Забытый

Маринетт представляла, что порывы осеннего ветра — это скучающие духи. Она не боялась подставлять воздуху румяные щеки, и ничуть не беспокоилась о своей причёске. Ветер игрался с подолом её алой юбки и полами чёрного плаща, танцевал успевшие опасть листья, катая их по выложенной плиткой мостовой. На площади Шатле в вечерний час людей толпилось много, но все они, словно сговорившись, широкой дугой обходили заброшенное с виду поместье. Следуя недавно обретённой привычке, Маринетт остановилась у кованых ворот. Ветер проскальзывал через чёрные прутья, и ржавые петли устало скрипели в ответ. Вспыхнули полукругом фонари за спиной, и Дюпен-Чен испытующе дотронулась кончиками пальцев до холодного металла, поднимая взгляд на нелюдимые, чёрные окна, в стёклах которых отплясывали отражения уличных огней. Маринетт напряжённо вслушивалась, неосознанно приближаясь к воротам почти вплотную. Затаив дыхание, Дюпен-Чен ждала. Где-то на оставшийся позади улице, зашёлся в плаче ребёнок, ему вторили женские причитания, разлетелись в сторону голуби, от свежего порыва ветра недовольно заскрипели деревья в заброшенном саду… И Маринетт распахнула глаза шире, заслышав знакомый мотив: тихо-тихо лилась музыка, невидимая, неощутимая. Кто-то играл на фортепиано или… Дюпен-Чен не была сильна в клавишных, но вальс Шопена узнала в очередной раз. Искушение было сильным, выдержанным, будто элитный коньяк. И на этот раз ничего ему не препятствовало. Загадка ждала своего разрешения. Вопросы в голове Маринетт гудели пчелиным роем. Без надобности оглянувшись назад, она толкнула ворота, поддавшиеся с протяжным скрипом, и ступила на садовую аллею, в тень склоненных над ней извилистых деревьев. Они шептались: не то приветствовали, не то предупреждали. Маринетт отмахнулась от набежавших трусливых мыслей и взлетела на широкое, каменное крыльцо, усыпанное сухой листвой. Осень всё же наступала, капризная и изысканная дама, любящая золото и терпкие ароматы. Самое подходящее время для тайн и приключений, от которых кружит голову. Маринетт позабавили старомодные дверные молотки, и она замешкалась, ведомая весьма смутным мотивом, подняла и опустила кольцо два раза, оповестив неизвестно кого о своём визите. Ветер совсем разгулялся, толкнув тяжелую дверь, тем самым бессловесно приглашая беспардонную гостью войти. Очутившись внутри, Маринетт поражённо замерла, разглядывая парадную лестницу, на которую падал рассеянный свет из дальних, высоких окон. С её приходом в холл просочился свежий воздух, разгоняя застоявшийся запах пыли и покинутости. По гранитной плитке, перекатываясь, проскользили ржавые листья, ухваченные ветрами. — Эм, если здесь есть кто-то… — Маринетт неосознанно обращалась к каменным химерам, сидящим у подножия стекающей мрамором лестницы. — Прошу простить меня за вторжение. Она даже руки подняла, словно заявляя заранее о своих чистых помыслах. — Я слышала музыку, — продолжила Дюпен-Чен уже более уверенным тоном. — Я нашла её упоительной. Вот. Маринетт усмехнулась, глядя на кружащую в воздухе пыль, и приложилась ладонью ко лбу. — Идиотка! Очевидно, что никто не собирался ей отвечать. «Музыка могла звучать из другого места, просто наше мышление устроено таким образом…», — принялась рассуждать Маринетт. — А это вы напрасно, — вдруг прозвучал где-то совсем рядом приятный мужской голос. Маринетт принялась озираться вокруг, пока наконец не наткнулась на говорившего. И даже было странно, что она не заметила его сразу: юноша отделился от стены, и нельзя было сказать с точностью, что он не принадлежит к призракам. Дюпен-Чен не могла отвести от него глаз, завороженная точно также, как когда-то была пленена этим домом. Она взирала, как парень медленно приближался к ней, совсем бесшумно. Он замер на расстоянии шага, сложив руки за спиной, выжидательно уставившись на Маринетт. — А-а, — протянула она. — Это вы играли? — Я, — скромно подтвердил юноша. — Вам понравилось? — Безумно, — мигом ответила Маринетт и почему-то зарделась, когда губы незнакомца тронула усмешка. — Как вас зовут? Вопрос вырвался у неё по неволе, как неприрученный зверёк. — Адриан, — словно через силу ответил юноша. — И вас? — Маринетт, — она позволила себе подойти ближе и протянуть ладонь. Прикосновение его прохладной кожи обожгло её, заставило сердце зайтись в испуганном трепете. Адриан