Устрой дестрой!

Возможно ли вообще было уснуть после такого? Илья очень сильно сомневался. Они едва перебросились и парой слов с Шурой со вчерашнего. Тот молча предложил ему лечь на единственную кровать, а сам уместился в кресле и отрубился прямо так, не слушая возражений, — и Илья всерьез беспокоился о состоянии его шеи после такого. Ему не было стыдно. Может, совсем немного. Не за себя — скорее, за Шурин страх перед ним. Он же прекрасно понимал сейчас, на какой риск тот пошел, подпустив его так близко в свою жизнь. Изначально такой цели вообще не было (кому он пиздел), но плюсов от сложившейся ситуации пока наблюдалось меньше, чем минусов. Утром Илья спросил, какой чай ему заварить. Необъяснимое желание загладить свою вину перед ним хотя бы такой мелочью казалось самой естественной вещью в этом мире, но... Шура отказался. Молча подождал, пока Илья допил свой (самые неловкие пять минут в его жизни и самый отвратительный на вкус чай, но посягать на чужой и не предложенный кофе он не собирался, а проснуться было надо, уж извините, каждый крутится, как может, тем более, пить чай на кухне предполагаемой дочери министра — охренеть какое достижение в жизни), оделся (не то чтобы на нем все еще было сильно много одежды, чужой свитер не в счет), накинул обувь и выполз из квартиры на приятно освещенную, чистую и ухоженную лестничную клетку. Стены не делили трещины от лопнувшей краски, даже у стыка пола с парапетом не завелось паутины, грязи или случайного тега. Для Ильи это все казалось непривычным — искусственной пародией. У подоконника никто не написал в отброшенной тени закономерное хуй, и от этой вычурной пустоты-чистоты стало так тоскливо, что хоть вешайся. В окно в пролете этажей можно было разглядеть, как блеклый рассвет переползал в будничную привычную серость, молочным туманом подтапливая оконную раму снаружи. Неописуемая тоска совсем подкатила к горлу рыбьей костью, когда рыжее матовое солнце — единственный цветной объект на всю городскую панораму — взъерошенно прыгнуло в глаза, ослепляя. Рождественская — он остановился на этом варианте, предварительно перебрав в голове целый ворох возможных имен и заместительных — к ним так и не вышла. Возможно, сегодня у нее не было учебных часов: с учетом, что ее профилями были английский и литература, а школа базировалась больше на технических науках, вполне ожидаемо, что в пятницу у нее мог быть свободный день, хотя, может, ей просто не к первому уроку... Илья встряхнул головой, все еще не очнувшись от ночного бдения до конца и не улавливая ход собственных мыслей. Думалось ни о чем — и одновременно обо всем сразу, словно кто-то отбирал мыслеформы на полпути к осознанию и скидывал вон. — Ты в вуз? Илья с опаской взглянул на Шуру. Несмотря на стремительно синевшую полоску градусника, он, как и последние два месяца, стоял в своей легкой ветровке нараспашку. Про голые лодыжки они уже перестали спорить, устав, — у Шуры явно была какая-то маниакальная потребность отморозить себе все, что можно. С его причудой, конечно, температура за бортом проблемой никогда не стояла. Наверное. Они никогда не узнают. Ему же должно было быть холодно хотя бы с одной стороны, да? Илья строил слишком много теорий и догадок больше для веселья, чем всерьез, однако Шура разбивал каждую с легкостью атомного ледокола — какой-нибудь «Арктики», не меньше. Но всегда слушал. Это подсознательно согревало. Они прошли чуть вперед, петляя в дворах. Снег за ночь едва накрыл асфальт, и жилищники уже управились с его искоренением (снега! не асфальта, однако...), но Илья все равно едва удержался от того, чтобы набрать целую горсть с ближайшей мертвой клумбы и бросить ее в Шуру. Просто так. Из вредности. Как из вредности же и не отвечал Шуре с самой ночи, боясь, на самом-то деле, спиздануть что-то еще. Просили не говорить — он и не говорил. Но никто не запрещал ему продумать каждую линию разговора хотя бы мысленно. Случайно заметил краем глаза, как Шура мучается с поимкой такси (навигаторы в центре совершенно ломались из-за глушилок) — конечно, давай, вызывай себе бизнес-хуизнес, езжай в свой МГУ, политолог хуев… Илья криво улыбнулся собственным мыслям, обернулся к Шуре, сжимая чудом успевший зарядиться телефон в руке. — Мне ко второй, — в конце концов, нехотя объяснил он. По-настоящему ему было к первой, но он никак уже не успевал смотаться и в Бутово, и к шараге до начала пар. — Забегу к Олесе в шка, заберу свои вещи. Шура вздохнул и поправил наушник в ухе. Распущенные волосы налипли ему на лицо, но он не спешил их убирать. В нем не было напряжения вчерашнего вечера, не было сожалений. Из Шуры херовый всегда выходил актер, как бы тот ни старался, и сейчас Илья внезапно понял, что еще ни разу не видел его таким спокойным. Возможно, все дело было в скользком, уплывающем утреннем мареве, и ему лишь казалось. Жаль, что не крещеный.

[ ЧАЙ, КОФЕ... ]

Пятницы были шумными, гулкими и обжигающими. Чужие смазанные лица блестели от пота в цветных вспышках софитов, яркая и точно неудобная одежда глухо шуршала о голую кожу, звенели друг о друга стаканы. Вибрация от высоких сабвуферов, вкрученных в стены, пронзала людей насквозь, и их тела причудливо гнулись в преломленном свете. Вряд ли бы его узнал кто-то из знакомых. Разве что Леся, у которой пришлось позаимствовать душную оверсайзную кофту, теперь сжимавшую горло полупрозрачным кольцом. Тот стоял у барной стойки, как и всегда. Прятал взгляд, молча разливал заказы. Будто он чего-то боялся и в отместку прятал свою слабость за внешней холодностью и напускным пофигизмом. Дергался от резких звуков. Ин-те-рес-ный. Илья помнил, как пару дней назад тот не сводил взгляда с какого-то мудозвона, пристававшего к мутантке, и только в последний момент, предотвращая конфликт, второй бармен чуть ли не силком оттянул его в сторонку. Это было минутное переключение, почти социопатическое, если не психо-, но странно увлекало. Просто наблюдать за ним. Не как за белой лабораторной мышью в клетке, а как за ярким сгустком света в полной темноте — к нему просто тянуло. А Илья привыкал доверять своей интуиции — слишком много раз ее игнорировал и слишком много раз из-за этого объебывался по полной. Ему было банально ин-те-рес-но. Это все был один маленький эксперимент. Целиком ради науки. — Потанцуем? Из колонок грянул будто предвещавший необратимый апокалипсис Элджей, как неупомянутый пятый всадник. Вместо него Илью поглотил преждевременный катарсис, потому что у главного подопытного оказались разноцветные глаза, живые и больше похожие на бездонные дыры, чем на, собственно, то, чем должны были быть. Как у белоснежной кошки. Интересно, были ли у него проблемы со слухом? Чисто научный интерес, напомнил Илье мозг. На этом мои полномочия все, констатировала четырехкамерная глупая мышца в груди. — Только если тебе нравятся «Рваные джинсы».

