***
— Владислав, вы должны понимать, что, после того как вы подпишите бумаги, вы будете отключены от аппарата жизнеобеспечения, после чего вы умрете. — спокойно сообщила медсестра, наблюдая за пациентом, а вдобавок ко всему, еще и за одним единственным посетителем, который сейчас рыдал тут в голос, мешая всем остальным работать. Саша плакал от безысходности. Он все прекрасно понимал, но никак не мог просто свыкнуться с тем, что буквально через пару минут его любимого человека просто не станет, что он сам убьет себя, подписав эти бумаги. Абрикосов не мог в это поверить, просто не мог, а может, не хотел. Возможно, его мозг искал абсолютно любые решения проблемы, абсолютно не решая смиряться с происходящим. Он знал, что своим рыданием мешал всем, вдобавок ко всему, еще заставлял Влада чувствовать себя виноватым, но ведь это все было не так. Но Саша просто не мог успокоиться, не мог перестать лить напрасно слезы, продолжая размазывать их по лицу. Его лицо уже наверняка было красным от слез и скорее всего, опухло от долгих рыданий. Карие глаза уже не светились счастьем и безграничной любовью, они проливали бесчисленное количество слез, не собираясь останавливаться. Саша продолжал руками утирать слезы, хотя это казалось совершенно бесполезным занятием, все равно потекут новые. Волосы растрепались и неаккуратно спадали на лицо, пока само лицо Саша прятал в ладонях, пытаясь заглушить свои рыдания и не смотреть на измученного Влада, что, несмотря на все, пытался ему улыбаться.***
Они узнали о болезни недавно, буквально полтора месяца назад. Все началось с совершенно обычной температуры, Саша тогда долго ругался, что Влад постоянно без шапки ходит, а потом болеет, но все равно ухаживал за ним. Все же они любят друг друга и даже если и ругаются, то быстро мирятся. И не может он бросить любимого одного справляться с болезнью. Но вот когда температура подскочила под сорок и не сбивалась никакими таблетками, то шатен заволновался сильнее, пока Влад пытался его убедить, что все в норме и скоро все будет хорошо. Но Саша не поверил ни единому слову и тут же вызвал скорую помощь. Буквально через пятнадцать минут они все ехали с некоторыми вещами в машине скорой помощи, пока медики прямо по пути в больницу уточняли информацию о Владе. Саша отвечал на все вопросы, видя, как голубые глаза партнёра практически закатываются за веки, и видна остается только склера. Он мог лишь дрожащим голосом отвечать на вопросы и наблюдать, как врачи пытаются сделать хоть что-то, чтобы Влад просто не умер здесь. Саша не понимал, что они все делали и мог лишь бессознательно просить их о помощи. Он не знал, о чем именно просил, но тогда это казалось таким же необходимым, как дышать. Врач, что донимал его до этого вопросами, только вздохнул и из аптечки вытащил успокоительное, протягивая бутылку воды и пластинку таблеток Абрикосову. — Мы сделаем все, что в наших силах, не переживайте. — сказал врач, когда они уже подъезжали к больнице. Дальше все было размыто, Саша помнил лишь, как сильно он беспокоился и ходил из стороны в сторону, как изредка врачи проходили мимо него и смотрели на него: растрепанного, нервного, раскачивающегося периодически из стороны в сторону в попытках отвлечься, на стуле, с сожалением. Словно они что-то знали, но не говорили ему. И это лишь заставляло его чувствовать себя хуже. Абрикосов не помнил, сколько просидел там в таком состоянии, но когда врач вышел к нему, уже начинало темнеть за окном. Саша, как только завидел его, тут же вскочил со стула, придерживая руками больничный халат, и подбежал к нему, но не успел он и рта раскрыть, как врач сам начал говорить. — Абрикосов Александр? — Саша кивнул головой, не в силах совладать с языком и голосовыми связками. — Скажите, есть ли у Владислава родственники, помимо вас? Я хотел бы поговорить лично с родственниками. — Есть, но они заграницей сейчас, навряд ли смогут ответить, неужели это что-то настолько серьезное? — Абрикосов забеспокоился, глаза