Сотня и ещё одна история.

      Оливер любит почти каждый свитер Джордана, не важно, какого тот был цвета, размера или узора.       Почти каждый.       Они не жили вместе, вообще ни разу; Оли иногда порывался поговорить на эту тему, но Фиш дал понять сразу, что пока не хочет съезжаться. Так что они жили, олицетворяя собой одну из моделей отношений в Швеции: вроде встречались, проводили выходные вместе, но в течении рабочей недели вместе не были.       И Оли бы, возможно, сделал из этого трагедию, но это было до ужаса глупо - Джордан едва появлялся даже в своём собственном доме, предпочитая двадцать четыре на семь носиться по студиям, записывая не только для их группы, перебиваться сторонними проектами, периодически улаживать всякую официальщину; в общем, он был занят слишком часто, чтобы обращать внимание на такие вещи, как то, где он падает моментально уснуть.       Это правда; Оли однажды остался у него дома на долгие-долгие полторы недели, потому что его сознание решило временно обернуться клубком страха перед миром и агрессии к себе /не/любимому, и он позвонил Джордану в полной панике, тихо-тихо торопливо прося приехать, и уже через пару часов сидел на кухне, залипая в бежевые обои, удерживая подрагивающими пальцами горячую кружку, и ложка в ней тихо позвякивала в такт каждому неосторожному движению скованных чем-то неясным ладоней. Он остался тогда на трудных одиннадцать дней, собираясь по кусочкам, окружённый сандалом и горьковатой полынью, и это был максимально странный набор ароматов, но Джордан иногда тоже бывал странным - страннее их всех вместе взятых - и поэтому никто уже особо и не обращал внимание; так что он склеивал себя обратно, пока в пустоту внутри просачивался знакомый запах, выстилая эту глупую жадную бездну изнутри, запрещая ей расти вновь, и за это время он успел посчитать ровное количество часов, которые хозяин дома проводит, непосредственно, в собственных комнатах.       Сто десять.       Из двести сорока трёх часов, которые Оли провёл здесь, Джордан был рядом сто десять часов, и семьдесят из них он спал; по семь часов за день, и три-четыре в среднем на то, чтобы ввалиться через порог, устало выдохнуть, найти Оливера, привычно сидящего на кухне, и утащить с собой наверх, прижимаясь губами к забитым скулам.       И всё это время он в своём совершенно дурацком лилово-чёрном свитере; вернее, это скорее свитшот, но настолько тёплый - и выглядит при этом настолько тонким, что через него просвечивают острые фишеровские лопатки каждый раз, когда он сгорбливается в своём кресле за бесконечными звуковыми дорожками на мониторе - так что Оли называет это недоразумение свитером, и не чувствует по поводу этой вопиющей модной оплошности ни грамма вины.       Он ненавидит эти чередующиеся полосы всем сердцем, потому что они Джордан в них такой домашний, и когда он заявился так на одну из интервью, Оли стоял рядом в своей очередной белой странной рубашке и медленно сходил с ума, потому что быть рядом с таким Джорданом и не иметь возможности видеть его каждый день -       С л и ш к о м.       Слишком.       И поэтому он едва ли не с боем вытряхивал Фиша из глупой-глупой одежды каждый раз, когда они оказывались рядом, и эта дурацкая тряпка снова мозолила глаза; времени на двоих и так было слишком мало, и он не собирался тратить его на пустую ревность к каким-то лиловым и чёрным полоскам. Джордан на всё это не реагировал никак, вяло улыбаясь, и его уставшие глаза выражали полное безразличие ко всему вокруг, оживляясь только на Оливере; как будто он был чем-то, ради чего стоило оживляться.       Вслух он требовал сейчас же прекратить так на него смотреть и вообще не доставать, пялясь.       Внутри себя он замирал следом; такой Джордан был красивым. Сонно оглядывающийся по сторонам, медленно моргающий ресницами, заторможенно поворачивающий голову на звук собственного имени, немного рассеянно стягивающий шарф; он был домашним, и это было тем, что Оливер хотел видеть каждый вечер, встречая его в прихожей, а может и в дверях, чтобы помочь стащить шарф и урвать парочку прикосновений холодных губ - ноябрь в Англии брал своё.       Оливеру тоже хотелось взять своё, но его пока не подпускали; и, на самом деле, теперь он всё чаще думал, что Джордан был прав: сейчас, когда внезапность отношений немного поутихла, возможность остаться одному в доме казалась почти бесценной; он таскался за Фишем по студии, да, прилипчиво заползал рядом на диван, пока тот сводил очередную дорожку, отправлял по сотне сообщений и глупых смешных видео с самых идиотских ракурсов в день, но иногда - такое бесценное иногда - хотелось просто побыть одному и в тишине.       Возможно, для этого границы нужны были даже в отношениях; и, если честно,       Он был безумно рад, что для Джордана эти границы никогда не являлись непреодолимым препятствием.       Потому что стучаться ему в двери ночью выходных, с улыбкой обхватывая родное лицо замёрзшими ладонями, чтобы стянуть следом ужасный (восхитительный!) /совсем-не/ свитер и прижаться ближе таким же холодным телом под громкие возмущения было бесценно не менее.