[ ...ПОТАНЦУЕМ? ]

Кто же ты. Это из-за вчера? Это из-за меня? Достойно, Илья, все же очень достойно. Недурственно. Гений без мозгов, блядь. Он не считал себя специалистом в людских взаимоотношениях и, если быть до конца честным, в людях в принципе, но даже он сейчас понимал, что вряд ли их приятельство — нет, даже дружба — будет прежней. Должно быть, для Шуры было тяжело просто сидеть и смотреть, как он снимал с него ложь за ложью по слою простыми, банальными вопросами — так, словно наживую соскабливал кожу, сантиметр за сантиметром. Шура представлялся беззащитным и испуганным, замкнувшимся еще больше, и Илье правда не хотелось больше видеть Шуру таким. Илье хотелось его спрятать от мира. Он ведь не был тем человеком, каким должен был, учитывая прилагающийся статус. Для Ильи, на самом деле, ничего не изменилось. Не ему было судить детей за преступления их родителей, если уж на то пошло. Перегнул палку он только потому, что всегда считал себя в праве гнуть ее так, как удобно именно ему, но даже и не предполагал, что эта самая палка в какой-то момент может сломаться. Докапываться до истины было его странным защитным механизмом, базовой реакцией на окружающее: будто от того, что он узнавал, количество истины и лжи переменялось. Если мир поворачивался к нему такой стороной, то Илья был просто обязан ответить ему тем же. (В последнее время мир делал так слишком часто.) Возможно, это была плохая тактика. (С другой стороны, он не придерживался даже ее). Теть Марина находила это очаровательным, мама — ужасным, а Костя клялся ебнуть ему при первой возможности и потом тащил в медпункт, потому что Костя хороший друг (хоть никогда этого и не признает). Если Илья знал, что сделать что-то просто необходимо, то он брал и делал, наплевав на последствия. Если ему было что-то нужно — он знал, как это получить. В конце концов, мир отворачивался от него бессчетное количество раз. У него когда-то была твердая пять по математике, и он отлично понимал, что из этой ситуации можно вывести. Банальную формулу, закономерность, теорему, которую он доказывал каждый чертов день, с самого утра до поздней ночи. Это не твоя вина, мам. Его. Хотя тут доказывать, если так посмотреть, и нечего. Просто аксиома. Бей и беги. — Зачем, — спокойно сказал Шура вдруг. Это даже не был вопрос. Улыбка на лице Ильи не дрогнула. — А зачем нужны друзья, Шур? Ему хотелось, чтобы Шура увидел себя его глазами. Просто понял. Принял. Что одному никогда не победить, точно не здесь, не в этом городе и не в этой стране. Тот молчал и смотрел себе куда-то в ноги, на серую промозглую грязь, цеплявшуюся к кедам. Промокнет же, дурак. — Я ничего не скажу и не буду больше давить, — пообещал Илья, тоже отвернувшись. Мелькающая перед глазами лента новостей помогла отвлечься на пару секунд — и, как назло, ни одного мема с котами, чтобы сделать это паршивое утро хоть чуточку лучше. Маленькое бегство из реальности не особо спасало. — Удачного дня. Верну кофту, когда пересечемся. Вскочить в открывшиеся двери автобуса и прислониться к жужжащей холодной двери лбом стало божественным спасением. И очередным бегством. Ночью он не спал. Скопилось слишком много информации, которую можно было разобрать на составляющие, разложить по полочкам в голове, отсортировать. Сложить вместе. За этот вечер он узнал о Шуре достаточно, чтобы начать копать глубже. Его не любили ровесники за излишнюю дотошность, любопытство и привычку рубить с плеча, но преподы — и Яков, конечно же, — видели в этом особый шарм. В общем-то, Илья не сильно из-за этого всего переживал, душнильство — это такое мироощущение. Что-то из буддизма, наверное. Жизнь казалась ему специфичной игрой в хардкор-режиме, но непонятные миссии и сложные квесты такого, как он, дурака, никогда не пугали и не отталкивали. Наоборот, они лишь подогревали интерес. Первым заданием был поиск — такой себе старт, для кого-то, может, и скучный, но именно на нем все и держалось. Его редко подводила память, о, нет, это был отлаженный часовой механизм, работавший с неизменной точностью. Даты, цифры, термины, фамилии, мобильные номера, списки, строчки кода. Эмоции можно было перефразировать и исказить, расчет — нет. Ладно. Такой уровень кринжа от самого себя он уже не выдерживал. В четырнадцать — еще норм, потом — увольте, месье, уж сдайтесь с поличным, что под «Так говорил Заратустра» на фон поставить предпочитаете Валерию и ТаТу. Ладно. Возможно, ему правда не стоило себе так часто лгать и идти против собственной парадигмы. Память иногда подводила его. Редко, почти что никогда, но так метко, что хотелось бы и вовсе не быть живым, дышащим и мыслящим существом. Ладно. Он не помнил огромный кусок своей жизни, механически заместив его деталями пазла, который никак не мог сложиться. Клиническая смерть в раннем возрасте делала с людьми определенные вещи. (Нельзя сказать, что не помнил он вообще ничего. Помнил, конечно, но фрагментарно и бессистемно. Ливень, брошенный на обочине у поля велик, разодранные еще раньше колени — это сопутствующие факты, а не реальные воспоминания. Помнил он не это, а то, как одежда липла к коже от воды, как щипало от травы и песка ссадину под правым коленом, что дорогу замыло. И небо щелкнуло и раскроилось надвое. По большему счету, он не умер сразу только потому, что ебучий толстовский дуб перенял основной удар на себя. За спасение ему, конечно, стоило сказать спасибо.) Но сейчас вообще не об этом. Илья любил искать, однако больше этого он любил оказываться правым: выкуси, мир, и развернись уже обратно. Эта партия снова за мной. Если не брать во внимание очевидное и откатиться на несколько этапов назад, где ему еще не признались во всем, пусть и не прямым текстом, то он знал только одного Эрнеста Эдуардовича, который работал в Геройском министерстве и непосредственно отвечал за героев. Имена, сами по себе, не были редкими, но вместе… Шансы, что таких людей в одной госструктуре было двое, почти равнялись нулю. Конечно, Илья все еще не исключал возможность совпадения, но это было вторым, если не третьим вариантом. Еще одним, самым маловероятным, было то, что Шура хороший актер (что он уже опроверг), а Рождественская — ничуть не хуже, и весь этот камерный перфоманс был ложным следом с целью запутать и отвести подозрения. Но кому вообще может понадобиться переводить внимание на такого человека. Открывая медленно загружающийся браузер в эту минуту, он еще никогда не чувствовал себя настолько близко к подтверждению чего-то важного. До этой секунды он все еще одергивал себя, уводил назад, считал злой шуткой. Первым вылетевшим результатом была краткая сводка с Википедии, сопровожденная не самой лучшей, но хорошей фотографией, и Илья медленно вдохнул согретый салонным кондиционером воздух, пропахший другими пассажирами и едким подступающим морозом. Прикрыл рот трясущейся рукой — то ли от шока, то ли от странной, неправильной радости. Да, он предполагал подобную версию еще с самого начала, когда все только завертелось — именно об этом человеке он подумал, даже не когда впервые услышал имя и отчество в одном предложении, а вообще увидел Шуру. Подкладку его пальто, шопар на запястье, баланс в сбере (краем глаза, конечно). Он допускал такую возможность, но до конца не давал себе с ней смириться, потому что это было бы по-идиотски смешно и тупо. Слишком просто. Слишком невозможно. С экрана на него смотрел Эрнест Тодоренко. Сорок четыре года, блестящая карьера, блестящая пустота на безымянном пальце правой руки, усталый взгляд мимо камеры, темно-синий костюм-тройка. И чем внимательнее Илья приглядывался к рубленым жестким чертам, тем сильнее видел его в Шуре. Глаза у него были точно отцовские.

