Забытый

— Ты живёшь здесь? — Маринетт не сумела скрыть удивление в голосе. Коридоры были тёмные и холодные, а комната, в которую её привёл Агрест больше напоминала балетную студию. Зеркала отражали тьму, нарушаемую только мягким светом, льющимся из высоких окон. Одно из них было приоткрыто, и сквозняк тревожил листы с нотами. — Если это можно так назвать, — уклончиво ответил Адриан, садясь за инструмент. Рояль был единственным живым пятном в комнате. Маринетт ощущала запах пыли и лака для дерева, ей было волнительно и чуточку страшно. «Что же я творю?» — спрашивала она саму себя. — Что желаете услышать, миледи? — насмешливо протянул Адриан, разворачиваясь к Дюпен-Чен. — Бетховен? Прокофьев, Бах? — Одна часть его лица была залита уличным светом, вторая погружена в темноту комнаты. — Может, Шуберт? Моцарт?.. — Не знаю, — растерянно отвечала Маринетт, несмело подходя ближе. — На ваше усмотрение, милорд. Агрест усмехнулся. Его взгляд пробежался по комнате, пальцы дрогнули и непринуждённо легли поверх клавиш. «Возможно, ничего такого в этом и нет», — вновь подумала Маринетт, прислоняясь к боковой части рояли. Пальцы Адриана, белые пауки, пришли в движение, темнота вокруг них всколыхнулась и обратилась вслух. Маринетт не могла оторвать взгляда от Агреста: он прикрыл веки, и чуть склонил голову, будто позволяя музыке подхватить его бархатистым течением и унести как можно дальше. Перед глазами Маринетт возникали причудливые картинки: святые с кровью вместо слёз, величественные грозы над морской пучиной, голубь, выпускаемый из детских ладоней, зеркальный тоннель… Одиночество. Сердце Маринетт неприятно сдавило. Она не привыкла сопереживать кому-нибудь настолько сильно. А уж тем более сопереживать музыке. Гармонично подобранному набору звуков. Она всегда была дальше этого сентиментального клише. И всё же музыка, распробованная на вкус, одарившая её кожу касанием крыльев, размягчила Маринетт. Стёрла грани реальности. Странная комната исчезла совсем как и жизнь за её пределами. Условности посыпались прахом. — Где твоя семья, Адриан? Почему ты один? — спросила Дюпен-Чен, не думая о том, что лезет слишком далеко в чужую душу. Осознание пришло позднее, когда с и без того бледного лица Агреста, сошли все краски. Он поднял на неё глаза. Взгляд был холоден, озарён северным сиянием и ненавистью. — У меня нет семьи, — со смешком заявил Адриан, будничность его тона никак не вязалась с выражением глаз. — И никогда не было. — Извини, — торопливо оправдалась Маринетт, всерьёз озадаченная реакцией Адриана. — Я не знала. Агрест миролюбиво улыбнулся, но глаза остались холодными и нелюдимыми. — Я не удивлён, ты явно любишь лезть не в своё дело, да? Маринетт зарделась. Мигом ощутив себя оскорблённой до глубины души, она испытала страстное желание уйти прочь. Она нахлобучила берет, сердито поправила шарф и ни разу не взглянула на Адриана. «Вот ещё! — возмущалась она про себя. — Сдался мне этот Агрест, пусть дальше сидит в гордом одиночестве, в своём пыльном особняке!» Полная решимости, Дюпен-Чен направилась к выходу. — Маринетт! Она скривилась, когда услышала его оклик, небрежно брошенный в спину. «Ну конечно-конечно», — подумала она с обидой. И остановилась. Медленно набрала воздуха в грудь и только после обернулась, надевая на лицо маску вежливого равнодушия. Маска мигом сползла обратно, подлинное удивление выступило на лице Маринетт. Адриан оказался ближе, чем она предполагала. — Скажи, если бы я всё же был убийцей. — Что? — невольно перебила его Маринетт, застигнутая врасплох. Адриан нахмурился. — Ты бы осталась послушать, как я играю? — терпеливо закончил он