Погибшая повесть Тау Волантис

…Сержант ворочался и морщился. Постель была гадко мокрой: от неё сквозило холодком. Утро ещё не наступило; в узеньком, перекрытом заржавелой сеткой окошке было темно. Щёлкнул выключатель. Увечный жёлтый свет лампы тускло загорелся над головой. Немного привстав, он оглядывался в полумраке, не зная, что ему делать. Ведь все спали кроме него. Будить пораньше своих бойцов? Нельзя, им нужно выспаться, впереди их ждёт долгий путь. Шуметь и готовиться одному тоже. В конечном итоге никаких развлечений и способов занять себя здесь у сержанта не было. И быть не могло: он не пил уже несколько лет, в азартные игры не играл, если и говорил на какие-нибудь темы, не касающиеся его «работы», то только с Соболем, никого более не подпуская к себе в душу. Одним словом, вёл довольно скучную на взгляд типичного солдата Колоний жизнь. Всё-таки балагуру Соболю было проще жить, чем ему, хотя горя они вместе испили поровну. Хотя тот фальшиво шутил, по обыкновению развалившись на ржавой кровати и подложив под голову выпирающие локтями тонкие руки, что его сюда «отправили в почётную ссылку», но какого-то почёта или счастья она ему не давала. Но всё же сержант нашёл себе «развлечение»: постоянно, один раз в неделю перебирал все свои документы и письма, памятки и приказы, мятые фотографии, чтобы потом специально всё растормошить, привести в полный беспорядок и заново отсортировать всё в безукоризну. Со стороны это выглядело, как обыкновенное армейское наказание для провинившегося рядового из канцелярии, так как однажды увидев, чем сержант занимается, Соболь покрутил пальцем у виска, стоя позади сидящего Вебера, но ничего тогда не сказал. Наверное, убоялся его трогать. И хотя подобные листания прошлого причиняли если не боль, то какую-то гнущую человека в рог обиду, какого-либо другого занятия, чтобы отвлечься, сержант не находил. Кроме как размышлений о том, как же они все дошли до жизни такой. Поначалу он пробовал писать воспоминания и только правду, но в голове был такой ворох: он все эти годы не вёл никакого дневника, по опорным записям которого можно было хоть как-то восстановить картину прошлого. Оттого путались имена и события, фантастическим образом наслаиваясь друга на друга и порождая тем самым такие небылицы, что и впрямь уже не в силах было понять что правда, а что вымысел… В конце концов, сержант понял, что из парочки миллионов участников той войны обязательно найдётся тот, кто напишет лучше него. И потому навсегда оставил эту идею. Но обрывки мемуаров, которым так и не суждено было быть законченными, лежали прямо перед ним. Хотя, сержант подумывал, что лучше написать на их основе какое-то художественное произведение, взяв для его основы свою жизнь и свои годы на Тау Волантис, если конечно посчастливиться вернуться. Он подумал, что возможно, больший цикл про похождения одного солдата, вынужденного сначала страдать на жаркой войне, а потом отправленного сражаться в снега с ужасающими тварями, сделанными из человеческих трупов, понравится читателю, если удастся перехитрить цензуру и если сама судьба позволит ему это сделать. «Нужно же будет как-то и на что-то жить после войны» — думалось ему… Название, многократно обведённое чёрной жирной ручкой, гласило на пожелтевшей, пропитанной чаем бумаге: «ОТ ТРИУМФА ДО РАЗГРОМА: КАМПАНИЯ СУВЕРЕННЫХ КОЛОНИЙ НА ЗЕМЛЕ ГЛАЗАМИ СОЛДАТА ВССК (2306-2311)» Первый отрывок: «Тогда дивизии крепко досталось. Сепаратисты нанесли внезапный удар, уничтожив авангард, и также стремительно откатились обратно в пустоши, откуда они и появились. Это была их любимая тактика: внезапные атаки и быстрое последующее отступление". Рядом вклеена измятая фотография, сделанная самим сержантом и спасённая от цензуры: безжизненная серая пустыня, раскалённый