***

Как же он ненавидел и любил эту школу одновременно. У него было много воспоминаний, связанных с ней: и хороших, и плохих, и тех, от которых он бы предпочел избавиться навсегда и больше никогда не доставать из чертогов разума, но видеть ее привычный серый фасад, потрепанный и такой родной, который он наблюдал так много раз, что мог бы зарисовать по памяти каждый кусочек этой обшарпанной панельной плитки… Он любил приходить сюда, время от времени. Посмотреть на идущих неровными кучками школьников, вдохнуть зыбкую дыру в груди, жалящую ностальгией сердце. Мимо него пробежал очередной ребенок, размахивающий переброшенной через плечо сумкой со сменкой, и Илья еще раз впитал в себя сырой ноябрьский воздух, рассекший легкие насквозь. Пахло домом. Он ввалился в школьные двери вместе с несколькими старшеклассниками — лица кого-то из них он даже смутно помнил. На него не обратили внимания, и он ловко проскользнул мимо дядь Паши, развалившегося на своем неизменном месте и полностью отвлеченного компьютерным пасьянсом. Поднырнув под турникет, он уверенно залавировал между потоков младшаков в сторону раздевалок, пока его не схватили за руку и не выдернули из моря детей, прибив к стене. — Миронов. Завуч даже не выглядела удивленной. Едва ли рассерженной. — Здра-а-асьте, Роза Павловна, — Илья натянул на лицо лучшую из своих улыбок и в защитном жесте сложил руку на шею. — Если память мне не изменяет, ты здесь уже как год не учишься, — не изменив тона продолжила она, протирая краем пиджака черепаховую оправу очков. — Какими судьбами? Илья улыбнулся еще шире. Ну почему каждый раз, когда он пытался сделать что-то по-нормальному, все в этом бренном мире решало его развернуть в обратную сторону! — Мне Уратовна должна кое-чо передать, ничо серьезного, Роза Паллна, простите, Христа ради, я на пять минуточек! — на одном дыхании выпалил он в слабой надежде, что его отпустят с богом и наказом не лезть под ноги учителям. — Хотите, я вам за шоколадом схожу, или за кофе, ну, Роза Паллна, это дело просто государственной важности. Роза Паллна однажды спляшет на моей могиле, подумал Илья, и будет полностью права. Сколько крови он им всем тут выпил — и ни разу не подавился. Ладно. Хотя бы это была не только его вина, но и Костина тоже. Костю бы сейчас сожрали на месте. — А подождать за, — она выделила слово и провела рукой в сторону охраны, — турникетами ты, конечно же, не можешь. Один-ноль, согласился Илья. Ваша взяла. — Да меня бы там снесли, Розпаллна, — постарался оправдаться он. — Откуда столько детей? — Сейчас восемь-двадцать, на что ты рассчитывал? — Роза Павловна тяжело вздохнула и закатила глаза. — Ладно, бог с тобой. Чтоб ко второму уроку и ноги твоей тут не было. И не попадись на глаза Виталию Васильевичу, он все еще злится за свой кабинет. Илья усмехнулся и шутливо поднял сложенные молитвой руки, и завуч наконец исчезла в коридоре, оставив его барахтаться у доски почета. Он быстро проверил телефон на предмет сообщений от Олеси, но та как сквозь землю провалилась. Это уже было проблемой. Он не особо хотел опаздывать на свои пары. Вспомнишь солнце, вот и лучик — Леся выскочила из-за поворота прямо на него, и Илье пришлось притянуть ее к себе за брелок рюкзака, чтобы она не пролетела мимо. У Олеси была необъяснимая способность передвигаться по школе со скоростью света. Хотя, возможно, она просто боялась за собственную жизнь в этой куче народу. Леся быстро обняла его, приподнявшись на мыски, но даже так Илье пришлось чуть наклониться к ней ради ее же удобства. Только отстранившись, он заметил, что Олеся была не одна — рядом стояла, вроде бы, Тоня, и внезапно очень знакомая девушка с черными блестящими склерами. Так. Но если она была здесь, то как ей наливали в «Айвазовском»? Там все было строго с несовершеннолетними. Вопрос на потом для Шуры. Если они вообще смогут говорить с Шурой... — Вот, — Олеся протянула ему его же темно-желтый рюкзак. — Все там. Выглядишь хуево, Иль. Он поморщился и отмахнулся. Еще один разговор на потом. Илью уже начинало это порядком подмораживать. Сегодня пятница, напомнило подсознание, и Илья внезапно вспомнил все, что было вчера — и сейчас это уже было точно не про Шуру и его семейную санта барбару, а про Тихановского. И субботнюю акцию. — Олесь, — позвал Илья, и она отвернулась от своей подруги. — Скажи мне, что ты не пойдешь завтра никуда. Это было серьезно. Конечно, шансы уломать Лесю почти равнялись нулю, но она обязана была к нему прислушаться хотя бы немного — это было в ее интересах, как минимум! В интересах ее будущего. Она не могла сейчас вылететь из школы за это, у нее не будет второго шанса, а подработка Ильи и Костина стипендия вряд ли многим помогут и ей, и ее матери. Он волновался за нее. Не за свою жалкую зарплату, которой и так едва хватало, а за Олесю, живую и слишком рисковую. Ее ведь могут убить. Задеть дубинкой. Она может попасть в автозак. Может, еще куда-то. Костя не сможет ее защитить там, на улицах, потому что он будет с ними — и так мы приходим к проблеме номер два. Он не сможет даже рыпнуться в сторону гражданских, не сможет не подчиниться приказу. Илья позволил себе глупо надеяться на то, что до такого не дойдет. Что все будет нормально, без крови и побоев, без арестов. Что Тихановского с Савосиным не упакуют в автозаки и не продержат в отделении хренову тучу времени, как обычно. Они ведь… не думали, что Яков в одиночку все это организовывал, да? Нахмурившись, Леся сложила руки на груди и даже и бровью не повела, когда прозвенел первый предупреждающий звонок. Ровно пять минут на уговоры, ровно пять минут на слишком важное жизненное решение. Илья чувствовал, как время немилосердно утекало сквозь пальцы, и это разъедало его тревогой изнутри. — Иль, — начала она очень серьезным голосом. Илья заранее приготовился к худшему. Он уже знал ответ, но не хотел его слышать. — Я не могу тебе ничего обещать, и ты прекрасно понимаешь, почему. Мне