×××
Беллами распахивает глаза, когда что-то твёрдое упирается в центр его спины, фиксируя и предупреждая любые действия, явно не с благими намерениями. Кто бы это ни был, он знает, как правильно обращаться с оружием. Он ошалело хлопает глазами, из-за жёсткого сена, на котором лежит, потому что болит всё тело. И осознание того, что он чувствует, как горят глаза, как хочется есть, как дергаются пальцы из судороги, сведшей руку, — каждую клетку до единой, ощущает запах прелой травы и тупой конец чего-то, по-прежнему упертого ему в спину. Он чувствует. Хотя ещё секунду назад — или сколько, чёрт возьми, прошло?! — умирал из-за пулевого ранения в сердце. — Кто ты? И как я здесь оказалась? И он ни за что не рассчитывает услышать голос Октавии, жёсткий и воинственно настроенный. Кровь учащенно бьётся в висках. — Сестрёнка, — истерично смеётся он, не поднимая головы, — я тоже рад тебя слышать. Она откидывает вилы в сторону, внимательно сканирует его взглядом в течении минуты, когда он осторожно поднимается и оборачивается, а потом она кидается в объятья, и Беллами глубоко плевать, каким образом, кто и где, потому что тепло родного человека, тепло сестры, — это всё, что по правде занимает его мысли. Все они, гулким эхом разбивающие голову, затихают, как только их щеки бьются об друг друга, как только Октавия впивается пальцами ему в спину, боясь отпустить, как дышит отчаянно и одновременно облегчённо, отклоняется, пронизывает цепким взглядом и качает головой в неверии, едва сдерживая слёзы. Беллами испытывает зеркально то же. — От нас и, правда, не так просто избавиться, а, О? Она слёзно усмехается, пока он пытается придти в себя. Когда они с трудом прекращают объятья, в которые вкладывают всю скопившуюся боль, О, не спуская с него взгляда, обменивается своими догадками пополам с информацией, которой владеет на данный момент. — Я очнулась в машине, хотя засыпала в хижине на берегу. Здесь из наших больше никого. Этот мир, Белл, не наш. Совсем не похож. Это будто Земля до первого Апокалипсиса. И… Как ты? Беллами усмехается, прикрыв глаза, сдавливает переносицу, бессмысленно пытаясь выжечь последние воспоминания из системы. — Не знаю, О. Не знаю. Если мы здесь, то, возможно, и остальные где-то неподалёку. Нужно их разыскать, с причинами разберёмся потом. — У меня есть идея, которая тебе может не понравится, — говорит Октавия, двигаясь прямо за ним. На выходе из сарая Беллами вдыхает тепло опьяняющего воздуха до самых альвеол. Чуть поодаль стоит дом, с верандой и большим деревом. Движение грудной клетки, стук сердца, шелест листьев, мурашки — всё бьёт в нём набатом осознания, призрачного, ещё до конца непонятого. Он умер. А теперь жив. Немыслимо. Шепчет: «Выкладывай», опасаясь спугнуть… Что? Предсмертные галлюцинации? Второй шанс? Рай, на который не рассчитывал? — Ты ведь ещё не разучился водить? Это не твой драгоценный Ровер, но принцип работы наверняка тот же. — Украдем? — Возьмём в аренду, Белл! — Так что, ты теперь моя сообщница в преступлении? — он смеётся, и её глаза увлажняются сами по себе. — На одной стороне. Как и должно быть. Он дёргается, Октавия меняется в лице, по которому становится видно, что она о чем-то сожалеет. Ситуация не из простых, хотя… в их арсенале таких, упрощенных, днём с огнём не сыщешь. — Прости меня, Белл. Ты был прав. Ты был прав, как всегда. А я даже не попыталась тебя понять, не сумела отбросить мысли, поступиться принципами. Я никогда, ни одну секунду наших жизней не смогла быть достойной сестрой, — выдаёт она, как на духу, смотрит в глаза, в душу, и сокрушенно качает головой, а потом светлеет, — но ты… Ты всегда оставался лучшим братом, о котором только можно мечтать. Он замедленного моргает, мозг ещё не готов что-то анализировать, что-то воспринимать, особенно благодарность в глазах той, которая всегда была его ответственностью. Гордость, признание и любовь заполняют грудную клетку до краёв. — Я люблю тебя так сильно, О. — Чертовски верно! — толкнув его в плечо, угукает она и прижимается вновь. Это всё, что сейчас нужно. — И ни каплей