Забытый

Конечно, эскизы оказались дома. И было бы глупым допустить даже мысль, что родители видели того, кто их принёс. И Маринетт была рада подобному развитию событий. Меньше всего на свете ей бы хотелось, чтобы в семье узнали, с кем периодически общается их дочь. Маринетт поднялась к себе в комнату, копаясь в рисунках и кусая губы. Разговор с Адрианом оставил внутри странный осадок. Маринетт не понимала его. Он всё ещё оставался на уровне сложной задачки, без возможности раздобыть ключи. Маринетт щёлкнула выключателем и замерла. В комнате она была не одна. Рисунки посыпались из рук, полузадушенный вскрик разрезал тишину. «Убийца», — пронеслось в сознании и Маринетт попятилась, вытаскивая из кармана джинс телефон и коря себя за глупость. Оставлять свой адрес на виду было ошибкой… — Н-не приближайся! — предупредила она неизвестного, что с искренним любопытством наблюдал за ней. — Я звоню в полицию, я… Она случайно опустила взгляд и заметила, что ворох рисунков так и не коснулся пола. Листы бумаги застыли в воздухе. Она перевела шокированный взгляд с увиденного на незнакомца, тот доброжелательно улыбнулся. Маринетт коснулась своего запястья, силясь отмерить пульс, а после ринулась к зеркалу, но обнаружила, что и отражения в нём замерли. — Что это? — спросила она слабым голосом, хватаясь за голову. — Божечки, я схожу с ума… — Нет, не сходишь, — лениво опроверг её высказывания незваный визитёр и плавно соскочил с подоконника. Он приблизился и протянул ей ладонь. — Меня зовут Мартин. Извини за это, — он обвёл рукой застывшее пространство. — Так было нужно. Маринетт не ответила на рукопожатие и поджала губы. — Ерунда какая-то! — возмутилась она. — Каким образом вы это устроили? — Скажем так, — заговорщиски понизив голос, проговорил Мартин. — Это в моих силах, ведь я Бог. — Бог? Тот самый, ради которого Христа распяли, тот самый, что выгнал Еву и Адама из рая, когда они съели дурацкое яблоко? — Маринетт вдруг разразилась смехом, и к её удивлению, Мартин подхватил его. — Не-ет, — выдавил он из себя, преодолевая приступ хохота. — Библейские сказки придумал кто-то из наших, ради шутки. — Из ваших? — Маринетт обессиленно опустилась на стул возле письменного стола и вопросительно посмотрела на Мартина. — Ага, пустота щедра на богов, как и Земля на людей, — отозвался тот. — Впрочем, это долго и скучно. Я пришёл к тебе по делу. — Вторгся, — поправила его Дюпен-Чен. Бог лишь пожал плечами. — В нашем божеском бытие тоже случаются войны, — он поморщился, словно ему было досадно презнаваться в этом перед человеком. — И только мы вышли из одной, как некто пытается развязать очередную. — И что? — Маринетт всё ещё не могла поверить в абсурдность ситуации. — А то, что приходится выкручиваться, как только можно, — Мартин хитро улыбнулся. — Мы используем людей. — Здесь я должна, видимо, испугаться? — задала вопрос Маринетт и сложила руки на груди. Она и впрямь боялась. Но не стремилась показывать этого. А ещё Маринетт была чуточку заинтригована. — Нет, зачем же? — Бог сделал обиженное выражение лица, и Дюпен-Чен обнаружила на его носу веснушки. Абсурд. У богов не должно быть веснушек. — Несколько лет назад, тебя ещё не было на свете, кстати, накануне особо важной битвы, я оказался в падающем самолете… Меня интересовала определённая семья, даже нет, определённый человек. Я обеспечил всем троим жизнь взамен на помощь. — Как человек мог помочь тебе? — недоверчиво протянула Маринетт. Мартин вздохнул. Прислонил руку к лицу, будто в раздумьях, и горестно покачал головой. — Пока не могу сказать. Маринетт стиснула зубы, ощутив недовольство. — Кем был этот человек? — О, на этот вопрос я могу ответить, — просиял Бог. — Адриан Агрест. Мой верный соратник. Наверное, прошло достаточно много секунд, прежде чем до Дюпен-Чен дошло: во-первых, никаких секунд пройти не могло, время замерло. А во-вторых, она не ослышалась. — Вот как, — с трудом совладав с эмоциями, вымолвила она. — Вот почему ты пришёл ко мне… Ты знал, что я… — Единственная из людей, что составляют его нынешний круг общения, — подтвердил Мартин. — Поначалу я был разочарован. Девочка-художник, что ничего тяжелее мольберта в своих руках не держала. Какой из неё помощник? Но! Выяснилось следующее: ты знакома с Долорес. — Чего? — Маринетт качнула головой. — Это ошибка. — Отнюдь, — Мартин поднял указательный палец. — Убогая на первый взгляд нищенка, с чётками и вечными проповедями о добре и зле. Ты имела сомнительное удовольствие лично