хватает Кости, который мне уже плешь, блять, проел своими разговорами, когда узнал про вчерашнее собрание. Я с вами поседею с обоими, г-господи! — Олеся встряхнула руками и перевела глаза на потолок, словно собиралась найти там Бога и позвать его выйти раз на раз. Она явно была не в духе, и Илья сейчас не совсем успешно играл с собственной жизнью. — Но ты знаешь риски, Лесь, я не пытаюсь тебя удержать — это бессмысленно, окей, да — но подумай хоть о маме, раз о себе не хочешь. Я не знаю уже. Решишь использовать причуду на ментах — впаяют еще один штраф. — Вообще, он прав, — уклончиво согласилась мутантка, имя которой он все не мог вспомнить, и Илья удивленно вскинул на нее брови. Он забыл, что здесь был кто-то еще, пока переваривал кипящую тревогу за Олесино упрямство. — Тебе не стоит завтра идти, кис. Олеся выглядела так, словно сейчас взорвется, и скалилась уже почти по-Костиному. Илья привычно подумал, она слишком много перенимала у этого долбача. — Блять, ладно, я... Поговорим потом, — она вздохнула и покачала головой. Илья смог расслабиться на мгновение, выпрямил ноющую спину. — Что у вас с Шурой случилось вчера? Хотелось осклабиться и послать ее куда подальше, но она знала его как облупленного, если не скажет сам — прочитает и вызнает все за его спиной, и ему влетит еще больше… Илья взвесил все «да» и «нет» и устало потер лоб рукой. — Да что-что, ничего не случилось. Просто, — он задумался, не зная как сформулировать произошедшее точнее и при этом не взволновать Олесю (она порядком прикипела к Шуре, и Илья почти что ревновал). — Просто обсудили пару важных вещей. Объясню позже, не сейчас, — он обвел глазами начинавшие пустеть коридоры. Минута или две, не больше. — Мне надо идти. Давай, — он снова притянул ее к себе и мягко взъерошил ей волосы. — Увидимся, мелочь.

***

       Она шутливо толкнула его в плечо и отступила на шаг назад, пропустив к выходу. Рюкзак опасно болтался на сгибе его плеча, и Олеся почти хотела заорать ему, чтоб он не возил им по полу, когда тот нагнулся прокрасться под турникетом, но сдержалась, вцепившись в собственную сумку.        Придурок.        — Ну почему все твои друзья такие классные, — протянула справа Мила, и Олеся искренне рассмеялась, наткнувшись на растерянный Милин взгляд. Да что они понимали… — Он такой, знаешь, вайбы крутого старшего брата.        — Это больше Костя — крутой старший брат, — не согласилась Тоня и нервно провела рукой сквозь длинные темные волосы, спокойно распущенные у нее за спиной. — Этот просто… странный.        Странный, что ж. Не самое худшее описание для Ильи.        Бывало и похуже. Но с теми, кто считал похуже, Олеся могла очень плодотворно поговорить. Костяшки приятно заныли, когда она непроизвольно сжала руку в кулак. Натянула кофту на ладони, чтобы спрятать хотя бы лиловые синяки на запястьях.        Она злилась. И совсем не беспочвенно, что бы кто не говорил. Она могла злиться. Злость была приятной константой в ее жизни, помогала справляться со всякими идиотами и в принципе успокаивала — если злость вообще могла успокаивать. Возможно поэтому и вечную Костину угрюмость Лесе удавалось разбить за пару-другую слов — просто потому, что она понимала: так он пытается не развалиться окончательно.        Академия упорно разрывала его на части, и Олеся не была уверена, сколько он продержится. Сколько она сама вытерпит.        А ведь все так хорошо начиналось: селфи в форме, полезные знакомства, искренний интерес. Но прошло чуть больше двух месяцев, и его будто подменили.        Олеся упорно терпела странное поведение и разучивала дыхательные практики. Пополняла свою переносную аптечку. Изрисовывала альбом за альбомом.        У нее до сих пор в голове не укладывалось, что Костя решил идти в эту чертову академию. Нет, конечно, это было ожидаемо, он давно планировал поступать туда — но Олеся все же надеялась, что у него наличествовала хотя бы одна мозговая клетка, что он додумается не лезть в самое пекло, особенно учитывая не самого приятного характера слухи, ходившие вокруг ЦГА все время ее существования.        Но Костя, к сожалению или к счастью, был таким же упертым, как и она сама — видел цель, не видел препятствий. Никаких компромиссов Костя даже рассматривать не хотел — буду героем, и все тут. Делайте, как говорится, что хотите, но решения своего он уж точно не изменит.        Баран. Упрямый, невыносимый баран.        (Она не признала бы и под страхом смертной казни, что боится за него.)        Олеся покрепче сжала лямку рюкзака — сбитые костяшки снова слегка заныли от напряжения, но эта боль отрезвляла: помогала отвлечься от ненужных мыслей.        Все равно она ничего не могла изменить.        Все уже было предопределено, море нитей, но потяни за нить — за ней потянется клубок, этот мир — веретено, совпадений...        — Погнали в класс, Лесь, — окликнула ее Тоня, уже рассекающая дальше по пустевшему коридору. Олеся выскользнула из секундного забытья и почему-то вздрогнула всем телом. — А то опоздаем.        Тоня очень не любила опаздывать. Вообще все, хоть сколько-то связанное с нарушением правил и намеком на веселье, она отрицала как класс: сказывалась привитая с детства спортивная дисциплина — она профессионально занималась плаванием уже точно больше десяти лет, и только последние пять из них они с Олесей были знакомы.        Иногда казалось, что вся жизнь Тони проходила либо в школе, либо в воде, и Леся могла ей только посочувствовать.        (Кому ты сочувствуешь? Она хотя бы делает что-то. В отличие от тебя.)        ...По крайней мере Тоне, вроде как, было комфортно, особенно с ее лягушачьей (Олеся не была до конца уверена) причудой.        — Ну конечно, Тоня Асова не будет Тоней Асовой, если опоздает на пять минуточек, — шутливо бросила ей вслед совершенно точно не ухмыляющаяся Мила.        — Да ладно, Мил, ты же ее знаешь, — обратилась Олеся к ней. — Тем более у нас сейчас самостоялка по русскому, опоздаем, и Светлана Сергевна головы нам откусит, — траурным голосом закончила она и догнала ждущую у лестницы Тоню, так и не отпустив зажатую в кулаке лямку заношенного паленого канкена.        — Какие же вы зануды, — разочарованно вздохнула Мила и обреченно поплелась за ними, барабаня пальцами по лестничному поручню.        В кабинет им удалось попасть только со звонком — все же лавировать между первоклассниками, которых вели из актового на уроки, было довольно затруднительно, особенно на лестнице. «Бешеные, блин, микробы» пару раз чуть не сбили Милу с ног, но Олеся вовремя успевала поймать ее под руку.        Светлана Сергеевна зависла у своего стола с кипой листов, окинула их холодным взглядом, немного раздраженно поджала губы.        — Не задерживайте остальных, быстрее рассаживайтесь по местам, девочки.        Леся незаметно закатила глаза и быстро вытряхнула из рюкзака нужные тетради. Свалилась на обшарпанный стул рядом с Милой и, подперев щеку рукой, напряженно уставилась на древние часы, висевшие на стене. Урок только начался, а она уже считала минуты до перемены, нервно закусив губу.        Справа от часов, на верхней полке шкафа, под тонким стеклом обитал шаблонный портрет Незенко, всем своим существом выражающего среднюю степень отчаяния. Олеся сморщилась. Что-то в его виде невероятно ее нервировало. Может, натянутая полуулыбка...        — Достаем двойные листочки.        Ах да, еще ведь самостоятельная.        Мила уронила голову на парту и что-то невнятно пробурчала. Олеся слабо улыбнулась. Черт бы Сергевну побрал, честное слово, не до того сейчас.        Зная риски? Зная беспокойство этих придурей? Зная, что мать не сможет внести залог в случае чего?        Получив листок с заданиями, Олеся быстро, практически не задумываясь над ними, отметила нужные варианты ответов и отложила ручку в сторону — она знала этот материал, она готовилась. Она все знала, она все могла. Должна была.        Для людей вокруг, но не для себя.        Сколько у нее шансов попасть в Вышку? Один из ста? Из тысячи? Надо было идти на какого-нибудь юриста. Чтобы наверняка. Плевать на то, что хочет она сама.        В голове крутились заезженной пластинкой все последние разговоры — и смысл из диалога в диалог не менялся, лишь обращался другими словами.        Не ходи, сиди дома, не высовывайся. Опасно, видите ли. Внезапно чересчур озаботившийся этим вопросом Костя как с цепи сорвался, высказал свое как всегда ценное мнение (и он был прав), а потом, когда более-менее успокоился, еще и внезапно перестал отвечать на сообщения.        Доставлено. Доставлено. Доставлено. Доставлено-        Карандаш, который она все это время, даже не замечая, крутила, с громким треском вдруг переломился прямо в руке и острым концом впился ей в кожу.        Она пойдет. Ради себя, ради Кости, ради Ильи и ради Тихановского. Ради отца. Она не боялась. Больше нет.        И плевать, что скажут.        Риски будут всегда.        Ей ведь еще жить в этой стране.        Она не хотела больше прятаться. Мириться и терпеть. Влетать под комендантский час и уходить дворами от патрульных. Колоть ежемесячно причудные супрессанты.        Телефон зазвонил одновременно со школьным свистящим звонком, и Олеся чуть не выронила его из рук, прочитав имя абонента. Мила бросила на нее обеспокоенный взгляд, и Леся быстро тряхнула головой и выскочила в коридор, сняв трубку. Мила заберет рюкзак…        Приложила телефон к уху, напряженно вслушалась в тишину на другом конце провода.        Слава всем богам, в туалете пока было пусто. Она нервно провела рукой по волосам, отвела прядь за ухо.        — Кость?        Вышло чересчур взволнованно. Динамик все еще молчал.        Дверь медленно открылась, и хмурая Мила скользнула внутрь с ее сумкой в руках.        — Алле? Кость?...        Олеся опустила телефон к лицу и внимательно проследила за тикающим счетчиком секунд. Казалось, прошла вечность, прежде чем ей ответили.        — ...Тебе нельзя на Пушкинскую завтра, — донесся чем-то приглушенный, по-мертвому спокойный голос Кости. На фоне гремело что-то железное, неразборчиво переговаривались люди. Олеся почувствовала ползущие вверх по спине мурашки, и постаралась разобрать речь, но Костя, судя по всему, отошел от говорящих. Он звучал незнакомо. — Слышишь? Олеся?        — Я здесь, — заторможенно среагировала она, переведя напряженный взгляд на Милу, которая привалилась плечом к стене и косилась в сторону входной двери. — Что происходит?        Костя негромко выругался.        — Что-то серьезное. Нам не говорят, — он внезапно замолчал, подождал пару секунд и поздоровался с кем-то. — ...Да, Евгений Викторович, я... С мамой, Евгений Викторович. Одну минуту, простите. Спасибо.        Олеся поднесла кулак ко рту и прикусила костяшку. Сфокусировалась на светлой плитке под ногами.        Что происходит, Кость? Куда ты опять влез?        — Лесь, слышно меня? — внезапно спросил он, и Леся угукнула, впилась в кожу зубами сильнее. — Короче. Не появляйся завтра там, поняла? Нескольких лучших с курса забирают на патруль туда, меня тоже, все на нервах, начальство злое. Говорят, что Сокола тоже вызвонили. Возможно, еще кто-то из Семерки… Да иду я, иду, блядь! — связь на мгновение прервалась. — Прости. Нужно идти. Береги себя.        Стайка младшеклассниц сгруппировалась у зеркала, и их смех почти заглушил Костины слова. Мила громко шикнула на них и подошла ближе к Олесе.        Леся неверяще уставилась на сброшенный звонок. Да что такого серьезного должно быть завтра, что они собирают столько народу? Не собираются же они вязать всех демонстрантов, включая Тихановского с его людьми.        Костя явно нервничал и еще более явно не договаривал. То, как быстро он выдал ей всю информацию, настораживало. Слишком сухо, слишком прямо.        У нее начинал дергаться глаз. Она встряхнула себя, потерла лицо. Вдохнула поглубже. Гнетущее беспокойство затапливало ее медленно, но верно. Костя волновался. Он никогда не волновался.        