[ НИКОГДА-НИБУДЬ ]
В Библии говорилось: почитай отца и мать своих, не укради, не убий... У Артура было много — очень много — вопросов к заветам, он мог на каждый из десяти подобрать минимум два железных контраргумента, что заповедь эту нарушить иногда просто жизненно необходимо. (И не так уж и наказуемо.) Ник, он же Хоккеист, выдвигал теорию, что Артурова одиннадцатилетняя копия уже настрадалась за все грехи его взрослого, причем так, что нужно предложить РПЦ причислить его к лику святых. Артур очень резонно слал его по известному маршруту, а Ник, криво (потому что выбили шайбой челюсть в детстве) улыбаясь, продолжал называть его просто и коротко Христом. Все десять заветов с легкой руки старшаков ежедневно нарушались в точно забытой Богом районной школе, где со стен можно было соскабливать пальцем штукатурку, она забивалась под ногти, и приходилось выковыривать из-под них расколотую шпаклевочную пыль. Где в кабинете географии на девочку упала лампа и там же взорвалась, где у золотого медалиста встало от наркоты сердце. На четвертом этаже, если повернуть в правое крыло и потом налево, в мужском туалете, где за столько лет отсутствия ремонта больше не было дверей, где все стены были исписаны черными маркерами и синими ручками, цифрами айди страниц ВК, контактами барыг и расценками на все, что имело и не имело названия на рынке, и прочая, и прочая, и прочая — именно там все заповеди дружно схлопывались, потому что больше не могли вынести такого безбожия. Спустя год Артур вывалился оттуда с прилипшим как репей погонялом, лучшим другом-наркоманом и чересчур радикальными взглядами на жизнь. Прямо за барную стойку в клуб своего неофициально-официального опекуна. Артур поставил на столешницу ярко-синий коктейль с водкой и одной рукой забрал три пустых шота, которые подвинул поближе Ник; пальцы приклеились к липким от алкоголя бортикам. У Артура начинал закипать мозг и кончаться терпение. — Да даже если так, — он сложил в мойку рюмки, развернулся обратно к стойке. Хотелось спорить и доказывать, но он не умел ни того, ни другого. Арсен Левонович протирал темные стекла круглых очков (Мирон смеялся, что он бессовестно косит под молодого Агутина), и в полутьме икеевских фонариков, которыми они обмотали два года назад бар, почти не было видно светлого, едва ли светлее кожи, шрама, рассекшего лицо пополам — от края волос и до самой челюсти. Не было видно его синяков под глазами, не было видно, что один зрачок светлее другого из-за прогрессирующей катаракты, в расстегнутом вороте не угадывались отметины от когда-то порезавших его стеклянных осколков из выбитых взрывной волной стекол. Следы от пуль — пять выстрелов, как будто проиграл в русскую рулетку все шансы на выход из игры. Кожаные черные перчатки на руках. Но Арсен Левонович он здесь был точно не для Артура. Для Артура он был просто-напросто Арс. В сумрачных дворах, вдоль безлюдной улицы, где ходил всего один автобус, спрятанная от чужих глаз, горела вывеска клуба. Никакого гениального концепта, но местных тянуло и так. А знающих чуть больше положенного сюда тянули другие люди — такие, как Арс, от которых можно получить помощь и крышу, даже если ты в уголовном розыске и прячешься от ментов, хотя менты сидят за соседним столиком и закрывают на происходящее глаза. Коробка Шредингера среди таких же бетонных коробок. Нейтральная территория с непримечательным именем. Жесткая кириллица вывески, отдающие эпохой плакатного искусства буквы, искусственная, пробирочная фамилия, потерявшая свои корни. Шутка ли — Мирон прятал репродукции «Девятого Вала», «Гнева морей» и «Дороги на Ай-Петри» по всем закуткам, где только мог. Артур стоял за стойкой и ждал обидно не случившийся в две тысячи двенадцатом конец света, Арс протирал очки, прежде чем снова спрятать себя от незнакомцев, Ник дорвался до бутылки кока-колы и заливал ее в виски сам. Артура бесило, если за его работой смотрели впритык, но у Арса и Ника были определенные привилегии. У Арса — на правах спасшего его шкуру из Интерната, а у Ника — на правах лучшего и единственного друга. Голову спокойно грело выпитым феном, руки мелко дрожали. Он разбил днем рюмку, когда переставлял все за стойкой, а пальцы онемели и перестали держать — рюмка полетела вниз, пришлось собирать осколки. Сидя на корточках под стойкой с совком в руке, он чувствовал себя глупо. Вытаскивал стеклышко из ладони — впилось прямо в старый шрам от гвоздя, с рубашки пришлось застирывать кровь, — чувствовал себя еще глупее. Может, действительно в РПЦ написать? ...