фразу и вытянулся в ожидании, будто бродячий кот, завидевший человека. Маринетт смутилась. — А. У меня был бы шанс? — уголок её губ дёрнулся. — Я имею ввиду, разве сказав правду, тебе не пришлось бы меня… — в горле стало сухо, и Маринетт судорожно сглотнула. — Убить? Взгляд Адриана наполнился пониманием. Он прищурился. — Допустим, нет, я не стал бы этого делать. — Тогда я бы ушла, — слабым голосом озвучила свою мысль Маринетт, нащупывая за спиной дверную ручку. — Извини, но меня учили, что убийцы не самая подходящая компания на вечер. Чёртова ручка никак не находилась. — Но ты не была уверена в моей безгрешности, — парировал Агрест и сделал маленький шаг вперёд. — Как и в твоей причастности, — быстро нашлась Маринетт, чувствуя как сердце бешено отдаёт в груди. — Верно, — Адриан вздохнул и раскрыл дверь. Маринетт почувствовала себя дурой. — Но ты должна знать, что настоящие убийцы никогда не предоставляют выбор, — произнёс Адриан у неё за спиной. — Я знаю, — тихо ответила Дюпен-Чен, выходя в коридор. — В первую очередь они лишают выбора самих себя. Ответа не последовало. Маринетт спустилась по лестнице, почти бегом и обернулась у самых дверей. Агрест наблюдал за ней сверху, оперевшись о балюстраду. — В какой-то момент я проявила к тебе сочувствие, — заговорила Маринетт, тихо поражаясь тому, как сухо и холодно звучит её голос. — Но сейчас я вижу, что ты сам виноват в своём одиночестве. Она смягчила жёсткость своих слов быстрой, печальной улыбкой и вышла наружу, в остывающую ночь. Двери за её спиной хрипло сомкнулись, словно предупреждая: больше её внутрь просто так не впустят. * Джина была рада возможности увидеть внучку. Она, конечно, так и не смогла стать ей настоящей бабушкой, из тех, что окружают свою родню хлопотами и заботой. Джина делилась с маленькой Мари впечатлениями и опытом, рассказывала о случаях на работе вместо сказок на ночь, катала её по городу на мотоцикле, и детский смех был доказательством — из неё вышла не самая ужасная бабушка. Но взрослая Маринетт кажется незнакомкой. Джина действительно рада её видеть, но понятия не имеет, что с этим делать. — Ты здорово выросла, — протянула она, разливая кофе по чашкам. — Напоминаешь Сабин в молодости. — Нет! — резко воскликнула Маринетт и более спокойным тоном добавила. — Я на неё совсем не похожа. Мадам Дюпен с удивлением уставилась на внучку и поймав на себе дерзкий взгляд синих глаз, лишь покачала головой. — Моя мать была трусихой, не так ли? — спросила Маринетт резко. Джина не торопилась с ответом. Она быстро взялась за свой кофе. — Ты не в том возрасте, чтобы я читала тебе нотации, — морщась от горечи и бросая в напиток рафинад, сообщила Дюпен. — Но бога ради, откуда такие мысли? Маринетт пожала плечами, словно расхотев обсуждать затронутое. — Она ушла из полиции, — выплюнула она. — Спасовала при малейшей трудности, а потом вышла замуж и… Маринетт утопила взгляд в нетронутом кофе. — И решила отдать тебя моей сестре, — продолжила за неё Джина, мягко улыбнувшись. — Это не трусость. Это человечность. Маринетт вскинула на неё ядовитый взгляд. — О да! Если человечность означает подобную слабость, то я не хочу быть человеком, — она заглянула бабушке в глаза. — Скажи, что было такого ужасного в том деле, из-за которого мать всё бросила и нашла своё счастье в продаже выпечки? Джина вздохнула и прикрыла глаза рукой. Воспоминания зашевелились в голове, как встревоженные топотом чужих ног змеи. — Ты понятия не имеешь как оно было на самом деле. Голос её прозвучал совсем по-старчески. — Трупы детей, тотальный ужас… Родители боялись отпускать детей на улицу без присмотра, весь город был в