Любить или ненавидеть.

– Частный детектив? – воскликнул Валентин Прохоров, «радетель», чьи данные Кис получил от Тониного начальника, на пороге своей квартиры. – Ча-а-а-астный детекти-и-ив? Тогда я вам не обязан отвечать на вопросы! Вам подсказать, куда идти, – или сами найдете дорогу? С этими словами «радетель» захлопнул перед детективом дверь. И никаких средств давления у Алексея не имелось. В ближайшем кафе детектив заказал кофе с коньяком и устроился за столиком. Требовалось немножко подумать. Какую-никакую, а все же он слупил информацию с этого визита. Во-первых, Тонин начальник не соврал: если бы данный человек не имел никакого отношения к рекомендации Тони, то его реакция была бы наверняка другой: удивленной, непонимающей. Тогда как его резкая и немедленная враждебность выдавала его причастность. Во-вторых, как мы хорошо знаем, Тоня не была его знакомой, ни, тем более, его любовницей. Из чего следует вывод, что никакого личного интереса у Прохорова рекомендовать Тоню на работу и быть не могло, – если только он не был самим таинственным Спонсором. Однако, в-третьих, этот полный, кудрявый и румяный человек не совпадал с описанием спонсора, данного Леной и метрдотелем. Следовательно… Следовательно, Спонсор и здесь подстраховался, а «радетель» оказался лишь посредником. Хорошо, если единственным. Требовалась новая встреча с Тониным начальником. Что за отношения связывают его с Прохоровым, в силу которых последний не просто рекомендовал ему Тоню на работу, но и приложил, так сказать, «инструкцию по эксплуатации»? Можно ли через эти отношения найти иную ниточку к Спонсору, – или хотя бы подход к Прохорову? Придется снова потрошить Виталия Григорьевича… – …Надеюсь, вы поняли: я желаю, чтобы меня слушали. И слушались. – Можно вопрос? – произнесла Тоня голосом хорошо воспитанной маленькой девочки. – Да? – Зачем вам нужно, чтобы мы вас слушали? Вы такой умный, такой всезнающий, а мы глупые и ничтожные… Зачем вам?! Писатель смерил ее взглядом, но Тоня не дрогнула. – Зачем? – произнес он после паузы в некотором раздумье. – А затем, Антония, что издатель ждет моего нового романа. Давно уже ждет. А я все никак не придумаю финал… – Писатель произнес эти слова неожиданно искренне, словно делился сокровенным. – Я взялся за новый для себя жанр, я тебе говорил, – неизведанный жанр. И некоторые вещи мне не до конца понятны. Я хочу их прояснить. – Но вы ведь не задаете вопросов! Вы говорите – о себе. А, когда хотят прояснить, то спрашивают , разве не так? – Не так! На мои вопросы вы все равно ответите. Вашей реакцией ответите – на мою исповедь! Когда услышите ее до конца. Тоня не нашлась, что сказать на эту туманную фразу, и потому стушевалась. – Это все? – любезно произнес Писатель. – Тогда я продолжу… Да, Тоня, ты, в целом, верно обрисовала картину последней части. Да, я тебя пугал. И ты пугалась. Но только ты неправильно пугалась, вот в чем проблема! Ты суетилась, ты дергалась. Ты предпринимала попытки что-то узнать, ты звонила сестре Кирилла, ты ездила в Тулу… Конечно, там ты никого не нашла, – усмехнулся Писатель. – Но мне не понравился сам факт, что ты взялась играть в детективицу. – В «детектива», – вдруг выступил Кирилл. – Такого слова нет, «детективица». – Какие вы неспокойные, дети. И все вам неймется! Я писатель, Киря, если ты не забыл. Это ты, актеришка, говоришь заученный текст, написанный ПИСАТЕЛЕМ. Я же его – творю. И обращаюсь со словами так, как мне потребно. Если нет слова – я его придумываю. Вопросы есть? Кирилл промолчал. Он вполне отдавал себе отчет, что силы не на их с Тоней стороне. Но в нем бушевал нестерпимый стыд, а Писатель к тому же умело унижал его в глазах Тони, и к пламени стыда примешивался пожар задетого самолюбия, раненой мужской гордости… Но дело было даже не в этом. Дело было как раз в самой Тоне. В ней была какая-то сила… – Кирилл мысленно поискал определение для этой силы, но нужное слово не подворачивалось. Как бы то ни было, рядом с ней он ощутил себя ничтожным слюнявым мальчишкой. А ведь он старше ее – и он мужчина! Великодушие, вот как это называется, – вдруг пришло на ум. Оно, в сочетании с ее силой… Или оно и давало ей силы? Кирилл