Забытый

Холод кусал пальцы, шершавым языком облизывал лицо, пах особенно, словно самый неправильный и запутанный сон. Маринетт холод не любила. Она всё чаще сбегала от него, но не домой, а к Агресту. И пусть огромный и пустой дом совсем не грел, зато в объятиях Адриана было тепло, будто под ласковым солнцем Валенсии. Она вбежала по ступеням, уже из фойе слыша музыку. В дверях зеркальной комнаты Маринетт задержалась, заведя руки за спину, невольно любуясь Адрианом. Было нечто в нём намного прекраснее внешнего совершенства, наверное всё дело в связях с божественным, с неизведанным, непонятным разуму, привыкшему к человеческому. — Я не узнала, кто это? — спросила она, как только Агрест отнял пальцы от клавиш и посмотрел на неё. — Ну, это моего сочинительства, — ответил он будто через силу и замялся. — Мелодия ещё не завершённая, я бы многое поменял — Потрясающе, — ничуть не лукавя заявила Маринетт. — Это было прекрасно. Адриан хмыкнул и плавно поднялся. Маринетт застыла, наблюдая как завороженная за каждым его шагом. — Не прекраснее вас, миледи, — тихо произнёс Агрест прежде чем наклониться к её лицу. Кровь беспощадно захмелела: от близости, от предвкушения манящих губ, от азарта. — Я принесла цветы, ирисы, — прошептала Маринетт едва слышно и отодвинулась. На её губах заиграла игривая улыбка. — Талантливым музыкантам принято дарить цв… Последнее слово утонуло в её смехе, когда Адриан легко оторвал её от пола, бормоча слова благодарности куда-то ей в ключицу. А тени умолкли, затаились, не то признавая проигрыш, не то предвосхищая скорую беду. * Найти вазу оказалось сложнее, чем это должно быть. Случайно Маринетт набрела на комнату, одна лишь атмосфера которой дала понять: ей здесь не рады. В отличии от остального дома, здесь не было чувства абсолютной брошенности, пусть и наглухо задёрнутые тёмные шторы наводили на мрачные мысли. Этой комнатой легко могла стать спальня прилежного студента, больного депрессией: книги, безупречно расставленные на полках, аккуратная стопка тетрадей на столе, (Маринетт не могла удержаться от прикосновений), покрытом пылью. На стене, прямо над кроватью, висели различные фотографии, и силясь их разглядеть в сумраке, Дюпен-Чен сделала лёгкий шаг вперёд. Нога мгновенно запнулась о что-то, и лишь чудом Маринетт не упала. Она опустила взгляд вниз, тут же забывая про фотографии, ведь что может быть интереснее стоящей на полу чёрной коробки? На ощупь она была матовая, прохладная. Маринетт подняла крышку, испытывая смесь из опасения и любопытства. На дне что-то призывно сверкнуло. Поставив коробку на стол, Дюпен-Чен полезла за телефоном. Света фонарика оказалось достаточно, чтобы увидеть набор самых странных предметов, которые только можно представить вместе. Маринетт вытащила зажигалку, пластмассового гвардейца, женскую шпильку, явно дорогую, кулон на золотой цепочке и потрёпанную, обугленную по краям открытку. Заинтересовавшись ей больше прочего, Дюпен-Чен поднесла фонарик ближе. Местами буквы оказались выжжены, не позволяя фразам обрести законченность, но общий смысл улавливался хорошо.

С днём рождения, родной! Нам с отцом непомерно жаль, что мы не можем поздравить тебя ли… Надеюсь, Натали со… сь очень тепло и красиво С любовью из Венеции Мама.