воздух прямо-таки дует из неё на лицо сержанта. Сотни мёртвых лежат в разномастных позах вплоть до горизонта. Последствия внезапного нападения противника: шедшие в колонне пехотинцы были застигнуты врасплох и моментально погибли там, где стояли, рухнули вповалку друг на друга мёртвыми, даже не поняв, что их убило. Один из уцелевших смотрит на своих товарищей, бывших пару минут назад живыми. "Мне пришлось снова бывать в тех местах, в последний месяц кампании. Эти солдаты были уже давно мертвы, но их передатчики всё ещё улавливали радиопереговоры и приказы, которые, как мне казалось, им настойчиво продолжали слать их командиры, пытаясь добиться от мертвецов ответа. Даже сейчас я слышу, как они доносятся до меня через истошный вой пустынного красного ветра. Я знаю, что их тела уже никогда не прибудут на родину. Они так и остались разлагаться на солнце, на далёкой и враждебной стороне они заметены песком, поруганы и обобраны мародёрами..." Но сержант перелистнул страницу, продолжив читать запись: «Как всюду мной отмечалось, единственное, в чём ВССК преуспевали в кампании на Земле — так это в похоронной службе. Доставка тел родным на отчизну была организована безукоризненно, в отличие от остального. Да и вообще, уже в то время мне было ясно, что война и сама армия Колоний начали скатываться в отвратительный кровавый балаган, который никто никак не мог разогнать и окончить… Наши командующие продолжали перемещать по карте невидимые армии, строить с ними операции и уповать при этом на какое-то чудо-оружие. Сейчас они говорят, что нам надо продержаться какое-то время, чтобы выбить для наших дипломатов время и место для политического хода, чтобы хоть как-то, как-нибудь, что-то выторговать на крови наших солдат, не допустить безоговорочной капитуляции, сыграть на противоречиях в Колониальном Альянсе Правительства Земли. Тогда, увы, через некоторое время фронт рухнул окончательно, и Колонии вынуждены были убираться к себе обратно домой, оставив в память о себе на земных полях брани штабеля непогребённых трупов… И места для политического манёвра не осталось." Рядом расположилась старая газетная вырезка: «Политика Земного Правительства и его союзников против Суверенных Колоний мешает возрождению планеты. Читайте, как поддерживая боевиков, земная коалиция лишает мирное население всякого содействия в условиях гуманитарной катастрофы, тем самым увеличивая страдания народа". И прочий бумажный словесный мусор, облепивший своими вырезанными прямоугольниками всю сержантову папку. Это было своего рода его наблюдение: как меняется тон официальной пропаганды и как год от года становилось всё хуже и хуже. Ещё одна измятая черновая страница: «Вроде и победы со строк газет и репортажей сыплются одна за другой; в очередном выпуске новостей крупным планом и во всех ракурсах зенитчики сбивают очередной штурмовик врага, который объятый пламенем, кружась и взрываясь, падает на землю. Под бодрый оркестр идёт бомбардировка и обстрел вражеских позиций, показывают скукоженные тела убитых обгоревших сепаратистов, которым кто-то за кадром с издёвкой говорит: «Вы всё ещё шутите с Суверенными Колониями?», легионеры колоннами вступают в отбитый у противника городишко, а ты начинаешь верить бравадам и радостному приподнятому голосу диктора, да так, что кажется завтра, вот-вот совсем близко Колонии победят на войне, но лица, лица у солдат на фотографиях понурые, мрачные… Взгляд проигравших. Уже давно нет тех беззаботных улыбающихся юнцов, выбивавших пыль из земных дорог. Они там и остались. Из них выжили только угрюмые щетинистые мужики, которые уже давно всё знают. Знают, что их ждёт впереди. Только элитные войска, вроде «Жнецов», всё ещё хорохорятся, но и они уже давно потеряли былую спесь и наиболее способных