психологом не был и потому поставить эти слова в нужном порядке не смог. Да и не имело никакого значения, что из чего проистекало. Тоня была сильным и великодушным человеком. Она, женщина. А он, мужчина, – он оказался по сравнению с ней… Бли-и-ин! Хотелось сжать голову руками и выдавить из нее покаянные мысли… Кирилл уговаривал себя: сейчас не время. Сейчас важно не прошлое, а будущее. И настоящее. А в настоящем, вот непосредственно в данный момент, что-то в нем потихоньку сжималось в тугую, упругую пружину, которая вот-вот развернется и выстрелит. Он задушит этого питбуля своими руками! Он прибьет чем-нибудь Геру, а уж писателишка – тот вообще сморчок, Кирилл с ним одним пальцем справится! И он спасет Тоню! Надо только дождаться подходящего момента. И он его дождется. Кирилл молча сжал Тонину ладошку. Это было его обещанием. – …Ты стала играть в детективицу, – продолжал Писатель. Теперь он говорил медленно и тихо, без выражения. – А этого не имелось в моем сюжете, Тоня. В моей истории ты должна была сидеть и трястись от страха. Я хотел видеть, как ты, чувствуя, что тебя обложили флажками, бледнеешь, слабеешь, худеешь… Плачешь, теряешь силы. Боишься выйти на улицу, боишься быть одна в квартире. Я хотел видеть, как покрывается потом твой лоб, я хотел знать, как остро пахнут твои подмышки от страха… Я хотел знать, как пахнет страх!!! – вдруг повысил он голос. – Но ты – ты мне объявила забастовку! Ты своевольничала! Ты позволила себе пойти против меня, против моего замысла! Его голос достиг неприятно-высокой ноты и сорвался, «дал петуха». Писатель нервно сглотнул, затем сжал челюсти, словно намеревался не выпустить больше ни звука из горла. Видимо, это помогло ему справиться с собой, и он снова заговорил медленно, размеренно и тихо: – И тогда я вернул Кирилла на место. Согласись, он тебе виртуозно наврал про фирму подержанных машин. Текст, разумеется, мой, – маленькая улыбочка тронула его губы, – Кирилл, как ему положено, его лишь вдохновенно исполнил. И эта байка так убедительно выглядела, что полностью сняла все твои вопросы и недоумения, не так ли? Вопрос был, очевидно, риторическим, и Тоня не стала на него отвечать. Ее занимало другое: зачем Писатель так старательно унижает Кирилла перед ней? Это его детские комплексы, вылившиеся в презрение ко всем «людишкам»? Тоню, однако, он не унижал… Он ее подчинял, это ясно, – но не сказал о ней ничего пренебрежительного. Потому ли, что она его «героиня»? Потому ли, что этот несчастный человек направлял язвительные стрелы своего больного самолюбия в первую очередь на мужчин, в которых еще с детства привык видеть соперников? Тоня вспомнила свое ощущение – еще тогда, в мирную субботу, когда они работали бок о бок в саду, – что она ему нравится как женщина. Она не имела ни малейшего представления, каким может быть чувство к женщине у мужчины, которому за шестьдесят. Весь ее опыт сводился к замдиректора магазина, где она работала кассиршей, – мужчине примерно того же возраста, любившем подержать ее за локоток. При этом Тоня понимала, что, даже если она действительно вызвала у Писателя какие-то мужские чувства, то они, без сомнения, пролегали в иной плоскости, чем у замдиректора магазина… Но определить, где эта плоскость, она никак не могла. Ее интуиция бесплодно шарила вокруг событий, жестов и взглядов, случившихся за последние дни на даче, пока не споткнулась о субботний вечер. Она смутно помнила, как ее сморил сон во время повествования о своих злосчастиях. Однако последнее, что зафиксировал ее взгляд, – это столик на веранде, свеча, бокал «Порто» и внимательное лицо Писателя напротив. Как же она оказалась в постели? Кто ее туда доставил и каким образом? Кто раздел ее, оставив только трусики? Она оценивающе посмотрела на Писателя. Он был невысок и явно не силач, но и не хлюпик. Наверняка поддерживал себя в физической форме какой-нибудь гимнастикой или бегом… Позвал ли он Геру? Садовник как раз крепкий и здоровый мужик, но… Тоня интуитивно чувствовала: Писатель не мог ему доверить нести свою «героиню». И, тем более, ее раздеть. Спросить его? Он не скажет… Хотя… А вдруг захочет похвастаться своей физической силой? Мужчина, которому