Маринетт бросило в дрожь, она осторожно опустила открытку обратно и поспешно побросала туда остальное: игрушечного гвардейца, металлическую зажигалку, шпильку и наконец кулон, блеснувший прозрачной слезой в полумраке. Вернув на место крышку, Маринетт выдохнула. Слишком личное. Она поступила неправильно. — Маринетт! Ты где? Голос Агреста вывел её из ступора. Коробка отправилась под кровать, а Маринетт выскочила из комнаты, молясь, чтобы Адриан не догадался, где она была. — Заблудилась? — Адриан поймал её за ближайшим поворотом. Маринетт изобразила на лице безмятежную улыбку. — С вазами в вашем доме плохо, мсье Агрест. — Хочешь, поищем вместе? Маринетт поджала губы. — Нет, не нужно. — Цветы завянут, — с насмешливой укоризной напомнил Адриан. — Они и так, и так умрут, — устало ответила Маринетт и почувствовала, как после её слов Адриан напрягся. Она подняла взгляд к его лицу, но в зелёных глазах застыло нечитаемое выражение. — Всё в порядке? — обеспокоенно спросила Маринетт, касаясь ладонью впалой щеки. На прикосновение Агрест среагировал, будто ожил. — Хотел предложить прогуляться, — сказал он своим обычным, спокойным тоном. Маринетт беззлобно усмехнулась. — Что, будем как обычная парочка? — Мм, да, — Адриан взял Маринетт за руку и переплёл пальцы. — Именно так. * Комната Натали была воплощением аскетизма. Никакой лишней чепухи, ни намёка на грязь. Натали сидела на заправленной кровати, сложив ноги по-турецки, в руках она держала очередную книгу, одолженную из библиотеки Агрестов. «Наверное, опять этот её Виктор Гюго», — сделал он мысленное предположение, а проверять не стал. Мартину нравилось просто наблюдать за ней, появлялось невесомое такое чувство внутри, будто ступаешь босиком по полю с ромашками или пальцами зарываешься в мягкую овечью шерсть. Спокойствие. Умиротворение. Санкёр, наверное, и жертвам своим до последней секунды внушала спокойствие, а потом бац — и тебя нет. Хлопок от закрытой книги прозвучал подобно взрыву. Бог вздрогнул, скосил взгляд на обложку, и едва не сдержал улыбки. Он угадал. — Мне нравится Адриан, — заявила Натали холодным тоном и отложив книгу, ловко вскочила на ноги. Подошла к окну, постучала коротко подстриженными ногтями по стеклу. Бросила на Бога острый взгляд. — Неужели выход только один? — Боюсь, что да. Адриан избран. — Чушь! — Санкёр ладонью хлопнула по стене и порывисто приблизилась к Мартину. — Ты же ему жизнь загубишь. — Он станет бессмертен, Натали. — И что с того? — Натали упорствовала, лихорадочно размышляла, так, что жилка на виске билась быстро-быстро. — Можно выиграть войну и без мальчика. — Не-ет, — протянул Бог, грустно качая головой. — Дело не только в войне. Ты не понимаешь. — Так просвяти меня, чёрт возьми! Санкёр, кажется, впервые, показывала столько эмоций, столько чувств. Мартин глаз от неё отвести не мог (даже не пытался), и выбившаяся из пучка прядь волос была прекрасной, и отметина давнего шрама на щеке, и следы усталости под глазами. — Адриан — мой путь к свободе, — на лице Мартина родилась почти блаженная улыбка. Натали опечаленно рассмеялась: — Понятнее от этих слов мне не стало. Мартин выдохнул. То, чем он собирался поделиться с Санкёр, было глубоко сокровенным, так далеко он никого не подпускал. — Однажды я захочу исчезнуть, и только моё орудие, то бишь Адриан, сможет мне в этом помочь. Таковы правила. Натали затихла, нашарила на столе пачку сигарет, вытащила из кармана металлическую зажигалку, сопровождая каждое своё действие косыми взглядами на Бога. А он молчал, будто пристыженный. Щёлкнула серебристая крышечка, отброшенная выверенным движением