Что бы мы делали без Розмерты?

— Что-то случилось?       Корн, работающий с «Ведуньями» почти десять лет, отлично знал Мирона и запросто мог отличить его состояние «звезда не в духе» от чего-то действительно серьёзного. Поэтому, едва взглянув на вломившегося в его салон певца, сразу же понял, что любимец публики не капризничает и не строит из себя утомлённую славой знаменитость — его явно вывело из себя что-то неординарное. — Случилось! — взорвался Вогтэйл. — И зачем я вообще на всё это согласился? Пусть этот придурок Босс катится со своими идеями куда подальше! — Да что случилось? — Ты что, не знаешь? — Мирон рухнул на низкий диванчик и обхватил голову руками. — На Гермиону напали! Ты вообще можешь себе представить, чем бы это могло закончиться, узнай об этом пресса? Во всём был бы виноват я! Я! — Как напали? Кто? — опешил Корн. — Какие-то безмозглые дуры! — Вогтэйл вскочил и принялся пинать ногами манекены и коробки с одеждой, обувью и аксессуарами. — Успокойся, Мирон, — Корн взмахом палочки вернул всё на свои места и навёл порядок в салоне. — Сядь и объясни уже, что случилось. — Я и сам ничего не понимаю, — раздражённо выплюнул певец. — Босс говорил, что в воскресенье мы идём с ней в ресторан, мило общаемся, немного танцуем и всё — дело в шляпе. Главное, чтобы все поверили в наш роман. А сам сегодня на всю страну раструбил, что мы, оказывается, сто лет дружим с Гермионой и всем всё показалось, никакого романа нет. Ты хоть что-нибудь понимаешь?       Корн в недоумении уставился на Мирона, пытаясь уложить в голове только что услышанное. — Я ещё не видел сегодняшний «Пророк». Может, Босс решил, что две публикации лучше одной? — предположил он. — Пиара много не бывает. — И ты туда же, — поморщился Вогтэйл. — Тоже веришь в этот маггловский бред, да? Взрослые люди, а… — Погоди, — остановил его стилист, — так что там с Грейнджер в итоге? — Джарвис — ну ты знаешь, мой кузен, который работает в министерстве — так вот, Джарвис рассказал, что всё случилось так быстро, что она даже не успела палочку вытащить. Но там каким-то чудом оказался Снейп, схватил её, и они исчезли. Всё. Больше я ничего не знаю. И Босс как сквозь землю провалился.       Корн пристально посмотрел на Мирона и осторожно спросил: — Так ты из-за этого на взводе? Из-за нападения или что-то ещё произошло? — Всё вместе, — опустил голову Вогтэйл. — Роуз вчера, как только увидела «Пророк», закатила такую истерику! И это несмотря на то, что она была там, в ресторане, и видела всё своими глазами от и до. — Представляю, — задумчиво протянул Корн. — Надо бы навестить Грейнджер. Надеюсь, с ней всё в порядке. — Переживаешь за неё? — сыронизировал Мирон. — У тебя далеко идущие планы? — А почему нет? Я подумываю привлечь её для рекламы нового салона. И тебя, кстати, тоже. Босс прав — вы с ней отлично смотритесь вместе. Грех не воспользоваться этим для продвижения «КорнМагии», но это всё пока только в проекте. Да и неизвестно, как к этому отнесётся твоя Роуз. — Это её проблемы, — Мирон вскинул брови и расправил плечи. — Даже так? — удивился Корн. — Я думал, у тебя с ней серьёзно. — Серьёзно, но дальше так продолжаться не может, — уверенно ответил Вогтэйл. — Я и так ей слишком много позволил. Пусть делает что-то со своей ревностью. Я не подкаблучник, Корн. Никогда им не был и не буду.       Он умолк, словно обдумывая что-то, а затем спросил: — А ты знаешь, где живёт Гермиона?