Или окончательно податься во все тяжкие и дойти до координатора Лиги, с которым он общался. Хоть кто-то что-то делает. Тихановцы же просто тратили время, людей — словно те не имели никакой ценности. — Даже если так, Солидарности словно посрать. Сто задержанных, и то благодаря Лиге. Что имеем? Савосин, Тихановский и остальные в автозаке, Эренбург как-то выбрался, а Лига, как и всегда — сухой из воды. Это дебилизм, Арс, — Артур посмотрел на него в упор. — Они говорят, что помогут, что решат проблему, но в итоге ни хера не меняется. — Не заводись. Арс был — бетонная стена. Три метра песка-щебня, секретов и прошлого, непробиваемый, вечно спокойный, как танк — словно он ничего не чувствовал и не переживал никогда и ни из-за чего. Мирон часто замечал, что Артур неосознанно копирует Арсена в этом, хотя Артур просто делал как привык и был научен: не болтать, под ноги не лезть, шаг вправо, шаг влево — расстрел. Если Интернаты везде одинаковы, что удивляться схожести продуктов их производства? Однако Мирон не был похож ни на Арса, ни на Артура, хоть и вылез из того же дерьма, он был слишком… положительным человеком, вечный плюс, неиссякаемый искусственный оптимизм. Вот только пьяный и усталый дымит на балконе, когда думает, что никого нет дома, именно он. Все врут и притворяются. Может, даже Тихановский — а это просто запутанная шахматная партия, чтобы разом привлечь к ответственности громадную кучу людей, которые ему верят. Артура бесило все: и Солидарность, и Тихановский, и в последнее время Арсен, потому что окончательно спутался с Тихановским, потому что проигнорировал единственную за все эти годы просьбу. Артур соскребал с пола доверие, как сегодня осколки — только не было совка, и все стекло застревало крошкой в руках. Прошло восемь лет с Интерната, но ничего не изменилось, стало будто хуже. А как только появилась на поле игры Лига, власти промахнулись и сели голой жопой в воду — потому что Лига не про пустые обещания. Именно из-за них в прошлом году подняли комендантский час еще сильнее, он ощутимо урезал в «Айвазовском» клиентооборот — люди внимательно следили за временем и уезжали либо раньше, либо оставались до пяти утра и валялись по лаунж-зоне как раскиданные игрушки. Складской взрыв, запустивший Лиговскую популярность на орбиту, нельзя было считать хорошим поступком честных людей, воюющих за мир, но Артур и не считал. Просто допускал, что там все могло быть иначе, чем описали в сводках новостей. В какой-то момент даже верил, что все было иначе. Год назад его спас лиговец. Фокусник. За ворот оттащил от него обмудка с шокером, сложил того на землю, как куль с картошкой, а на том месте, где Артуру вдарили в бедро «Осой» секундой назад, просвистела еще и пуля. Артуру повезло наткнуться именно на Фокусника: тот выдернул его с линии огня двух враждующих банд и увел окольными путями к шоссе, в безопасность. Он был похож на персонажа какой-нибудь театральной постановки, наигранно карикатурный, когда прятался под маской — жуткая, из папье-маше, гипертрофированная. А когда не прятался и маска болталась в его руках, то тихо отвлекал его разговорами от горящей огнем ноги и придерживал, чтобы не упал. Он не был страшным мутантом, как любили описывать лиговцев провластные журналюги, не был даже устрашающим. Обычный, нормальный мужик. Шутил что-то. Артур не чуял от него опасности, как чуял практически ото всех, и это можно было считать хорошим знаком. Арс смотрел на все, с Лигой связанное, с подозрением. Подозрительным здесь было только то, что из них с Фокусником на сумрачного бандоса тянул именно Арс. Вообще-то, бывший герой. Точнее, стертый. Он облокотился на стойку и посмотрел Артуру в глаза поверх очков. Еще чутка наклонится — и будет прям Кубриковский взгляд, от которого морозит, хотя от прямого взгляда