пальца, вырвался наружу голубой язык пламени, потянуло дымом, почти сладким, почти едким. Натали открыла окно, впуская в комнату влажный, весенний воздух. — Значит, — убийственно спокойно обронила она. — Значит, тебя однажды не станет. Мартин пожал плечами. — Перейду в другую ипостась. — Жаль, — Натали выпустила дым, рука её чуть дрогнула. — И когда? Мартин подошёл к ней, опустился на подоконник и прищурился. — Как только исчезнешь ты, а я надеюсь, это случится не скоро. — Я? — Натали уставилась на него в замешательстве, позабыв даже о сигарете, медленно тающей между пальцев. — Странно, правда? — голос Бога почти дрожал, янтарные глаза блестели от слёз. — Впервые за вечность я не чувствую себя одиноким. Рядом с тобой. Натали опомнилась, стряхнула пепел о край керамической пепельницы, и протянула оставшуюся сигарету Мартину. — Мне жаль, — отчеканила Санкёр, глядя, как он делает затяжку. — Мне тоже, — хрипло выдал Бог, шмыгнул носом и улыбнулся. * Благотворительные вечера с недавних пор вызывали у Маринетт неприязнь. До всего произошедшего она была совершенно равнодушна к подобным мероприятиям, но стоило только вспомнить ехидную улыбку Бога, как на душе становилось погано. — Ты мог бы предупредить меня, — проворчала Маринетт, выглядывая из-за кулис. Зрительный зал неумолимо наполнялся людьми. Адриан изогнул бровь. — Чувствую себя не в своей тарелке, — пояснила Маринетт, одёргивая рукава своего слишком простого для подобных вечеров, свитера. — Ты можешь просто побыть здесь, — примирительным тоном сообщил Агрест, отмахиваясь от подскочившей к нему девчонки с галстуком-бабочкой в руках. — Не надо, спасибо. Маринетт проводила её пустым взглядом и обречённо вздохнула. — Не хочу быть неблагодарной, — произнесла она. Адриан обхватил её за плечи, крепко прижав к себе, и Дюпен-Чен была готова позабыть о всех своих неурядицах, ей стало очень хорошо, словно она по-настоящему вернулась домой. — Это всё пустяки, правда, — зашептал ей на ухо Адриан. — Я буду счастлив, если ты просто побудешь сегодня со мной. — Только сегодня? — усмехнулась Маринетт, вовремя выбираясь из объятий. К Агресту уже спешила делового вида женщина, с какими-то бумажками в руках. — Если бы мог, предложил бы вечность, — вкрадчиво произнёс Адриан, прежде чем позволил себя увести на сцену. Маринетт на мгновение стало не по себе. Что-то заворочалось в памяти, тревожное, что-то такое, на что она совсем не обратила внимание, когда это было нужно. Но сокрушённо покачав головой, Дюпен-Чен отправилась в зрительный зал, виня себя за слишком живое воображение. Она не могла насладиться музыкой: что-то надсадное оставалось в мыслях. Маринетт вспоминала, с каким интересом Агрест расспрашивал её: о родителях, о жизни в Испании, о любви к творчеству, обо всём, чего они оба могли коснуться. Но Маринетт понимала, нет, чувствовала — между ними безобразная пропасть. Она росла пусть и лишённая родительской любви в том виде, в котором она должна быть, но всё же росла без присутствия эгоистичных Богов. Едва ли она могла вообразить, каково это — вернуться домой и обнаружить, что тебя бросили, оставив чёртову бумажку с объяснениями. Маринетт не могла отделаться от мерзкого чувства вины за то, что до сих пор не рассказала Адриану о своём визите к его родителям, о том, как они оба уверены, что он мёртв. «Здесь что-то не так», — думала она, вперив рассеянный взгляд на сцену. Маринетт боялась искать правду. Слишком часто её поиски ведут в бездну. А тени сгрудились вокруг, наполняя своим шёпотом пространство и заглушая нежные переливы музыки. И в один момент зал заволокло чёрной