меньше! Потому что я тоже. Здесь, на чужой земле, он просит у неё прощение, здесь они ставят точку прежним склокам и недомолвкам, а потом — запятую, которая знаменует начало, надеются они, чего-то хорошего. Ведь пока брат и сестра на одной стороне, они способны справиться со всем. Поразительно то, как складно у них выходит, словно они не выживали в постапокалипсисе, а веками напролёт угоняли чужие машины. Октавия запрыгивает в салон прямо в тот момент, когда пикап, с потертыми временем кожаными сидениями и скрипучими дверьми, срывается с места, а из дома выбегает немолодой мужчина на звуки тяжело заводящейся машины. Он энергично машет руками, его красное лицо становится всё меньше по мере их продвижения, а столб пыли на следующем повороте скрывает из виду фермерский домик. Адреналин от того, что они украли чужую собственность, бурлит в крови, на миг заглушая тревожность за судьбу Хоуп и остальных. И смех звенит в салоне. Октавия выкручивает радио, скачет с одной волны на другой пару минут, а потом из динамиков льётся: «Однажды я поднялся над шумом и суетой, что бы лишь увидеть проблеск надежды…»¹ , и ее пальцы замирают. Беллами улыбается шире. Что-то в этом есть. Они едут, не разбирая дороги, но через пару километров голой пустыни, раздаётся стук. Они напрягаются, Октавия оборачивается, а затем требовательно произносит: «Белл, останови, это Миллер». Пикап сворачивает чуть в сторону. Хлопок двери. Дребезжание. Шорох штанов о кожу. Беллами краем глаза замечает смятение на лице друга, спавшего всё это время в кузове под тентом. А они и не замечали. Не до того было. — Доброе утро. — С возвращением? — хлопает глазами парень. — Беллами, я… В голосе, хриплым от долгого молчания, так много рьяного, необузданного, просящегося наружу, но Блейк отмахивается. Не при Октавии. Ему бы ещё со своими чувствами совладать, что после вынужденного перерыва в нем клубятся хуже дыма. — Позже. Нейтан кивает невпопад, но заметно расслабляется после того, как они приближаются к одноэтажным домам. Динамичная музыка и Октавия, которая обрисовывает обстоятельства вкратце, существенно способствуют снижению давления в кабине. — Ты переживаешь, — констатирует Беллами спустя пару минут, пока ветер треплет его волосы. — Ни Левитта, ни Индры, ни Хоуп там не было, — тревожно признается сестра. — У меня племянница, стало быть? Я всё пропустил. Беллами улыбается, тихо и почти грустно. Октавия возвращает ему улыбку: «У тебя будет время нагнать», пока Миллер, мрачнея наверняка из-за Джексона, делает вид, что огрожден звукоизоляционной стеной. Беллами думает, что он всегда был кем-то вроде брата и ему это вовсе не нужно. Многое предстоит обсудить, но по мере приближения к городу сердце частит почти лихорадочно, боязно сжимаясь. Если все остальные здесь, то Кларк Гриффин неизбежно тоже. Их подруга. Его палач.×××
Город просыпается, на удивление, быстро, не проходит и часа, как всё приходит в движение. Гриффин, продолжая двигаться в центр, не зная, как найдёт там ответы и, полагаясь впервые за жизнь на удачу, ощущает, как не вписывается. И хотя одежду она сменила на более удобную белую футболку, шорты и клетчатую рубашку, завязанную на пояснице, на неё все пялятся так, будто она инопланетянка. К слову, не думается, что это предположение так далеко от правды. Кларк и Пикассо проходят пару кварталов прежде, чем собака кидается стремительным вихрем прямо на проезжую часть, и дальше, к открытой двери закусочной, пока из неё выходит пара с детьми. Визг поднимается тут же. Кларк кидается следом инстинктивно, мысленно ругаясь, она пытается держаться какой-то дистанции с пролетающими машинами, но на середине полосы это становится настолько маловероятным, что визг чужих шин оглушает не хуже того удара от оружия с Элигия. Она падает на стертый асфальт, содрав кожу на локтях и заработав пару ушибов. Шипят все трое. — Блядь, никогда не думал, что буду так рад, что Рейвен кого-то собьёт. Мерфи слезает с сидения мотоцикла, сдерживая тошноту, и мир Кларк приходит в норму, когда парень под шум сигналящих им клаксонов оказывается рядом, смотря снизу вверх на девушку в шлеме то ли болезненно-восхищенно, то ли недовольно-сканирующе. Рейес ругается, в отличие от неё, вслух, снимая шлем, и спрашивает у неё сожалеющее: «Кларк, ты в порядке?», а затем агрессивное: «Я её не сбила, идиот» — адресованное ухмыляющемуся Мерфи. — Может, уберемся отсюда раньше, чем тот громила решит сделать это с нами за нас.×××