был неприлично красив. От белого золота словно нарочно взъерошенных волос до кончиков длинных, тонко обточенных пальцев. — Каким же ветром вас сюда занесло, Маринетт? — поинтересовался Адриан, очень медленно разрывая их рукопожатие. — Южным, — попыталась улыбнуться Маринетт. Вышло неважно. И пыль, что кружилась в воздухе, начала казаться ядовитой, а каменные химеры того гляди были готовы сорваться со своих постаментов и броситься на неё. Но страх рядом, об этом забывать нельзя. «И моя мама ему однажды поддалась», — вдруг пришло на ум. Дюпен-Чен осталась. Не делала попытки сбежать. Да и от чего? — Но вы здесь не только из-за музыки, я прав? — Не из-за неё одной, — согласилась Маринетт и даже выпрямила спину, будто так её страх мог стать неразличим. — Я столько услышала о вас. — Неужели? — бровь Агреста взлетела наверх. — Надеюсь, что-нибудь ужасное? — И хорошее и плохое. Маринетт не могла определить, но что-то в облике Адриана было неправильным. Взгляд удивительно-зелёных глаз был напряжённым, острым, разъедающим. «Нездешним», — вспомнились слова бездомной. — Что же именно? — тихо уточнил Агрест, ловя взгляд Маринетт в ловушку. Она спрятала глаза в пол, где выложенные плиткой узоры повторяли силуэты бабочек. — Ты был одарённым ребёнком, не так ли? — произнесла она, вдруг набравшись смелости. Адриан усмехнулся. — Наверное, — произнёс он. — Во всяком случае, так многие говорили. Маринетт потянула рукава пальто: пальцы замерзали. — А ещё некоторые говорят, что ты воплощение зла, — она подняла на него вопрошающий, неуверенный взгляд. — Убийца. * — Просим сохранять спокой… Голос бортпроводницы исчезает в грязном шуму: всё наслаивается, и скрежет металла, и вой сирен, и грохот мотора, и людские крики. Адриана сжали руки родителей, затылок обожгло болью, но слёзы так и не появились. «Плакать на людях не совсем то, чем должен заниматься воспитанный человек», — так говорил папа. А он был рядом, держал маму за руку и крепко обнимал за плечи, пальцы их были переплетены. "И умерли они в один день" – так говорят в сказках. А в жизни всё страшней. От матери пахло ванильным кремом, хотя вокруг источал вонь расплавленный пластик. Адриану казалось, что минула вечность. Её хватило только на одно крошечное осознание: он никогда не вырастет. Вкус обиды был ржаво-солёным: от страха Адриан умудрился прикусить язык. Он чувствовал себя обманутым. Какофония смолкла неожиданно. «Вот и всё», — решил Агрест. Он сделал вдох и удивился. Мёртвым не полагалось дышать. — Угадайте, почему вы до сих пор живы? — раздался апатичный и несколько надменный голос. Он не принадлежал кому-то из членов экипажа. Это был совершенно чужой голос, и в нём таилось нечто не совсем человеческое. Адриан ощутил странное бессилие, что вынудило его отречься от объятий матери и посмотреть на незнакомца. Он был худ, бледен, и потёртая одежда висела на нём мешком. Издалека его можно было принять и за женщину, благодаря тонким, несколько лисьим чертам лица. Волосы его были похожи на солому и впитывали в себя лучи света, последнего подарка прерванной жизни. — Кто вы? — первой оправилась Эмили. Она с ужасом глядела на замерший мир вокруг. — Как… Что происходит? В салоне всё будто поставили на паузу, как мультфильм на видеомагнитофоне: стюардесса так и не упала на пол, её светло-рыжие волосы застыли неподвижным пламенем в воздухе. Искривлённые в ужасе и страхе лица остальных пассажиров напоминали восковые фигуры из музея, в который Адриана водила мама. Он вдруг подумал, что и сам похож на статую. Чтобы проверить, поднял руку и поднёс к своему лицу. «Я могу шевелиться», — рассеянно подумал он. Мысль не принесла за собой ничего. Неизвестный поморщился и уселся напротив, небрежно скинув с кресла застывшего пассажира. — Меня зовут Мартин, и я алкоголик, — он наигранно скривил лицо в выражении стыда. — Шутка. Я бог. Один из. — Бога нет, — раздался голос отца. Габриэль протёр очки и внимательно огляделся. — Что это? Какое-то оружие? Разработки Британского правительства? — он спрашивал с таким видом, будто попадал в подобные ситуации по пять раз на дню и успел порядком устать от них. Мартин будто смутился. Почесал шею и пожал плечами. — Не-а, — лениво ответил он. — Если честно, я почти ничего не понял из того, что ты сказал. Я Бог, и способен даровать бессмертие, если… — Что за