солдат." Ещё сержант попробовал порассуждать о будущем. Это была относительно недавняя двухлетняя запись: «Уверен, что Суверенные Колонии падут, но тем не менее Земное Правительство их этой войны выйдет проигравшим, так как гибелью Колоний будут порождены неисчислимые войны помельче. Лучше две конфликтующие державы, чем один гегемон с кучей проблем, которые, несомненно, будут кровопийствовать на жителях уничтоженной страны. Да и адепты нового религиозного культа, новой секты, начинают поднимать голову и заявлять о себе… Нет, Земное Правительство определённо проиграет в перспективе. На смену павшим колониям придёт гораздо более грозный противник. Да, это не произойдёт в ближайшее время и не появится, словно фантом в воздухе, но оно будет всяко покруче всплеска пиратства на торговых путях… А что будет сейчас? Со всеми нами? Ведь... Авантюра наша погибла. Война нами проиграна. Суверенные Колонии ненавидят. Ненавидят армию все: земляне за отравленную, заживо зажаренную на раскалённой сковороде войны планету. Ненавидят сектанты за гонения. Ненавидят даже собственные граждане, которых эта армия до последней капли крови должна защищать... А ведь им просто нужны были открытые полные магазины и никакой стрельбы на улицах. Но последние ненавидят нас непрямо, малодушно и по-змеиному: с болью скашивают глаза в сторону прибывшего домой на отпуска рядового или офицера, утробно шипят, потихоньку выпуская горячий распирающий горло невидимый пар. Расписывают едкими граффити ветхие стены и при полном попустительстве полиции упиваются вражеской пропагандой. Но это бедные. Богатые тихо переводят счета и строят планы на будущее: витает одно у них словечко — "интеграция". Как и у половины парламента. Другая же половина умоляет армию хоть немного продержаться, пока члены Совета попытаются сторговаться с Землёй, но всё будет безуспешным: она до смерти загонит Колонии. И ненавидим мы сами себя. Своих командиров и генералов за бессмысленные операции. Они ненавидят нас за отсутствие веры в победу, самопожертвования, патриотизма и беспрекословного подчинения приказам. Никто из населения не будет держаться дома в блокаде, кроме обречённых фанатиков: подтянуться, пойдут по улицам восторженно-унылые толпы, бросая под стальные ботинки солдат Альянса Правительства Земли цветы. Начнутся трибуналы, нервотрёпки для душ уцелевших солдат, всевозможными цветами начнут штриховаться оккупационные зоны, повылезают генерал-губернаторства и коллаборанты, пойдут громадные караваны по торговым путям прямиком на Землю, груженные последним припрятанным нашим добром. Контрибуции, репарации... Прибудут их компании, буйною волною построив свои офисы среди наших пчелиных сот-трущоб. Откровенный грабёж и горе побеждённым — вот что это. Потом всё успокоится, уляжется. Лет через сорок начнут умирать последние ветераны этой войны, последние из нас, а вместе с нами и память о ней. Но это время пока не настало. А я, старый сержант, перед отправкой на ледяную планету встречался со своим давним другом. Один из нас попал на войну, а другой остался сидеть в гарнизоне дома и всё время ходил с осточертевшей ему винтовкой на спине, и чертовски устал вглядываться в иллюминатор, где ничего не происходит. Но оба были обрадованы встречей и всерьёз обсуждали весьма туманные свои и глобальные перспективы. И обоих покалывала напряжённость. — Нет, их хозяевам это не нужно… Так, может, кинут им на растерзание парочку наших генералов, чтобы успокоились. Ты знаешь, как это бывает, — отвечал я на его вопрос о возможном будущем суде над нами. — Ты в курсе про станцию «Гексагон»? — Да, слышал. Там всё сгорело. Столицу теперь будут наводнять беженцы. — А что думает об этом наш министр? — Поверь, его более огорчает, что земляне приберут к своим