пеленой. Дюпен-Чен вскочила, хватая ртом воздух и чувствуя, как щиколотки щекочет трава, шелестит под игривыми руками ветра. — Беги, беги… Беги, — разносилось со всех сторон. Маринетт закрутилась на месте, пытаясь понять, кому принадлежит голос, но наткнулась лишь на внимательный взгляд Долорес. Не той, что бродила по Парижу в лохмотьях, а настоящей Долорес. — Почему он так поступил? — Что? — окончательно растерялась Маринетт. Она пыталась понять, что с ней происходит, вернуться обратно, но шорох листвы и тоненькое многоголосое хихиканье глушило даже собственные мысли. Долорес накрыла руками собственное горло, по коже побежала тёмными струйками кровь. — Я была совершенно безвредна, — шептала она, наступая на Маринетт. — Он превратил меня в полное ничтожество. Неужели ему было мало этого? — Я не знаю, — пятясь, твердила Дюпен-Чен. — Не знаю. Шум зала взорвался сотней рукоплесканий, ослепил золотым светом. Маринетт сидела, вцепившись в подлокотники своего кресла, чувствуя как на лице выступила липкая испарина, а к горлу подкатил вязкий ком тошноты. — С вами всё в порядке? Маринетт крупно вздрогнула от чужого прикосновения к плечу. Женское лицо долго не желало собраться воедино, плавая на свету. Голубоглазая девушка смотрела на неё со смесью тревоги и брезгливости. — Всё хорошо, — Маринетт поднялась. Ей следовало привести себя в порядок, успокоиться, принять очевидное: не было никакой Долорес, ей всё приснилось. В зале душно, а она уже который день питается от случая к случаю, а спит лишь под снотворным. «Я не сошла с ума, — убеждала себя Маринетт, глядя на своё отражение в зеркале туалетной комнаты. — просто устала, вот и всё». * Запах хлорки ударил в нос, стоило только Мартину появится в ванной. Натали вылила ведро с грязной водой, легко улыбнувшись в качестве приветствия. — Шамак мне никогда не нравилась, — произнесла она, моя руки под краном. Мартин заметил, что выглядела Санкёр устало. Его в очередной раз кольнуло чувство вины. — Моя сумасшедшая мать решила, что орудие это ты. — Правда? — Натали коротко рассмеялась и села на край ванной, доставая сигарету. — Должно быть, я произвела на неё сильное впечатление. Мартину было не до шуток. Тревога точила его сердце, как чёртов карандаш. До чего нелепо: благодаря Адриану, Бог был силён, как никогда прежде, осознание своего могущества пело в нём, бурлило рекой, яростным зверем выпускало когти и… Обращалось ничем, стоило только вспомнить: Натали смертна. И он, древний Бог, бессилен перед этим фактом. И сердце, впитавшее в себя соки пустоты и жизни загубленных его Орудием людей, — болело, словно обвитое тёрном. — Она полюбила претворяться местной юродивой, правда, у неё это паршиво выходит, — устало сообщил Мартин, бросив в сторону Санкёр беглый взгляд. В горле застряли сухим папирусом просьбы: «Беги, душа моя, беги прочь». И отнюдь не эгоизм останавливал Бога, а боязнь обидеть Натали. Она была не из трусливых, не из слабых. К тому же, она была нужна Адриану. А он и так забрал у него непозволительно много. — Что ты предлагаешь? — Натали выпустила дым. — Убрать её? «Было бы это так просто», — с раздражением подумал Бог и покачал головой. Натали продолжала сверлить его изучающим взглядом. Мартин испытал смятение. — Ты сам на себя не похож, — тихо произнесла она и дотронувшись до его руки, сжала её. — Что тебя тревожит, скажи мне? Ты ведь знаешь, Адриана я в обиду не дам. — Ему ничего и не грозит, — отрывисто ответил Мартин, прикрывая глаза и оседая на пол. — Но пообещай мне, что не позволишь кому бы то ни было забрать свою жизнь. Запах табачного дыма убаюкивал, давал надежду, что