панике. — А улики? — Маринетт словно вовсе не впечатлилась словами бабушки. — А их не было, — последовал лаконичный ответ. Джина достала папиросы и коробок спичек. — Хм… А убийство журналистки? — Маринетт скрестила руки на груди. — Тоже без улик? Тихо брякнула керамическая пепельница, придвинутая к раскрытому окну. Джина затянулась и резко выпустила струю дыма. — Дьявол, Мари, — она покачала головой, невесело рассмеявшись. — Есть кое-что, но информация засекречена… — Знаешь, родители говорили, что ты бросила курить, — невинным тоном проронила Маринетт. — Уже представляю выражения их лиц… Джина чуть не поперхнулась дымом. — Впрочем, времени прошло много, — торопливо исправилась она и скривила губы. — И незачем было пытаться меня шантажировать! Я бы и так сказала. Маринетт в ожидании замерла. Взгляд синих глаз выдавал тягучее нетерпение. — С одежды Шамак был снят волос, — мрачно проговорила мадам Дюпен. — Только спустя два месяца после убийства, лаборатории удалось установить, кому принадлежал этот волос. — И кому же? — Натали Санкёр, — Джина потёрла переносицу. — Она работала на Агрестов. — Её арестовали? — с тенью надежды в голосе спросила Маринетт. Джина фыркнула. — А ты попробуй арестовать труп, — ёмко ответила она. — Санкёр обнаружили Агресты в её же комнате, с перерезанным горлом. Джина замолчала, зябко поёжившись. Воспоминания причиняли тревожный дискомфорт. — Это не самое страшное, — прошептала она, возвращаясь к столу и почти падая на стул. — Их четырёхлетний сын взял всю вину на себя, он описал содеянное в точных подробностях, но… — Физически он не мог этого сделать, — закончила за бабушку Маринетт и поднялась на ноги. — А что остальные Агресты? Джина слабо качнула головой. — Их даже дома не было на момент убийства. — А с кем был оставлен сын? — Маринетт нахмурилась. — С Натали, конечно, — Джина смерила её таким взглядом, будто та не знала столицу Америки. — А, ну да, — пробормотала Маринетт. — Нам пришлось всё списать на самоубийство, — закончила рассказ Джина, обняв себя за плечи. — Я лично порекомендовала мадам Агрест детского психотерапевта, но не думаю, что та воспользовалась моим советом. — Возможно, эту женщину убил тот самый маньяк, что мочил детишек, — озвучила свои раздумья Маринетт. — Возможно, — миролюбиво согласилась Джина. — Но в нашем случае было проще припаять суицид. Никто даже не придрался. — А что Агресты? — Маринетт принялась наворачивать вокруг стола. — Что с ними стало? — О, с ними всё в порядке, мсье Агрест до сих пор ведёт практику, принимает клиентов… — Джина вздохнула, вмяла окурок в керамическое дно и улыбнулась примирительно, бросив взгляд на Маринетт. — А теперь ты рассказывай, как тебе жизнь в Париже? — О, хорошо что ты спросила, – Маринетт словно и не заметила грубой смены темы. — Тебе столько предстоит узнать… Джина слушала Маринетт и никак не могла отделаться от чувства, что та умело от неё что-то скрывает. * Маринетт вернулась домой с чётким знанием: четырехлетний Адриан знал убийцу. И наверняка знает его до сих пор, возможно именно поэтому прячется. Она ощутила приступ стыда, в памяти зазвучали собственные слова, сказанные Агресту вместо вежливых фраз на прощание. «А что если, — вровень с возникшей мыслью учащённо забилась жилка под горлом. — Что если убийца всё ещё рядом с Адрианом, держит его рядом с собой, угрожает?» Маринетт не спала всю ночь, перед закрытыми глазами вставали жуткие картины истерзанных детей. Она понимала свою мать, понимала и не желала себе в этом сознаваться. У Маринетт в ушах никак не смолкало звучание Ноктюрна. Маринетт никогда не стремилась стать похожей на свою маму.