за шестьдесят, – для него это важно, он должен гордиться тем, что ее сохранил… И Тоня рискнула. – Извините, Николай Сергеевич… Я вдруг вспомнила вечер субботы. Я заснула за столом… А как я оказалась в постели? Не могли же вы меня отнести на руках… Я слишком большая, тяжелая… На полголовы выше вас, – намеренно задела его Тоня. Писатель снисходительно улыбнулся. – И что с того? Ты думаешь, что сила мускулов зависит от возраста? Она от тренировки зависит, моя милая! Он даже вскинул гордо голову, а затем встал с кресла, подошел к Тоне и легко снял ее с дивана. Обернувшись вокруг себя с нею на руках, он посадил ее обратно и вернулся в кресло с победным видом. Она его купила!!! На простейшее, глупейшее самолюбие! Тоня, ты молодец, – сказала она себе. Ты просто умница. Теперь у тебя есть в руках что-то такое, чем можно и нужно воспользоваться… Тоня не знала, что именно. Разумеется, это не любовь… И даже влюбленность Тоня полностью исключала: все, что она успела узнать об этом человеке, говорило ей о том, что он ни разу в своей жизни не допустил подобных чувств в запретную зону своей души, обнесенную колючей проволокой. Но что-то все же в нем было, какая-то слабость к Тоне… Как к женщине – или как к «своему творению»? Не имеет значения. Важно то, что эта слабость имелась. И надо суметь ею воспользоваться. – Однако ты опять перебила меня. – Писатель вдруг помрачнел, как если бы он сумел прочитать Тонины мысли. – А я собирался как раз подойти к самому главному. – Можно мне в туалет? – спросила Тоня. Писатель нахмурился и некоторое время молча разглядывал ее, словно пытаясь понять, нарочно ли она ему перечит. – Мы уже больше двух часов сидим здесь, – жалобно сказала Тоня. – Иди, – смилостивился Писатель. – Гера тебя проводит. Тоня, подхватив свою сумку, направилась к туалету. Гера двинулся за ней. – Постой. Сумка тебе зачем? – уперся ей в спину голос Писателя. – Мне нужно, – обернулась она. – Хорошо. Гера, посмотри, что у нее в сумке. Гера, не мудрствуя лукаво, высыпал содержимое ее сумки на стол. Щетка для волос, записная книжка, кошелек, ключи, косметические принадлежности, пара прокладок и… И мобильный. Писатель мгновенно выделил его из общей кучи и отложил в сторону. – Остальное можешь сложить обратно. Иди. Полный облом! Тоня как раз намеревалась позвонить из туалета Александре. Она почему-то оттягивала тот момент, когда Писатель скажет «самое главное». Она этого «главного» боялась. Она предчувствовала в нем что-то конечное и неизбежное, как приговор. И потому рванулась в туалет – и время потянуть, и позвонить. А вот не вышло. Закрывая за собой дверь, она услышала голос Писателя, донесшийся из гостиной: – И посмотри у Кирилла. У него тоже телефон должен быть. Вот и все. Теперь они отрезаны от помощи. Запершись в туалете, она пустила воду, – чтобы Гера не услышал несколько коротких рыданий, с которыми она быстро справилась. Боже, как она жалела о своей детской, глупой браваде, с которой она говорила в последний раз с Александрой! Что она хотела доказать, дура? Что взрослая? Что умная? Что самостоятельная? А вот ни взрослая, ни умная, ни самостоятельная, – она самонадеянная девчонка, пришедшая по собственной глупости к волку прямо в пасть! И теперь – теперь неоткуда ждать помощи. Оставалось только надеяться на себя… Или, скорее, на чудо. А чудес, как известно, не бывает. Как и сказочных принцев на белом коне… …Когда она вернулась в гостиную, ситуация изменилась. Гера и Писатель стояли, разговаривая. Увидев ее, Писатель объявил: – Перерыв. Гере нужна ваша помощь в саду – пойдите, поработайте. Труд на свежем воздухе полезен для здоровья. К разговору вернемся за ужином. Нам, детки, торопиться некуда… В саду их оставили вдвоем с Кириллом. Гера что-то носил в гараж (или в подвал?), чем-то стучал, чем-то гремел. Тоня воспользовалась этим, чтобы поделиться с Кириллом своими размышлениями. – …И, раз так, раз он ко мне не совсем равнодушен, надо этим воспользоваться… Ты видел, куда они дели наши телефоны? – Их Гера забрал. Наверное, унес в свою избушку. – Но у Писателя в кабинете есть телефон. Я могу попробовать его отвлечь, а ты в это время проберешься в кабинет и