Локти саднит, когда на них падает вода. Лицо Рейвен в зеркале искажается. — Прости. — Прекрати извиняться, — усмехается Гриффин, стирая капли бумажным полотенцем. — Где вы нашли друг друга? Рейес цокает, прекращая подпирать стену, и негромко говорит: «Вообще-то в кровати. Я не знаю, кто этот юморист, что раскидал нас таким образом, но, если я его встречу, добром это не кончится. Мы проснулись вместе в чьем-то особняке, едва пришли в себя, Мерфи чуть сторожевой пёс пальцы не откусил. Это долгая история, на самом деле. Но, Кларк, какого хрена происходит?». — Знала бы я… Восторженный крик Мерфи прерывает приятную тишину, и они, обменявшись усталыми взглядами, идут в обеденный зал. Официантки косятся на толпу громких посетителей. Подойдя ближе, Кларк понимает, что это толпа их. Видно не всех, только Блейк, которая направляется к ней, и Миллера, стоящего у их стола, остальных скрывает ширма, но улыбка всё равно озаряет её. Однако что-то в лице подруги заставляет её вздрогнуть, у неё, определённо, есть что ей сказать. Октавия сама притягивает её в объятья, неожиданно шепча: — Держи себя в руках, пожалуйста. Он здесь. Закономерное «кто?» сходит за шёпот, на выдохе, когда Кларк, наконец, видит кого обнимает Джон. Беллами находит её взгляд, но будто смотрит не на неё, а сквозь. Мурашки — иглами в спину, и нутро сводит, как перед прыжком в неизвестность. Он призрак, не иначе. Ведь она, даже рядом не находясь, чувствует, как веет холодом, едва не загробным. — Это не галлюцинация, — шепчет она Октавии в ухо, то ли спрашивая, то ли утверждая — сама понять не может. Дальше — сумбур. Кларк садится у окна, ковыряет свою порцию курицы по-гавайски, которую заказал Джон, пока остальные, кроме Рейвен, конечно, и изредка Беллами, что-то обсуждают. Подруга долго не терпит этот трёп. — Может, мы обсудим, наконец, то, что оказались на Земле, а? — И где остальные? — кивает Миллер. — Нет, Кларк, только не это, — страдальчески вздыхает Мерфи, не выпуская из рук холодную газировку. И откуда у него только деньги? — Что «это»? — Твоё лицо, я знаю это выражение из разряда «мы все умрём, если что-то не изменим». — Ты прав, — вдруг взрывается Кларк, переходя на пренебрежительный тон, — мы какого-то черта оказались на Земле, за пару дней до первого Апокалипсиса, мы не можем найти своих родных, а ещё из пепла восстают люди, которых мы похоронили. Поэтому, да, ничего не в порядке. Она чувствует его взгляд. По коже. По нервам. Но Беллами молчит, словно никогда не говорил. Его плечи напряжены, из-за чего натягивается ткань футболки — и Кларк ловит ужасающую мысль на задворках сознания, что она давно не видела его таким. Чёрт, она так давно его не видела. — Херня. Опять спасать мир? Да вы, блядь, издеваетесь? Миллер и Октавия хмыкают синхронно, каждый из присутствующих разделяет эту точку зрения, и лишь старший Блейк сидит будто в прострации. Гриффин ошибочно, остаточно, ещё не отвыкнув, ждёт немой поддержки, огонька надежды в его глазах цвета кофейных зёрен, что видела на входе в кафе, и не получает ничего. Опомнившись, моргает, возвращаясь к горячей тираде Джона. — Мне хватило этого с излишком. Может, мы хотя бы раз отсидимся в стороне и дадим этому миру подохнуть? — Мерфи, — пинает его под столом Рейес, призывая быть потише, ведь их окружает достаточное количество любопытных зевак, чей мир находится на грани. Знакомое не понаслышке чувство окутывает их маленький столик. — Скольких ты, Кларк, ещё захочешь спасти? Скольких мы ещё потеряем в погоне за этой утопической идеей-фикс? Ярость внезапно начинает клокотать в ней, но рука Октавии, дотронувшаяся до её предплечья, остужает пыл, и блондинка выдыхает. Она