы истины, которые выпали на его долю.       Принесли в жертву двух горлиц и двух птенцов голубиных, как писано, и Иаков смотрел на то, как по алтарю течёт топкая кровь, окрасившая нежные крылья птиц в багряный. Мама гладила Иакова по голове, и только сейчас он понял, что тихонько плакал и скулил.       А потом обряд кончился. Тётя Мария взяла на руки Иисуса и поцеловала его в лоб, и показала всем, даже Иакову. Братик сопел себе в простынях, такой тихий и умиротворённый, что сон навалился и на Иакова.       Они вышли на улицу, вдохновлённые и молчаливые, чтобы увидеть стоящую на коленях тощую старую Анну.       — Не зря! — выкрикнула она, раскинув руки, как птица. — Не зря я прожила такую длинную жизнь! Нынче, в Вифлеем-Ефрафа, как и было предсказано!.. Нынче был наречён, был…       — Полно, старая Анна, — сдержанно улыбнулся папа. Он будто бы не хотел, чтобы она закончила. — Мария, покажи ей Иисуса. Она желает его увидеть.       Старая Анна действительно захлопала в ладоши, увидев Иисуса. И стала целовать руки Марии, и безмолвно разевать свой беззубый рот. Она потом посмотрела выцветшими глазами на Иосифа, и тот кивнул ей в знак почтения. Иаков улыбнулся старой Анне, и она улыбнулась ему в ответ.       Но на обратном пути уже ничего не происходило. Тётя Мария и дядя Иосиф пошли отметиться, как сыны и дщери Вифлеема, и унесли Иисуса с собой. Иаков шёл за ручку с мамой и думал об увиденном и услышанном. Много ли ты понимаешь, когда тебе шесть? Иаков не понимал ничего. Но он чувствовал.       — Отец, скажи мне… — Иаков сглотнул и глубоко вздохнул, чтобы набраться храбрости. — А Иисус мне брат?       — Почему ты спрашиваешь? — рассердилась мама прежде, чем отец успел ответить.       Иаков задумался. Действительно, почему он так решил? Разве Иисус не родился восемь дней тому назад в хлеву подле Вифлеема? Разве счастливая тётя Мария не принесла его, окутанного в её шаль, в дом дяди Алфея? Иаков любил крутиться рядом с тётей и корчить рожицы маленькому брату, потому что тот вдруг распахивал свои голубые-голубые глаза и моргал. Он был смешным, пил молоко, как все дети, и по ночам сладко сопел. Так почему же Иаков решил, что Иисус ему не брат?       А вот почему: люди обращались с ним по-другому.       — В ночь, когда родился Иисус, папа пел и плакал, и ты плакала, и все тёти и дяди, даже старый Авраам, хотя он почти не встаёт с постели и не говорит. — Иаков поглядел на маму и немного стушевался под её суровым взором, но продолжил. — Хозяйка хлева отдала дяде Иосифу ясли, в которых сейчас спит малыш Иисус. Старая Анна целовала руки тёти Марии, старый Симон плакал, смотря на Иисуса. И он назвал тётю «благодати полной».       — Все радуются, когда обрезают дитя, — возразил отец не своим голосом. Ему не нравился этот разговор, но Иаков хотел узнать правду. Его гложило любопытство. — Сегодня вечером мы будем есть масло с мёдом и цукаты и пить вино, даже тебе немного нальём.       — Но ведь радовались и посторонние, и радовались сильнее, чем на обычное рождение. Дядя Алфей пел всю ночь напролёт, а когда вернулись тётя Мария и дядя Иосиф, он пал им в ноги и целовал ручки Иисуса. Раввин плясал в синагоге. И ангелы пели — я слышал, как они пели, вы все слышали. — В голосе Иакова послышалась зрелая серьёзность.       Они прошлись в тишине просыпающегося города, а потом очень вдумчиво, аккуратно заговорила мама.       — Я хочу, чтобы ты кое-что запомнил, — тяжело вздохнула она. — Бог хотел, чтобы Иисус родился твоим братом. Слышишь? Он хотел этого.       Иаков не понял: слова показались ему… слишком взрослыми. Но он промолчал, потому что хотел узнать больше.       — Ты понимаешь? — продолжила мама. — Нет ничего без воли Господней, и это — Его воля. Иисус — твой брат, слышишь?       — Он всего лишь дитя, Мирьям. Даже мы не до конца осознаём всё. Да, Иисус — твой брат, раз так сказал Господь, потому что всё у нас, у иудеев, по слову Его, — рассмеялся отец и вдруг поднял Иакова на руки, и расцеловал в обе щеки. Ноги сразу налились лёгкостью. С высоты стало видно, что город пробуждался: зажигали лучины, скрипели ставнями, из окон начинал тянуться жар печек, в которых грелось румяное тесто. Иаков хотел позадавать ещё вопросы, но отвлёкся, потому что…       …В небе раздалось хлопанье крыльев: оно напоминало голубиное и услаждало слух. Даже мама подняла голову, а потом опустила взор и улыбнулась, как обычно делала тётя Мария, когда смущалась. Странная мысль вдруг посетила голову Иакова, и он хихикнул про себя, озарённый внезапной мудростью.       Это был ангел Господень, и он ликовал.