позвонишь… Кирилл воткнул лопату в землю. – И как ты себе это представляешь – «отвлечь»? Не знаю, какую ты к себе в нем слабость углядела, но… – Кирюша, но ведь он меня самолично отнес на руках в постель! И раздел! Он же мог меня просто разбудить, – согласись, этот жест что-то значит! Кирилл зло сплюнул на землю. – И теперь ты станешь с ним кокетничать? Его соблазнять, так, что ли? Как отвлекать его надумала? Стриптиз устроишь??? Тоня изумилась. Кирилл… Он ревновал! Боже, как глупо… Надо думать о том, как выбраться отсюда, – да хоть бы и стриптиз, если бы он помог!!! Загвоздка же была в том, что Писатель при помощи камеры уж как только Тоню не видел. И стриптизом его не удивишь. Задача его «отвлечь» представлялась весьма непростой. Она посмотрела на Кирилла и сухо ответила: – Твоя ревность неуместна. Я пока не знаю, как его отвлечь, но если я найду способ, то я это сделаю. Твоя же задача – этим моментом воспользоваться и позвонить. Понятно? – Эй, Тонька, – Кирилл прижал ее к себе, – не сердись! Тонька-Тонечка, знала бы ты, как я люблю тебя… На одном из окон веранды дрогнула занавеска. Писатель с отвращением отвернулся от окна. Они еще милуются! Как ничтожны люди, а особенно женщины… Он ей открыл глаза на Кирилла – на продажное ничтожество, нищего и безродного актеришку, который соблазнял ее, пел в уши о любви, с важным видом учил жизни, – и все это за деньги! На этого предателя, который подставил Тоню! И что же? Он ее обнимает, – небось о любви шепчет, – а она рдеет и млеет в его руках! И льнет к нему, словно ничего и не было! Словно все забыла, словно все простила… Словно любит его по-прежнему!!! Ну, ничего, скоро они о любвишке своей забудут. Они просто еще ничего не поняли, цыплятки. …После работы в саду им предоставили время для отдыха – все очень цивилизованно. На этот раз их не стали загонять в подвал, а заперли в той комнате, где ночевала раньше Тоня. На двух окошках, однако, появились решетки. Вот, значит, чем стучал и гремел Гера… Вот, значит, для чего потребовался перерыв под названием «работы в саду»: чтобы оборудовать небольшую комфортабельную тюрьму для Тони и Кирилла… А что же он, в таком случае, в гараже делал? Или в подвале – из сада нельзя было видеть, спускался ли, пройдя через гараж, Гера в подвал… Он там оборудовал получше их тюрьму на ночь? …После работы в саду им предоставили время для отдыха – все очень цивилизованно. На этот раз их не стали загонять в подвал, а заперли в той комнате, где ночевала раньше Тоня. На двух окошках, однако, появились решетки. Вот, значит, чем стучал и гремел Гера… Вот, значит, для чего потребовался перерыв под названием «работы в саду»: чтобы оборудовать небольшую комфортабельную тюрьму для Тони и Кирилла… А что же он, в таком случае, в гараже делал? Или в подвале – из сада нельзя было видеть, спускался ли, пройдя через гараж, Гера в подвал… Он там оборудовал получше их тюрьму на ночь? Устроившись на не слишком широкой кровати, Тоня обняла Кирилла за шею и, прижавшись к нему, принялась ему шептать в ухо, что нужно срочно найти возможность позвонить; что решетки совсем дурной знак; что ей страшно; что Писатель им что-то готовит, и нужно обдумать, как потянуть время, как обезопасить себя от «главного», о котором пока не было сказано, но в котором она ощущала опасность и угрозу… Кирилл обнимал ее и гладил по нежной коже спины, думая о том, что ничего у них не получится, что Писатель сильнее, и все будет так, как он захочет; что эта женщина, которую он держал в руках, была ему подарком свыше, которым он так бездарно распорядился; и что если придется ему умереть ради нее, то он умрет, и его последним выдохом будет ее простое имя «Тоня»… Она лежала слишком близко к нему, слишком тесно, чтобы заметить слезы на глазах Кирилла. И все шептала, шептала, успокаивая его и себя планами и надеждами на избавление, на помощь, на побег… Они не заметили, как уснули, – усталость после работы в саду на свежем воздухе сморила обоих, и «стратегический» разговор утонул в здоровом молодом сне. Они не заметили, как уснули, – усталость после работы в саду на свежем воздухе сморила обоих, и «стратегический» разговор утонул в здоровом молодом сне.