не знает, что на неё нашло. Хотя перспектива втягиваться в то же болото с теми же переменными не даёт ей покоя, чертовски необходимого, потому что это уравнение невозможно решить без потерь. Они уяснили этот урок за все годы выживания. Кларк вновь в этой ловушке. — Предлагаю обсудить все планы где-то в другом месте, если вы не хотите, чтобы проблемы начались прямо сейчас. Мы слишком подозрительные для них, — подаёт голос Беллами, кивая на посматривающих на них людей. Все, как один, смотрят на него, закрытого и мрачного. А потом кивают или поджимают губы — это разумное решение. — Кларк, ты говорила, что дом, в котором ты очнулась, очевидно, твой? Остановимся там, — решает Рейвен, ставя точку в дискуссии. — Доедайте, кто голоден, и мы уезжаем отсюда. Рейес уходит из-за стола, не оборачиваясь, стойкая и взявшая себя в руки, Кларк завидует этому. Мерфи точно скидывает чужую кожу с плеч, когда, скалясь, произносит: — Наш сорок пятый «второй шанс»? Мы опять в дерьме, но на этот раз у вас хотя бы приличная одежда. У меня-то она всегда была. Беллами усмехается впервые за встречу. Кларк хочет сохранить этот момент для одной себя, но вынуждена мириться с действительностью. Им больше нет места по одну сторону. Горечь и тоска, связывающиеся воедино, вынуждают её отвести взгляд.×××
Место в гостиной каждый занимает нехотя, никто из них по-настоящему не хочет в это ввязываться. Мерфи прав: ни одна битва не обходится без потерь. Рейвен, сидящая рядом с ним, не отлипает от планшета, по экрану которого её пальцы скользят с ловкостью и заточенным умением. — Значит, мы вновь это сделаем? — разрывает тишину Октавия, устроившись на подлокотнике кресла, в котором, прикрыв глаза и скрестив руки на груди, сидит её брат. — У нас нет выбора, — произносит невозмутимо Кларк. — Выбор есть всегда, — шепчет Блейк, и его голос заставляет пробежаться предательскому холодку по спине. — Но она права, у нас не так много дней, чтобы всё исправить. Ещё несколько суток, и бомбы будут сброшены, не все выживут. Дальнейший сюжет развития событий, надеюсь, не нуждается в огласке. Мы вряд ли попадём в бункер или на Ковчег, ответ очевиден: надо искать Кэдогана. — Рейвен! — неожиданно раздаётся голос Джордана, и Кларк, смещая фокус внимания, направляется к планшету. — Эй, Джордан, ты один? — Нет, нет, он не один, — пихает его Хоуп по ту сторону экрана. — Тётушка О с вами? — Кларк? — зовёт её девочка. — Мэди! — Я здесь, мы все здесь: Мерфи, Миллер и Беллами, — подлетает к планшету возбуждено радостная Октавия и улыбается. Гриффин едва сдерживает слезы, жадно вглядываясь в лицо живой дочери. — Беллами тоже жив? — Живее всех живых, — мрачно добавляет он.×××
У Кларк складывается впечатление, что между ними с Беллами теперь пропасть глубиной в мили, которую хочешь — не преодолеешь. Она избегает встречаться с ним взглядом, он делает вид, будто никогда её не знал. Может быть, он прав. Может быть, он, действительно, никогда её не знал, ведь Беллами был уверен, что она не спустит курок. Всё, что знала сама Кларк: она защищала дочь. Уверенная, взявшая самообладание в руки, девушка идёт следом. Она не знает, что ищет, целенаправленно идя за ним, наблюдая за его напряжёнными плечами и спиной, пока друзья собирают еду и какие-то вещи из как будто бы её дома, чтобы поехать и воссоединиться с остальной семьёй. Она больше не знает, что искала в нем. И что находила. На заднем дворе стоит баскетбольное кольцо, а у шезлонга лежит мяч, потертый, будто им уже играли. Кто — всё ещё загадка. Беллами несколько раз ударяет ладонью по ребру перил и, склонив голову, шипит от точечной, не щадящей боли. Вряд ли он не догадывается о её присутствии. — Зачем ты пришла? Ветер раздувает в стороны её слегка отросшие волосы, но даже касательно не задевает отягчающих мыслей. Его волосы тоже трепятся на ветру, а Блейк не оборачивается. Значит, знал. — У меня нет приемлемого ответа на этот вопрос. — На что у тебя вообще есть ответы? — гневно вторит он, выдохнув сквозь стиснутые зубы. — Ты прав. У меня их нет… Как и нас, подумать только. — …ты