Это не могло закончиться ничем хорошим.        Но она не собиралась просто отсиживаться дома и задыхаться в четырех стенах от съедающей ее изнутри тревоги, пока там, на улице, где-то были Илья и Костя, причем по разные стороны баррикад, которые обязательно попадут под удар, потому что у них на двоих одна работающая клетка мозга.        Она должна быть там, с ними. Видеть Костю своими глазами, знать, что он не тронет гражданских, что он не изменит себе в этом.        Всплывшее уведомление о новом сообщении от Крис она даже не сразу заметила: ей пришлось несколько раз перечитать его, чтобы разобрать смысл, и не раздумывая наконец отбить уверенный ответ.        всем пис с вами крис! ну че ты решила завтра тебя ждать? капец не верится чет что это все с нами происходит :0 zer0 thoughts я буду в центре зала на пушке в 11:15? всем пис с вами крис! йеп жду не забудь прочитать тот тред zer0thoughts ага        — Че он опять? — спросила Мила, когда они снова остались одни (ненадолго). — Что сказал-то?        Олеся перевела глаза в потолок, крепко зажмурилась. Не бойся. Все будет нормально. Тебе могло просто показаться. Не драматизируй. Ну что ты ноешь. Шмыгнула носом.        — Все пиздец, вот что, — она приложила ладонь к горячему лбу и перевела дух, прислушиваясь к шуму школы за дверью.        Хотелось вернуться в те времена, когда она тоже ничего не понимала, не забивала голову. Ей пришлось повзрослеть слишком рано.        Когда ж уже будет это ваше ебаное нормально, а?       

[ КРОВАВАЯ МЭРИ, ПРИДИ КО МНЕ! ]

— Ты все собрал?        Кристина вытянулась на диване и завела руки за голову, сцепив их в замок. Сверху на нее сразу же упал тонкий шерстяной плед, и она, хмыкнув, замоталась в него с головой, оставив на обозрение только мерзнущие пальцы ног.        — Конечно собрал. Все в коридоре: плакаты, аптечки… Где пантенол?        Она пролистала ленту Твиттера вниз, ни на чем конкретном не останавливаясь, и со вздохом отложила телефон. Из-под прикрытых век отметила, как хаотично суетился по кухне Тим, хлопающий ящиками и дверцами шкафов. Он залез на столешницу, чтобы достать до верхней полки, и чуть не выронил коробку с мазями.        — Чего-то ты на нервах, Тимур, — дядь Осип остановился у окна и почесал небритую щеку. Прошел мимо Кристины, привычно растрепав ей волосы рукой, которую она тут же рефлекторно перехватила и с детским любопытством принялась сгибать и разгибать ему всегда холодные узловатые пальцы, затекавшие на плохую погоду. Он послушно завис у дивана, даже не обращая на нее внимания. — Успокойся. Не в первый раз выходишь.        С грохотом ударилась об косяк входная дверь, и Тим подскочил на месте, тут же обернувшись в сторону коридора с нечитаемым выражением лица. Кристина улыбнулась еще шире и продолжила мягко растирать чужие костяшки, разгоняя кровь. По полу засквозило из незакрытой двери.        — Тебя че, в лифте рожали, ебанутый? — крикнул Тим в проход, и оттуда ему также нецензурно и нечленораздельно ответили, но дверь все же закрыли. Крис поджала замерзшие пальцы на ногах. Тимур громко вздохнул, хрустнул пальцами и принялся копошиться в коробке. — Не квартира, а проходной двор какой-то…        Осип осторожно присел на край дивана, чтобы Кристине не приходилось тянуться, закинул ногу на ногу и наблюдал за разворачивающимся цирком с видимым восторгом. Теплый шерстяной свитер доходил ему до горла и царапал пряжей светлую щетину на подбородке. Осип смотрел как бы вскользь, мимо Тимура, и Кристина гадала, о чем он думал.        Она перехватила его вторую руку и принялась за нее, пока он привыкал к колющему ощущению в оттекшей ладони.        Тимур щелкнул кнопкой на чайнике и ежась подошел к занавешенному окну. Нахмурился, прищурив глаза. Постучал упаковкой пантенола по подоконнику, что-то неслышно проворчал.        До кухни наконец дополз скинувший промокшие кеды посреди коридора Артем и встал у холодильника, засекая время, когда Тимур наконец обнаружит его присутствие в комнате. Бесшумно вскрыл банку колы, немилосердно отковыряв пальцем крышечку.        Кристина ставила на пять минут. Осип наклонился к ней и шепнул, что максимум — три.        Она осклабилась, сверкнув наконец отрастающими обратно клыками, и широко зевнула.        — Поспи, ребенок, — посоветовал Осип и поднялся с дивана, — всю ночь колобродила. Хорошо себя чувствуешь?        Кристина пожала плечами и перевернулась на бок, удобнее устраиваясь в маленьком пространстве.        — Просто устала, дядь, — ответила она, — ничего серьезного.        Осип согласно кивнул ей, улыбнувшись, от чего в уголках глаз у него разбежались тонкие линии мимических морщин, еще раз взъерошил волосы и отбыл из комнаты, даже не поздоровавшись с Артемом. Кристина сонно проводила его высокую фигуру, моментально утонувшую в темноте коридора, светлыми глазами.        — Пришел оптимист на кладбище, — монотонным голосом продекламировал Артем, привлекая к себе внимание снова нервно дернувшегося Тимура. Кристина подавила смешок. — И увидел сплошные плюсы.        Глаша, сидевшая на втором подоконнике, неприлично громко засмеялась, скинув голые ноги на пол, и сложила на коленях книгу, которую читала. Пестрая размахайка сползла у нее с одного плеча, и она зевнула. Улыбнулась Кристине, и та вернула ей такую же широкую ухмылку в ответ.        — Ты, — прошипел Тимур, прислонившись к стене, — задрал. Честно. Веришь, нет?        — Верю.        — У-у, прям как сорок лет в разводе, какая прелесть, — едко протянула Глаша, подбирая с пола заряжавшийся ноутбук.        Закипел чайник, и кухня погрузилась в приятный шум, прерываемый короткими репликами.        Кристине казалось, что она задремала и лишь изредка выплывала из сна, чтобы уловить тихо отпущенную шутку Тимура или организационные вопросы от Глаши, которая заканчивала со сводкой новостей для вечернего поста журнала.        