***

      С нескрываемым удовольствием выпроводив МакГонагалл, Снейп вернулся в гостиную. Гермиона так и стояла у кресла, и ещё до того, как заглянуть ей в глаза, он уловил весь спектр эмоций, исходящих от неё, и поразился.       Сколько всего и сразу.       Растерянность и в то же время полнейшая решимость. Сомнение и здесь же, рядом, железобетонная уверенность в себе. Какое-то дикое стремление всё изменить, исправить, всех спасти и всем помочь и в противовес этому страх, беспокойство и даже немного… отчаяния? А это-то почему?       Бледная, глаза в пол-лица, неуверенный, озадаченный взгляд, закушенная губа, напряжённые плечи — маленький встревоженный, растрёпанный воробушек. «Моя. Только моя».       Северус прижал застывшую Гермиону к себе и приник губами к её лбу, отмечая не без удовольствия, как она расслабилась в его руках. Не выпуская её, он присел на подлокотник кресла. Она совершенно по-детски устроилась у него на коленях, ещё больше вжимаясь в его грудь. — Я могу понять твоё стремление помочь, твою решимость свернуть горы, — негромко сказал он, — но почему страх и отчаяние?       Она вздрогнула, но ничего не ответила. — Я отчётливо ощущаю их в тебе сейчас, — настаивал Северус. — Скажи, чего ты боишься?       Гермиона ещё ниже опустила голову. Её пальцы рассеянно перебирали пуговицы на его сюртуке. — Ты ведь всё уже решила для себя?       Северус чувствовал, как бешено бьётся её сердце, как пульсирует и зашкаливает волнение, как разные, диаметрально противоположные эмоции переполняют её. Но он не мог не задать ей этот вопрос: — Ты примешь предложение МакГонагалл?       Гермиона медленно подняла голову и, по-прежнему избегая встретиться с ним взглядом, нервно кивнула: — Я готова приступить хоть завтра, — её голос дрожал от волнения, — но… если это не позволит нам быть вместе, я откажусь.       Северус перестал дышать и почувствовал, как горячая лавина нежности стремительно заполняет его изнутри.       Она говорила правду. — Так чего ты всё-таки боишься, Гермиона? — хрипловатым, сводящим с ума шёпотом спросил он.       Северус знал, что она скажет, но всё равно хотел, очень хотел это услышать. Почему, с каких это пор ему, не нуждающемуся в словах, видящему людей насквозь, считывающему малейшие нюансы человеческих эмоций и состояний, вдруг потребовалось вербальное подтверждение своих безошибочно сделанных выводов? Почему ему так хочется, чтобы она озвучила сейчас то, что он и так уже безо всяких слов понял?       И она это сделала, глядя ему прямо в глаза: — Я боюсь потерять тебя.

***

      С чем сравнить это блаженное удовольствие? Может ли быть что-то лучше, ярче, сладостнее этих минут? Возможно ли вот так совпадать с другим человеком? Так тонко настраиваться на его волну и так точно улавливать все его колебания, резонируя с ними в унисон?       Почему именно она?       Какое счастье, что именно она.

***

— Что теперь будет? — Предоставь это мне. — Но я хочу знать… — Ни о чём не думай. — Но… — Я знаю, как важно для тебя всё то, о чём попросила Минерва. — Очень. Я уже говорила тебе, что хочу быть полезной. Хочу делать что-то действительно важное и видеть результаты. Но, Северус, это не важнее тебя. Что мне делать? — Тебе не придётся выбирать. — Ты… Что ты имеешь в виду? — Я смертельно хочу кофе. Сваренный тобой. Это просто открытие века для меня. — При чём тут кофе?! Ты не ответил! Северус, как понимать слова «тебе не придётся выбирать»? — Сначала кофе, а потом разговоры. Одевайся.

***

      Сидя у неё на кухне и наблюдая, как она священнодействует, готовя умопомрачительный напиток, Северус поймал себя на том, что где-то на уровне подсознания в голове всё ещё звучат эхом её слова «хочу делать что-то действительно важное и видеть результаты». Он вдруг понял, что дело не в неудержимом гриффиндорском стремлении причинять добро налево и направо, а в том, что в жизни каждого человека наступает, очевидно, момент, когда почему-то становится важно понимать, для чего ты здесь, какая у тебя миссия, есть ли от тебя, грубо говоря, прок. Что ты отдаёшь в окружающее пространство и что бумерангом вернётся к тебе?       Раньше этих вопросов и быть не могло — он прекрасно знал, какова его миссия, да ему и не давали забыть об этом ни на минуту. Теперь же, в это мирное и спокойное время, когда он наконец уплатил по всем счетам и больше никому ничего не должен, вдруг появилось смутное, пока ещё не до конца осознанное ощущение, что в жизни нет чего-то главного. Чего-то поважнее заработка на безбедное, сытое существование. Чего-то поважнее вкусной еды, спокойного сна и прочих маленьких и больших удовольствий.       Из размышлений его вырвал её мягкий, вкрадчивый голос: — Всё готово, наслаждайся.       Но насладиться отменным кофе не получилось — едва Северус поднёс чашку к губам, сигнальные чары оповестили хозяйку о госте.