невольно начали слезиться от нервов, но Саша старался не подавать виду того, что что-то происходит. — Вы же парень Владислава верно? — уточнил врач, поправляя очки на носу. — Да, пятый год вместе, — неосознанно сжимая халат сильнее в поиске защиты, произнес Саша. — Думаю, нет смысла таить, но ваш парень неизлечимо болен. Ему осталось около месяца. Приношу свои соболезнования. Саша был шокирован. Он не понимал, как так вышло, но он просто кивнул врачу под его сочувственный взгляд. Саша просто выпал после фразы врача. Может быть, это какая-то ошибка? Но ошибки же быть не может. Они приехали сюда, черт пойми когда, но, Саша специально узнал, в реанимации они сегодня первые и единственные. Поэтому, ошибки быть не может. Но ведь… — Никаких способов помочь, нет? — хрипло произнес Саша, чувствуя, как дрожат руки, как ноги становятся ватными и как на него волнами накатывает отчаяние. — К сожалению, если бы вы узнали об этом раньше, то ещё можно было бы что-то сделать, но сейчас болезнь уже развилась и никаких способов помочь нет. Примите мои соболезнования. — Ах, я-я в-все понимаю, к нему можно? — заикаясь, нервно улыбаясь с трясущимися руками, спросил шатен. — Приходите завтра, сегодня он ещё будет на реабилитации. И сообщите родственникам об этом. Они вправе знать. — Да, я понимаю. — Саша все ещё не мог разжать дрожащие пальцы и заставить себя отпустить халат. Просто сейчас это была единственная защита, единственное успокоительное от всего того, что происходит. Он просто не мог поверить в это, не мог с этим смириться. Как так вышло? Он просто не мог понять. Ведь не было абсолютно никаких признаков того, что все пойдет не так. Да, Саша видел у парня какие-то отклонения с сердцем, ну точнее это был просто комок какой-то тьмы, потому что ничего конкретного Саша никогда не видел. Он не знал, к счастью или к горю, но у него была какая-то там предрасположенность к знахарству. Ему рассказали как-то совершенно спокойно, спонтанно, словно это и вовсе неважная информация, что бабка его какая-то там, через седьмое колено, была знахаркой известной и вот, вероятно, Саше тоже передалась такая способность. Он воспринял все это спокойно, но кто же знал, что все так обернется, что теперь, из-за своей глупой игры в молчанку и желанием доставлять наименьшее количество проблем, все обернется тем, что Влад будет на пороге смерти без шансов выбраться? Саша просто идиот, он сам допустил все это. В смерти Влада виноват он и никто более.***
— Владик, не переживай, все нормально будет, обещаю — Саша аккуратно держал руку, невероятно безжизненную руку Влада в своей, пока он был в отключке. Единственное, что разбавляло эту практически гробовую тишину, так это мерный писк медицинских приборов. Саша честно старался сдерживать слезы, старался не плакать хотя бы перед Владом. Он так надеялся, что все выплакал вчера, когда вернулся из больницы и прорыдал весь вечер. Он помнил, как болела его голова, как жарко ему стало от слез, как горели глаза, как он и двух слов связать не мог. Как пахло успокоительными и травами в его квартире, как он старался не пить алкоголь «для успокоения». Он просто старался успокоиться, настроиться, что все будет хорошо. Но у него не получилось, он все думал о том, что мог это все предотвратить. Что он просто ничтожен в своем страхе, что он мог помочь Владу, что, вероятно, ему было бы легче, не обладай он такой «способностью».***