всё обойдется. Натали погладила его по волосам, одарила ласковой улыбкой. — Не будь дураком, — сказала она. — Со мной не так просто справится. Мартин поверил ей. Всегда верил. * О влюблённости говорили много, писали ещё больше. Но пока не столкнёшься, в полной мере не поймёшь. Адриан познал второго Бога, опробовал новую сторону святости, и понял, что всё написанное и услышанное лишь тень того, что испытываешь наяву. А с Маринетт всё и вовсе было причудливо. Да и она для него оставалась непостижимой загадкой. Она не была похожа ни на кого. Адриан ещё в детстве убедился в том, что люди в принципе одинаковы: все как один, бояться смерти, корчат глупые рожи, будто им это поможет… Все в нём видели идеал, совершенство, но подойти ближе боялись. Маринетт была другой. — Чем тебя так зацепил Гюго? — спросил Адриан, неожиданно вспомнив один из неловких разговоров, произошедших несколько дней назад, когда они ловили Долорес. Или скорее, Маринетт делала вид, что ловит, а он просто ходил следом, неся всякую чушь, чтобы Долорес поверила в его благие намерения. — Что? — Маринетт нахмурилась. — Ну, помнишь, я спросил, кто твой любимый автор? Дюпен-Чен в тот день вела себя странно, постоянно молчала и порою казалось, что она вот-вот действительно бросится на Долорес, по-настоящему желая её убить. Адриан не придумал ничего лучшего, кроме как завести идиотский по всем меркам разговор. — Любимый автор? — рассеянно переспросила Маринетт. — Гюго. — Но ты не спрашивал, — всё тем же непонимающим тоном ответила Маринетт. — Шутишь? — теперь пришла очередь Агреста удивляться. В комнату проникали первые рассветные лучи, отражаясь розовым золотом в зеркалах. Адриана посетила запоздалая мысль, что наверное, следует проводить Маринетт домой. Но что-то внутри протестовало подобному раскладу событий. — Ты бегала за Долорес по всему Монмартскому кладбищу, а потом мы. Агрест осёкся, заметив, как сильно побледнела Маринетт. — Этого не было, Адриан, — едва слышно прошептала она, глядя на него как-то испуганно. Он задумчиво запустил пальцы в волосы, пытаясь осознать, что же именно это могло значить. Маринетт нагнулась к нему, сметая локтями ноты с поверхности рояля. — Есть ещё кое-что очень важное, о чём я тебе не рассказала, — сбивчиво прошептала она. — Это о твоих родителях, Адриан. Агрест испытал замешательство. Голос Маринетт оплетал его сознание золотистой паутинкой. — Я говорила с ними, — она нервно усмехнулась и отпрянула. — Пыталась разузнать о тебе хоть что-то… Адриан замер, внутри всё заледенело. Маринетт повернула лицо к окну, и заря ретушью прошлась по коже. — Они похоронили тебя. Считают тебя мёртвым. Слова не внушили никакого отклика. Они были лишь досадным дополнением к пустоте. — И я больше не уверена в том, что это выстроенная заранее ложь, — Маринетт покачала головой. — Нет… Думаю, они правда считают, что ты умер. «Вот как, — подумал Агрест, давя рвущийся наружу холодный смешок. — Очень символично». На плечо легла тонкая рука Маринетт. Адриан не шелохнулся, даже когда щёку согрел нежный поцелуй. — Хочешь, съездим туда? И во всём разберёмся, — стараясь успокоить, предложила Маринетт. — Я уверена, что Мартин стоит за этим. — Нет, — резко ответил Агрест, таким тоном, что Дюпен-Чен отпрянула. — Я сам съезжу. Не хочу впутывать тебя в это лишний раз. «Нет, парень, — внутренний голос звучал совсем как Бог. — Ты просто боишься, что она узнает правду». Адриан улыбнулся Маринетт, чтобы сгладить недавнюю резкость. Она ни за что на свете не должна узнать правду. Совсем не хотелось проверять насколько сильно Маринетт отличается от остальных.