беседовать с ней. Маринетт непонимающе уставилась на Мартина: кого ещё ему придёт в голову приплести? — Дело в том, — серьёзным тоном продолжил Бог, его янтарные глаза вспыхнули вишнёвым блеском. — Что Долорес причина будущей войны, и нам во что бы то ни стало нужно предотвратить её, иначе пострадает человечество. — Эм-м, чего? — Маринетт потёрла переносицу. — Звучит всё очень интересно, но причём тут я? Мартин тяжело вздохнул. — Долорес знает Адриана, — сообщил он. — И она от него в восторге, — пробубнила Дюпен-Чен. — Именно! Поэтому Адриану нужна твоя помощь. Ты заманишь эту злобную мымру, и всё будет кончено. Война не состоится. Человечество не погибнет. Маринетт оцепенело уставилась на стену, обклеенную розовыми обоями. К горлу подступила тошнота. — Чем же эта Долорес так опасна? — прохрипела Дюпен-Чен, вспоминая чёрные глаза на худом лице. — Это же обычная старушка. К тому же бездомная. — Нет, — покачал головой Мартин, лицо его вдруг из хитрого и насмешливого сделалось решительным и жёстким. Он подошёл к Маринетт и без предупреждения схватил её за руку. Мир весь покачнулся и упал. Маринетт видела лишь темноту, странную, ни с чем не сравнимую: темнота ничего не таила, пройди её насквозь и окажешься там же, где и был. Однако Мартин протащил их куда-то сквозь пласты бесконечного мрака, а потом они вновь упали, и на этот раз существовало пространство: небо, удивительно-лавандового оттенка, земля, изрытая морщинами… Маринетт почувствовала на своём лице дыхание морского ветра, что пробудило в ней отдалённую тоску по Испании… Мартин дёрнул её за руку. — Гляди. Маринетт увидела движущиеся толпы, и слух наконец уловил помимо шума ветра и бьющейся о скалы воды, страшный лязг и крики. — Война, — резюмировала она в ужасе и трепете, неосознанно прижимаясь ближе к Богу. — Да, — сухо подтвердил он. А потом они вновь оказались в другом месте. Это был мрачный зал, и по бледным стенам зловеще ползли горбатые тени, смешиваясь с отблесками горящих светильников. — А вот и Долорес, — произнёс Мартин. На троне восседала с величавым видом женщина в богатых и сияющих одеждах. Её большие, угольно-чёрные глаза горели презрением. — Нам не нужен мир, пусть засунут это понятие себе в зад, — прошипела она, обращаясь к крылатому существу, что обнаружилось перед ней, словно соткавшись из теней. — Это неправильно, — прошелестел голос. Долорес вскочила, выхватывая с пояса изогнутый кинжал. Маринетт невольно залюбовалась её красивыми руками. Крылатый вздрогнул и отступил. — Не тебе указывать мне, что правильно, а что нет, — прошипела Богиня и бросилась в атаку. Маринетт отвернулась, по-детски прикрывая уши. Не помогло: искажённые болью крики достигли её слуха. Кто-то мягко обвил плечи и тут же отпустил. Маринетт пыталась не сойти с ума: «Это всё невозможно» — твердил разум, но робко, боялся будто, не до конца был уверен в своей правоте. Перед глазами кружились картины увиденного: нежно-лиловое небо, сражение, Долорес с горящими злобой глазами, чёрными, как два угля… Маринетт поняла: ей всё приснилось. — Потом Долорес удалось остановить, — внедрился в сознание голос Мартина. — Ох, наши в кои-то веки учинили суд. Подсмотрели у людей. Её дух заточили в чётки, что постоянно носила нищая, но увы, Долорес удалось перебраться в человеческое тело. — Тогда почему вы сразу не убили её? — Маринетт осторожно открыла глаза и облегчённо выдохнула, увидев знакомую обстановку своей комнаты. Странный сон продолжался. — Э-ээ, — Бог смутился. — На это есть свой ряд причин. Только божественное орудие может убить другого бога, но при условии, что человек, который является орудием, не знает о божественном происхождении своей жертвы. — Ага, — Дюпен-Чен устало кивнула. — Значит, Адриан ни о чём не должен знать, верно? — Верно, — улыбнулся Мартин. — Что ж, мне пора. Удачи с Агрестом. * Маринетт открыла глаза утром и потянулась в постели, глядя как утренний свет молоком вливается в сумрак комнаты. Сон ей снился, конечно, красочный до безобразия. Про богов с веснушками на носу, про Адриана и ещё про многое… Маринетт фыркнула и поднялась с кровати. К снам она относилась снисходительно и никогда не искала в них больше, чем сознание хотело показать. А вот её тётя, Изольда, держала в ночном столике парочку толстенных сонников и ловец снов, купленный у бродячих индейцев, над кроватью. Маринетт усмехнулась, представив реакцию тёти Изы на приснившийся накануне бред, но усмешка быстро завяла и сползла с её резко побледневших губ.