Он позвонил родителям Влада сразу после того, как навестил его. Да, он не открыл глаза, он даже в себя не приходил, врачи сказали, что чудо, что он ещё дышит. Болезнь уже поразила большее пространство сердца, поэтому никто точных прогнозов дать не может. Родители Влада попросили Сашу сильно не волноваться и сказали, что постараются вернуться к концу недели. Саша тогда, чуть не плача, рассказывал матери Влада, о том какой парень бледный и он том, как сильно он беспокоился за него. Мать Влада лишь вздохнула и попросила его держаться, лишь потому, что сейчас у них не было возможности взять и сорваться к ним сию секунду. Саша честно пытался держаться, и делал это прекрасно до конца недели. Он честно приходил к Владу, нес всякую ерунду о том, что произошло за день, только бы разговаривать, только бы не было этой неприятной тишины. Но все это кончилось, когда приехали обеспокоенные родители Влада. Он тогда чуть ли не в больнице разревелся на плече у тети Марины, пока та старалась успокоить его. Она аккуратно поглаживала его по волосам, стараясь успокоить, пока Саша плакал и пытался ей ещё что-то рассказывать. — Милый, все хорошо будет, успокойся, мы все решим, не плачь. — Марина Александровна воспринимала Сашу больше как ещё одного сына, и заботилась о нем точно также, как и о Владе. И у нее сердце кровью обливалось одинаково за двоих сыновей: как за Влада, с которым случилась беда, так и за Сашу, который убивался по этому поводу. Сашу тогда успокоили кое-как, и домой они поехали уже без его истерик.***
Влад очнулся лишь через ещё две недели. Все это время родители Влада и Саша навещали его, а после успокаивали Сашу, если ему было совсем уж плохо. Но, как считает сама Марина Александровна, Саша, когда очнулся Влад, вел себя просто великолепно. Она не знала, каких усилий ему стоило не разреветься там, в палате, и не броситься к Владу в ту же секунду на шею. Она не знала, где Абрикосов нашел в себе силы выйти из палаты и позвать врача, чтобы он осмотрел брюнета. Она не знала, как обливалось его сердце кровью, когда врач сказал, что пусть он и пришел в себя, но болезнь развилась уже достаточно и Влад, больше страдает, чем живёт. Но, возможно, у них есть ещё несколько недель до того, как он мучительно умрет. Саша тогда выскочил из палаты, закрыв рот рукой, чувствуя, как глаза начинают уже привычно гореть, а нос заложило, и старался не плакать. Он помнил, что родители Влада пробыли там ещё какое-то время, а после вышли к нему, поставив перед фактом: — Милый, мне жаль, но… — было видно, что Марине и самой сложно об этом говорить, все же она — мать Влада, и терять ребенка, который просто лежит там, под аппаратами жизнеобеспечения, не в состоянии ничего сделать, невероятно больно. — Если Влад подпишет бумаги, то его отключат от аппарата жизнеобеспечения. — Я… Я, понимаю, но… — голос дрожал, было невероятно больно, хотелось вновь расплакаться, но он так не хотел еще больше усугублять ситуацию, что даже не заметил, как Марина Александровна вновь обняла его в попытке успокоить. — Милый, мне жаль, — Саша чувствовал, как женщина утыкается ему в плечо, как ткань рубашки мокнет от ее слез, как у него самого губы дрожат, только бы не расплакаться. Чувство вины не ушло.***
В чувства Сашу приводили врачи и родители Влада. Когда он очнулся от стресса и собственной истерики, тела Влада в палате уже не было. Он нашел себя плачущим в объятиях, тогда он не боялся этого слова, семьи. Те тоже плакали, но все еще пытались успокоить именно Сашу, хотя юноша понимал, что должно быть наоборот. — Тише, милый, пожалуйста, — бессвязно бормотала Марина, словно в забытье аккуратно целуя Сашу в макушку, обнимая его сильнее и утыкаясь носом в его макушку. Саша и сам плакал, словно ребенок, сердце его так болело, стало практически физически больно, хотя боль его была лишь моральная. Усталость, расшатанные нервы и психика, потеря близкого человека и чувство вины создавали просто непередаваемую смесь. Саша не знал, сколько они еще просидели в той палате, оплакивая Влада, не в силах смириться с его смертью. Но сами врачи увели их примерно спустя час, сославшись на то, что палату необходимо обработать. Они покинули палату без слов, даже не сказали ничего врачам. Все понимали, что так было необходимо, даже Саша. Абрикосов понимал, что легче было смириться с смертью возлюбленного, чем позволять ему жить жизнью, полной мучений. — Прости меня, прости, — бормотал Саша, закрыв лицо руками, прислонившись спиной к белоснежной стене больницы, и медленно съезжая на пол.