ручонкам сталелитейные компании его сына, а не наше поражение. Он сказал, что в военном отношении мы сделаны. Без иллюзий и надежд. По крайней мере, я это услышал от знакомого лейтенанта, вертящегося в штабе, а тот в свою очередь от какого-то полковника, который умудрился подслушать разговор самого уважаемого. Представляешь, качество брони на наших новых кораблях и костюмах настолько стало безобразным, что она просто сыпется. — А настроение в войсках как? В твоей дивизии? — А у меня нет дивизии. Её сожгли. Мы, остатки, пока отдыхаем дома, ожидая переформирования. А настрой… Настрой на удивление хороший. Молодое пополнение рвётся в бой после новостей об уничтоженных землянами гражданских станциях, хотя даже ни разу не стреляло и не вело учений, а старики… Нет, они все давно всё понимают, но терпеливо ждут, когда же всё это кончится. Оттого и радуются. — Как думаешь, сколько они могут выставить против нас солдат? — Не знаю. Может, от четырёх до десяти миллионов винтовок. — А сколько можем подтянуть резервов мы? — Ну, если всех хромых, кривых, горбатых, старых и молодых собрать, то не более двести тысяч. — Ну, подожди, не надо хорониться. У нас есть флот, который прикрывает нас от вторжения, а пока эта масса доберётся до нас, её наши десять раз развеют по космосу. — Боюсь, когда вчера наш флот пропустил их разведывательные корабли к столице и те пока демонстративно обстреляли её, надежды на эти железные корыта у меня больше нет. Может, она была у людей, которых вчера от обстрела засосало в вакуум через пробитый купол. — Нет, сверху должен быть план. Обязан быть. — Ты думаешь, там хоть что-то знают наперёд? Что есть какой-то план будущего на десять-двадцать лет вперёд, который строго выполняется? Или хотя бы на один год? Вспомнил бы хоть эту войну… — В армии всё ещё порядок, хлипкий, но порядок. — Ты не понимаешь. В правительстве такой же хаос, как и во всей стране, как и в армии, и решения принимаются хорошо, если на месяц вперёд. — Я тебе не верю. — Ты просто хочешь думать, что хоть где-то есть островок стабильности, и кто-то знает, что делает. Но нет, нет никакой стабильности и нет никакого плана. Все важные решения принимаются на ходу. От того, что страна ещё не развалилась при таком дерьмовом управлении, создаётся иллюзия, что все так и задумано, но это просто иллюзия. — Нет. То есть да… Не знаю. — Да, — старый сержант привстал, ему нужно было уходить. — Удачи. Увидеться б живыми, — пожелал его собеседник. — Ага, — но сержант знал, что они видят друг друга в последний раз. — Гершель! Это наша последняя кампания. Надеюсь, ты не из тех, кто побежит сдаваться врагу. Если выбор сделан, то пусть всё будет до конца. — Ну, тогда спокойной ночи! — И тебе тоже!.." *** «А может мы всё делали правильно? И нам просто не повезло…» — решил на этом сержант и сильно хлопнул свой альбом, вдруг резко встал и швырнул его по столу. Из раскрытых страниц повылетали фотографии и письма, облепившие железный пол. Хотелось просто вычеркнуть к чёрту все последние восемь лет жизни. Он обратно лёг на кровать, стремясь успокоить кружившийся в голове ворох мыслей и воспоминаний, но всё равно билось и повторялось только одно в его душе: «И нахера нам сдалась эта Земля? Всё равно впереди одно слово: «капитуляция». Вот и сейчас, сопя в углу кровати, он думал так, но только уже о Тау Волантис… Только слышалось уже другое слово: "гибель". Как это всегда и бывает, сон начинает приходить слишком поздно, и едва чернота застлала собой сержантовы глаза, как его тут же стали осторожно дёргать за плечо. Голос Кауфмана: — Сэр, вам нужно вставать. Сержант резко обернулся, немного зашипел, впившись грозным взглядом в стоящего подле него Тима, и нехотя встав с кровати, отправился к раковине, пытаясь отхаркнуться на ходу…