даже не посмотришь на меня? — Я не могу на тебя смотреть, — он дёргает плечом, напряжение угадывается в каждом резком движении. Он ведёт себя как тигр, которого опалил ранее привлекающий огонь. Кларк нервно сглатывает, протянув ладонь к его спине, но замирает, так и не дотронувшись, а потом и вовсе опускает. Тактильный контакт — последнее, о чем бы он попросил. Единственное, что играет ей на руку, это то, что стоит Беллами к ней спиной и не видит её затравленного, уязвленного взгляда. А натягивать доспехи Кларк устала. Парадокс в том, что не находить прежнего понимания в его глазах, тоже невыносимо. — Не смей говорить, что тебе жаль. Не поверю. — Мне не жаль, что я устранила угрозу для жизни своей дочери, — стиснув кулаки, шепчет она. — Мне жаль, что этой угрозой оказался ты. По тому, как дёргаются плечи, Кларк понимает, что он тяжело вздыхает, трясёт головой и наверняка стискивает зубы. — Если бы не эта чушь с вознесением, внезапное принятие веры и дурацкий белый халат!.. — И чтобы тогда, Кларк? Он впервые за долгое время называет её по имени, и это уже обезоруживает. Только он тянет «а», разделяющую пары согласных, и выделяет последние буквы. Гриффин едва перебарывает желание отступить на пару шагов, когда Блейк достает из-за ремня штанов пистолет, что ещё недавно в его руки переложил Мерфи. — Возьми. — Зачем? Беллами аккуратно перехватывает её правую руку, вкладывает оружие, направив дуло на себя, пока её сошедшее с оси сердце бьётся загнанно, где-то в висках. Кажется, стой Кларк рядом со стеной, её голова неминуемо бы билась о неё. Горячие пальцы продолжают оставаться переплетенными с её, похолодевшими и дрожащими, и удерживать то, что стало точкой невозврата. Они оба воспроизводят последнюю встречу в голове. Налаживают зрительный контакт. Это ошибка. Они — ошибка. Беллами открыт, уязвим — самолично расписывается в смертном приговоре. — В какой момент мы ошиблись в друг друге? Кларк не дрожит, держится с достоинством, не как тогда, когда каждый нерв — словно натянутый трос. Красная нить истончается, рывок — и порвется, — и они больше не смогут вернуть то, что так упорно строили по кирпичику. Доверие. Уважение. Понимание. Ставшие в одночасье всем, что нужно, чтобы чувствовать себя как дома. Менялись места, планеты, но неизменным оставалась их привязанность, потому что домом был человек, смотрящий на тебя вот так. Готовый для битвы. Готовый к твоей защите. Готовый умереть за тебя. — Ты знаешь, в какой. — Объясни мне эту странную вещь, — его лицо искажает обида и ненависть, губы дрожат, а глаза мерцают, — ты отдаёшь человеку своё сердце, уязвимость, мир. Говоришь ему, смотри, вот он я! Здесь! Рядом с тобой! Навсегда, до конца. Даёшь ему оружие, заручившись ответной поддержкой. А потом… он делает выстрел на поражение. И нить рвётся. — Зачем ты это делаешь? — голову ломит адски, и хрип вырывается из горла. Больше нет никаких доспехов. Правда в том, что с ним их не было. Он был ими для неё. Хороший маленький рыцарь. — Что я делаю? — Продолжаешь причинять мне боль. «И я ничего не могу сделать, кроме как похоронить свою любовь к тебе». Кларк дергается, услышав тихий бит и чужой голос, поющий эти пророческие слова. Он поёт в доме, но кажется, что где-то вдалеке. Беллами, не скрывая этого, громко усмехается. «Солнечный свет даст мне достаточно сил, чтобы захоронить мою любовь в лунной пыли²». — В этом так много иронии. Во всём этом, — он, наконец, находит её лицо в темноте. Убирает пистолет, тыкает пальцем за её спину, медленно, но верно теряя самообладание. — Октавия боится, что я окажусь не настоящим, что стоит ей отвернуться или упустить меня из виду, то я исчезну. Забавно видеть это спустя столько времени, как она становится мнительной из-за меня. Это ведь всегда было моей работой, касаемо неё. Но теперь… Ты была права, сказав, что она однажды поймёт. Жаль, что я стоил чего-то только для неё. Её горло сдавливает железным обручем. — Беллами… — Не надо, Кларк. С нами покончено. И он хоронит это, любовь к ней. Перестаёт быть защитой, становясь её брешью.