вздор? — осведомился холодным тоном Габриэль. — Бога нет. — Но я есть, — Мартин нахмурился. — Я явился в человеческом виде, остановил самолёт и пока не заключу сделку, с места не сдвинусь. — Сделку? — дрожащим голосом спросила Эмили, вновь прижимая к себе сына. — О чём вы? — Если вкратце, то мне нужен ваш ребёнок. — Нет! Об этом и речи быть не может, — яростно запротестовала Эмили, неуклюже пытаясь скрыть Адриана за собой. Мартин закатил глаза. — Вы меня даже не выслушали. Всё будет с вашим мальчиком в порядке, — он улыбнулся. В немигающих карих глазах промелькнуло нетерпение. — Он станет орудием. — Каким ещё орудием? — выплюнула Эмили. Никогда до этого Адриан не слышал испуганной злобы в голосе мамы. Даже в тот раз, когда его чуть не сбила машина. Адриан понимал: происходило что-то серьёзное. — Чтобы я мог стать сильнее, — увидев, что лицо матери вновь скривилось, Мартин торопливо добавил. — На здоровье вашего пацана это никак не отразится. — Зачем это нужно богу? — надменно поинтересовался Габриэль. — Ну, скажем так, — Бог улыбнулся. — У нас там война. Мне нужна дополнительная мощь. — Знаете что… — зашипела Эмили. Её руки до боли сжимали Адриана. Но он ничего не чувствовал. Вокруг умирали люди, но их смерть была поставлена на паузу. — Да, совсем забыл, — вклинился Мартин. — Выбора у вас нет. Либо мы заключаем сделку, либо вы погибаете вместе с остальными. — Это вы подстроили крушение? — резко спросил Габриэль. — Нет, — спокойно отозвался Бог. — Наверное, инженеры что-то напутали. Замерший мир был наполнен ожиданием и страхом. Непониманием. Отказом верить в действительность. — Смерть не будет простой, — подлил масла в огонь Мартин и вздохнул. — И ваш ребёнок… Его кости расплавятся и перетрутся, а кожа обгорит, полопается… Адриан вздрогнул. — Я согл… — начала мать сбившимся голосом. Она плакала: Адриан чувствовал её слезы на своём лице. — Эмили, — прошипел отец. — Ты понятия не имеешь, во что нас ввязываешь. Мартин тихо хмыкнул. — Не слушайте его! — воскликнула Эмили и прошептала, стискивая Адриана в в удушающих объятиях. — М-мы согласны. Глаза Мартина сверкнули малиновым блеском, а улыбка обнажила ряд острых зубов. — Вот и отлично, — протянул он, после чего вскочил и выхватил Адриана из дрожащих рук матери. — Да-да, удачный выбор… И Агрест утонул в ослепительном свете и боли. Боль не была телесной, но мучения казались невыносимыми. Что-то сгорало внутри Адриана. Медленно и неотвратимо. И что-то врастало в него, ввинчивалось прямо под кожу. «Ха-ха, — сказал Бог внутри него. — теперь я твой Отец и кровь твоя, и плоть. Хаха!» Адриан знал, что его больше не существует. Он знал, что его жизнь — это всего лишь миг шахматной партии. А Отец всё смеялся. Много смеялся. «Я голоден», — сказал Бог. Его новый Отец оказался прожорлив. * — Это правда? — Маринетт даже подобралась вся, внимательно следя за лицом Адриана, на котором не дрогнуло ни мускула. Она затаила дыхание, чувствуя, как перешла невидимую грань. Адриан сверлит её непроницаемым взглядом, и словно даёт время, как в прятках, развернуться и побежать прятаться. Маринетт точно знает, что труда ему не заставит найти её и с таким же безучастным выражением свернуть шею. Романтизм спадает слишком поздно, а уродливая правда вовсю хохочет, тычет фактами, незамеченными раньше, в лицо. «Кто будет жить в заброшенном доме?», — спросил рассудок. Маринетт не знала ответа. «Почему о дальнейшей судьбе Агрестов ничего не известно?», — продолжато допытываться сознание. У смеющейся реальности лицо старухи с чётками: «Бес самый настоящий». Маринетт отшатывается, почти ощущая, как с лица сползают все краски. — Нет, — отвечает Адриан и чуть насмешливо приподнимает брови. — Я никого не убивал. С тихим шорохом между ними проползает кленовый лист. Маринетт выдыхает почти беззвучно и тянет губы в улыбке. Она почему-то верит. Трудно не верить совершенству, соблазн настолько велик, что даже не оставляет выбора. — Тогда мы можем попробовать общаться? Агрест усмехается. — С удовольствием. Дюпен-Чен розовеет от тёплого смущения. Она перебирает фразы в голове, как кольца в шкатулке, пока не находит нужное. — Сыграешь что-нибудь ещё? — просит Маринетт, одаривая Адриана в меру кокетливым взором. Он на секунду теряется, а потом кивает. — Идём. И каменные химеры провожают их неодобрительными взглядами.