Снилось ей что-то темное и холодное, почти неприятное, и сквозь сон она чувствовала медный привкус, собравшийся во рту — наверняка снова прокусила язык с непривычки. В ушах отдавался пульс, что-то гудело и свистело. Страх путался в горле.        Теплая рука схватила ее за плечо, и Кристина резко дернулась вверх, сбросив с себя остатки дремы. Рвано вдохнула, оглянулась вверх, на хмурого Артема, который и разбудил ее.        У него всегда были раскаленные руки. Непохожие на учительские, еще тогда, в интернате. Учительские руки холодили кожу и привязывали к кровати. Они делали больно, и Кристина эту боль не любила.        Это не воспитательница, успокоила она себя сама. Это просто Артем.        — Напугал, — неуверенно объяснилась она.        Артем ощутимо расслабился, но сощурил глаза: не поверил. У него была хорошая чуйка в таких вещах, и Кристина иногда завидовала. Ей сложно было разбирать чужие эмоции.        — Ты будешь ужинать? — спросил он, и только сейчас Кристина заметила скопившуюся у стола «домашнюю» часть Лиги.        Тимур, перевалившись через стол, указывал пальцем в Глашин доисторический «Асус», Алексей Сергеевич убавлял газ на плитке под большой кастрюлей, дядь Осип перебирал раскиданные по столу свежие напечатанные листовки и морщился на препирающихся Тима и Глашу.        Кристина кивнула, прогоняя последнюю слабость со сна, и сползла с дивана. Прошлепала босыми ногами к своему обычному месту, опустилась на стул, сразу подтянув к себе одну ногу. Оглянулась на диван, на котором сиротливо возвышалось сбитое к краю одеяло, и скорчилась: забыла телефон, а вставать снова было лень. Голова была словно ватная.        Перед Кристиной резко опустили тарелку с двумя вареными картофелинами и сосиской, и она улыбнулась, расслышав теплый масляный запах нормальной, а не просто размороженной и безвкусной еды.        — Нет, вот это предложение перестрой, — предложил Тимур, запихивая в рот половину своей сосиски, — криво звучит.        Перегнувшись ему через плечо, Артем тоже всмотрелся в ноутбук и согласился, на что Глаша лишь сморщилась, но все же переписала строчку. Тимур одобрительно кивнул, и сводка ушла в публикацию, немного подвиснув из-за глючащего интернета.        — Не думаю, что завтра все это затянется, — устало рассудил Алексей Сергеевич, вернувшись к столу уже со своей порцией. — Савосин, как обычно, пройдется парой ласковых по поправкам, Тихановский — да что он сделает, если так подумать, вообще… Бессмыслица полная. Только раздраконить властей и от омона побегать. А нам их задницы спасай.        Артем кашлянул, и Алексей Сергеич махнул ему рукой, мол, говори уже.        — Во-первых, с приездом Шилькевича пошли слухи про какие-то активные действия. Вы же знаете, чем он занимается?        Стол напряженно стих, пока дядь Осип внезапно не ответил.        — Геройское оборудование, — разъяснил он. — Это больше белорусское, конечно, но наши с его фирмой часто сотрудничали. Значит, Шилькевич теперь точно тихановец? Не понимаю, правда, зачем ему метаться из Беларуси сюда. Что-то происходит, если только. Зачем нашим человек с такой специальностью?        — Может, сильная причуда, — наобум сказала Глаша, скрестив руки на груди. Растрепанные белые волосы, неуложенные, упали ей на лоб. — Хотят продвинуть героя из народа, отступника, например.        Тимур зло рассмеялся, откусив еще один кусок от несчастной сосиски. На фоне неслышно шумел телевизор, и из-за единственной включенной лампы в комнате его синий свет мягко ложился на лицо Тима, выбеляя неровный шрам в уголке рта.        — Не, херня, Шойгу на это не согласится. Да и кого им продвигать? Не было новостей про выбросы сильной подавленной причуды.        Тут уже заговорил Артем, отложивший в сторону вилку. Он оглянулся на телек, где заиграли вечерние новости, и вздохнул. Алексей Сергеевич чуть подкрутил звук, щелкнув пультом.        — В подполке Тихановского могли найти. Там же устроили цирк этот. Учат народ пользоваться причудами, а они и рады. Бойцовский клуб на максималках. Там мог кто-то объявиться.        — Но присылать ради этого бывшего ведущего разработчика страны? Трата времени, — не согласился Осип. — У бацьки с героикой все еще плачевнее, а когда Шилькевич вышел из фавора после тех скандалов с поддержкой первых выходов Тихановского, он его бы не выпустил просто.        Подполка… Леся ходила туда, она сама говорила. Кристина нахмурилась.        — Там правда много сильных, которые хотят что-то менять, — сказала она. — Я знаю девчонку, которая там и мужиков на лопатки кладет за пару секунд. Антигравитационная причуда, вроде.        — ...завтра ожидается потепление. Температура в столице поднимется до плюс-двух…        — Антигравитационная? — удивился дядь Осип, и Кристина кивнула. Олеся правда была крутой. — Это как? Делает вещи невесомыми, что ли?        Прожевав дольку картошки, Кристина снова качнула головой, и Осип задумчиво почесал подбородок. Тимур подозрительно затих, покосился в сторону Артема.        — У Тихановского есть интересные связи. Недавно видели в одном баре, как же его… — Артем изобразил усиленную работу мысли, намеренно растягивая время. Размешал свой остывший кофе, стукнув ложкой по стенкам чашки. — Мой информатор мог ошибаться, но это, вроде как, был один из бывших героев. Которых убрали. Не помню точно. У него была неприятная причуда, мы с ним однажды пересекались случайно.        — Неприятная — это как? — уточнил Тимур. Он явно слышал об этом впервые, и ему это заметно не нравилось. Он не любил чего-то не знать. — Героев с неприятными причудами не существует. Это факт.        Артем закатил глаз так сильно, что Кристина почти подумала, что он сейчас так и застрянет в обратную сторону, и усмехнулась. Она быстро доела картошку и поднялась из-за стола с тарелкой, на автомате забирая с собой еще и пустую кружку Глаши, которая погрузилась в чтение и забыла про окружающий мир. Кристина сгрузила посуду в раковину и залила водой, чтобы потом вернуться и быстро домыть.        — Неприятная не в этом смысле, Тим, — вздохнул Артем. — Короче, зайду с другой стороны. Левитан.        — Левитан?        — А с ним что? — внезапно присоединился дядь Осип, напрягшись.        Кристина заметила, как он дернул рукой, причудливо выкручивая запястье, словно собирался начать свое шаманство, а затем сжал ее в кулак.        — Лет шесть назад, может больше, я хер помню, он же работал в паре с еще одним героем. Этот и попал под чистку, помните? Когда был чертановский кризис. Ну, когда Тодоренко умудрился замять… инцидент.        Кружка, которую Сергеич успел вручить дядь Осипу, громко опустилась на стол, и Кристина удивленно взглянула на подавшегося вперед мужчину.        — Ты про Стирателя сейчас, что ли? — необычно глухим голосом спросил дядь Осип.        Артем хлопнул в ладоши.        — Стиратель! Да, он. Вот, Тихановского видели с ним недавно.        — Хорош орать, — внезапно сказала Глаша, и все застыли, забыв, что она вообще сидела рядом. — Спасибо.        Дядь Осип опустил локти на стол, всмотрелся в разноцветную клеенку, закрывавшую дешевое дерево.        — Интересно, что Якову могло от него понадобиться? — в пустоту проговорил он, и Тимур кивнул.        Прогноз погоды успел закончиться, и на канале — Кристина только сейчас разглядела иконку-единичку в верхнем углу — заиграла заставка «Голоса».        — Без понятия, что, но это явно не просто так. Завтра будет весело, вот что ясно.        Завтра. Кристина обвела глазами собравшихся и незаметно улыбнулась уголком губ. Завтра будет большой, замечательный день.        Как минимум потому, что она увидится с Олесей вживую. Это было приятным знанием, и Кристина не могла сообразить, почему ей хотелось, чтобы время шло немного быстрее.        — Господи, переключи эту нудятину.        — Но это смешная «нудятина».        Однако она волновалась за своих. Тимур всегда чувствовал, если что-то должно было пойти не по плану, и обычно перед этим был ненормально рассеян, словно все не мог собраться, и сейчас ситуация повторялась. В прошлый раз, когда такое было, Артему пришлось наложить одиннадцать швов, потому что только он мог пойти за чипсами с солью посреди ночи и в итоге попасть в перестрелку какой-то местной гопоты.        — Если вы сейчас оба не заткнетесь, я вас заморожу к чертовой матери, — угрожающе произнесла Глаша. — Шнур истину глаголет, вообще-то.        Кристина все еще не могла сообразить, как ей так повезло попасть к ним. За это надо было сказать спасибо дяде Диме, но… От него уже давно ничего не было слышно. Возможно, снова попал за решетку.        — Не нервничай. Чаю?        — Спасибо, Алексей Сергеевич.        Надо было собрать вещи. Что-то теплое, чтобы не замерзнуть, но и легкое, чтобы можно было быстро уйти с точки. Если Тихановский планировал что-то долго снова объяснять (бес-по-лез-но!), то она там закоченеет просто, столько стоять на одном месте…        Ненадолго воцарилась спокойная тишина. Глаша с Кристиной перебрались обратно на диван, а Алексей Сергеевич ушел в другую комнату — спать, потому что ему нужно было выспаться и успеть на утреннюю смену перед митингом, из-за которого опять парализует центр. На экране ни один из судей не повернулся к исполнителю.        — Что-то должно случиться, — тихо начал Тимур, разглядывая свои перчатки. — У них есть какая-то стратегия, план. Если они достали этого вашего Шилькевича…        — И если Тихановского видели со Стирателем, — добавил Артем.        — Значит они собирают информацию и готовятся к чему-то, — заключил дядь Осип.        Кристина не знала, как ей себя по этому поводу чувствовать. Почему-то стало пусто и одиноко. Захотелось написать Олесе, но эту идею она быстро отмела — лучше дать ей спокойно поспать перед завтрашним днем: он обещал быть тяжелым.        Кристина в тысячный раз проверила свой рюкзак: бутылка воды, пакетик со шприцами, паленые документы (лучше бы им не понадобиться) и павербанк для телефона. Вроде бы все было на своем месте, но чувство, словно она забыла что-то важное, все равно не покидало ее.        Горький страх комом встал в горле, перекрывая дыхание — Крис впервые так волновалась. У неё дрожали руки, и она глянула на них как на предателей. Чуть не выронила телефон.        — Иди спать, мелочь, — донесся до нее приглушенный голос Тимура. Он все еще торчал на кухне над компом, внимательно что-то изучая: может, перечитывал последние новости.        Ему тоже надо было выспаться.        — А что насчет тебя? — поинтересовалась Кристина, откладывая наконец темный нетяжелый рюкзак в сторону.        Она потерла снова слипающиеся веки и сладко зевнула, через силу отгоняя от себя подступающий тремор.        — Я тоже скоро лягу, обещаю, — отчеканил Тим, не поднимая головы. Кристина ему, конечно же, не поверила. У него была неприятная привычка накручивать себя по пустякам, и сейчас он явно пытался себя за что-то снова винить. Она не вдавалась в подробности его биографии — она вообще мало что знала о том, кто был Тимур такой — но на личном опыте могла представить, с чем он сталкивался и чего боялся. Крис с тревогой проследила за его ссутуленными плечами, усталым, но собранным взглядом.        Временами ее нервировало то, как мало она о них всех знает. Но они были семьей и заботились о ней — каждый в своей изощренной манере, и Кристина не могла этого не ценить. Она была обязана им жизнью.        — Да ну? — мягко ухмыльнувшись, спросила она.        — Честное пионерское.        Кристина фыркнула. Он был неисправим.        — Ладно, спокойной ночи, — сквозь очередной зевок пробубнила она и все же поплелась в комнату.        Тимур не ответил, так и не отводя глаз от слабо подсвеченного экрана с открытой статьей — и не Глашиной.        Шойгу поддержал последнее высказывание Тодоренко…        Ну, а как же.        Двадцать третье ноября обещало быть долгим, тяжелым и интересным.