Предвижу утреннюю реакцию. Это не было сном, дорогая Маринетт. Мартин.

Задрожавшие пальцы Дюпен-Чен выронили записку. В этот день она твёрдо решила остаться дома. Работа заняла голову, хотя мысли периодически упрямо возвращались к больному и жуткому. Так наш взгляд то и дело возвращается к чему-то уродливому, неправильному. К тому, что разум отрицает, но в своём отрицании непременно возвращается, чтобы вновь опровергнуть. Маринетт боялась и ненавидела себя за этот страх. Она ненавидела Мартина за то, что посмел ворваться в её жизнь и перетрясти всё вверх дном. Дюпен-Чен в очередной раз отложила планшет и ударила себя по колену, откидываясь на спинку кресла. Её мрачный взгляд блуждал по ставшей привычной стене, словно где-то на ней мог обнаружиться ответ: вспыхнуть как написанное невидимыми чернилами, только не под ультрафиолетом, а под её взглядом. Приезжать в Париж было ошибкой. Соваться в особняк было тоже не лучшей идеей. Маринетт понимала, что жалеет об упущенном неведении. Но именно оно обеспечивало ей свободу. Она ненавидела Адриана, просто за то, что он почему-то когда-то понадобился Богу. Ярость помогла Маринетт вернуться к работе. И справедливую начальницу мадам Бюстье она тоже возненавидела. Просто так, за компанию со всем остальным нелепым миром. * В отцовском кабинете, где он принимал клиентов, пахло кожей и деревом. И прямо на него глядели странные пятна, по ошибке принятые за искусство (или нет? Адриан ещё не думал), это, кажется, называлось абстракцией. Слово было сложным, и мохнатым пауком бегало по языку, щекоча и вызывая лёгкий приступ тревоги. Габриэль (когда-то Адриан называл его папой) выглядел недовольным. Его губы были поджаты, а глаза смотрели куда угодно, но не на сына. — Три трупа за день, Адриан, — проговорил Габриэль и сжал спинку своего кресла, за которым он стоял. — Думаешь, это нормально? Он говорил, будто кубики льда бросал в миску с пуншем, Адриан против воли поёжился. Он почти забыл, каково это — замерзать. — Я всего лишь выполняю волю Отца, — монотонно произнёс Адриан, сжав игрушечного солдата так сильно, что у него отлетела голова. Габриэль закрыл глаза и сжал двумя пальцами переносицу — дурной признак. В старой жизни после этого жеста следовали слова: «Иди в свою комнату и подумай о своём поведении». — Твой законный отец пока что я, так что будь добр, не болтай чепухи, — месье Агрест вздохнул и вдруг покинул свою баррикаду и направился в сторону сына. Адриан держал в руках безголовую куклу и наблюдал за отцом сквозь ресницы. Ему пришлось выучить заново — у него два отца. Один учит убивать, другой пытается сделать его человеком. Скрипнул паркет. Габриэль опустил перед ним, рассеянно улыбнувшись. — Что ты чувствуешь, когда убиваешь? — Отвращение, — это слово Адриан подглядел из книг, он плохо выговаривал его, но всё же не мог отказать себе в желании похвастаться перед родителем словарным запасом. Габриэль вернул солдату голову, она встала на место с глухим щелчком. — Отвращение, значит? — рассудительно уточнил он. — К чему именно? К акту убийства, к жертве… К себе? Адриан пожал хрупкими плечами. — Подумай, — не отступал Габриэль. — Ко всему вместе, — немного подумав, отозвался Агрест младший и вскинул взгляд на отца. — Так ведь можно ответить? Габриэль выдохнул и торопливо погладил его по голове. — Да, так можно. — Мне не нравится убивать, — признался Адриан. — Я не хочу быть убийцей. Его голос дрогнул на последнем слове, внутри что-то болезненно дрогнуло. Ему не следовало этого говорить. Габриэль посмотрел на него с серьёзным, взрослым пониманием. — Я рад это слышать… Ну, иди, поиграй где-нибудь, — произнёс он и поднявшись, отошёл в сторону. — И спроси у Мартина, нельзя ли ему требовать смертей чуть меньше? Быть сплошным разочарованием — вот в чём он был хорош. И не было ничего более горького, чем осознание этого. Мартин укоризненно качал головой и повторял всё одно и тоже. — Наверное, ты просто недостаточно хорош для этого. Адриан врезал себе эти слова где-то глубоко в голове, так хорошо они ему запомнились. — Убей Долорес, — сказал Мартин, собираясь уходить. — Не разочаруй меня. Хорошее всё-таки слово. Разочарование.