Арса все леденело и так — Артуру доводилось видеть его причуду, и он бы очень не хотел повторять этот травмирующий опыт снова. — Артур, — устало сказал Арсен, подвинув к себе пепельницу; упаковка красных «Мальборо» материализовалась на стойке. — Мы не можем бросаться на баррикады и устраивать гражданскую войну. Погибнут люди. Арсен был пиздоболом. Люди гибли и так, и эдак. Это было в людей заложено — помирать от всякой херни. Дети пачками мерли в Интернатах, еще одного стертого героя сейчас где-нибудь закатывали в тазик с бетоном и спускали в водоем за городом, школота травилась наркотой и отсутствием родительского внимания, герои стреляли в невинных людей, в мусарнях пытали. Люди погибнут в любом случае. Важно — за что именно. От бездействия пустословов, которые ничем не лучше широкомордых депутатов, или в борьбе за лучшее будущее, где на ребенка не наденут собачий намордник. Ник следил за их беседой безо всякого интереса, но для приличия. Он слушал ее уже в сотый раз. — Словами делу не помочь, — Артур потянулся к своему мохито и втянул ледяное через трубочку, к которой прилип мятный лист. — Слова еще ни к чему хорошему нас не приводили. Арсен не стал отвечать, махнул рукой и исчез из-за стойки, как будто его там и не сидело. Они с Ником переглянулись — одинаково заебанно. — Может, есть какая-то изъебистая причина, почему он не принимает сторону Лиги, просто ты о ней не в курсах, — предположил Ник и протянул свой стакан, чтобы чокнуться. Артур вздохнул. — Кстати, — добавил Ник, оглядываясь, и наклонился ближе. — Славянина кокнули. В субботу ночью. — Что, фортуна иссякла? — ему не хотелось радоваться чьей-то ранней смерти, но если ты не собираешься жить по понятиям, а планируешь торговать херовым дерьмом, рано или поздно это аукнется. — Не тем наркошам паль продал? Славянин когда-то работал с Ником, потому что Ник в силу причуды мог доставать много морфина, и они выгодно сотрудничали, а потом Славянин зарвался и захотел откусывать бóльший кусок, подзабив на качество. Ник сразу ему сказал, что это его быстро угробит. Прошло полгода — и вот тебе пожалуйста. Хорошо, Ника не коснулось, они разорвали соглашение. Но кто мог убить? Славянин был акулой рынка, единицы знали, где он базируется. Ник опрокинул в себя стакан и помолчал. — Говорят, последним его покупателем был Сперанский — через посредника. Артур чуть не выронил шейкер из рук. Наверное, смятение в связи с последним обсуждением Лиги слишком четко отразилось у него на лице, потому что Ник быстро поправился, взмахнув уже пустым стаканом: — Но это не Сперанский. Возможно, он сам стрельнулся, когда понял, че натворил. Дырка в башке, пушка тоже в лабе валялась. Калибр тот же. Я думаю, Сперанский вряд ли бы оставил это просто так, если бы из его людей кто-то пострадал, вот Славчик и... Того-этого. Хотя бы ушел честно мужик, своей смертью. — Пиздец. Ну ваши дают, конечно. Не хотелось вообще думать ни про наркотики, ни про бизнес Ника, ни про перестрелки и самовыпилы мутных типов. Ему хватило этого кошмара в прошлом году. Еще и музыка дебильная. Мозги долбит. С танцпола играла Циверт, все это модное-молодежное, которое Артуру снилось в кошмарах и разъедало мозг. Он никогда не мог понять бессмысленной толкучки, когда вокруг — сплошное людское море, душно, жарко и потно. И воняет алкоголем. За год работы с лишним он научился игнорировать бессмысленные тексты хит-парада, но иногда обнаруживал, что качает в такт головой на каком-нибудь Тиме Белорусских, и жутко с этого смущался. Когда людей под утро оставалось три пьяных калеки, он мог поменять плейлист на что-то свое, а еще, в редкие свободные дни, Мирон тянул свои длинные пальцы к диджейскому пульту и делал что-то слушабельное, с которого тащились уже все. Еще он не любил толпу, потому что почти все разбивались по компаниям, а по углам лизались парочки — из его островка свободного пространства и алкогольной зависимости вообще много что было видно. Неужели им вот так — и приятно? Прям норм? Выглядело пошло и превращало ближайший квадратный метр в стрип-клуб. Совершенно не его дело, конечно, кто там и с кем, но… Бесило. Возможно, он просто завидовал их способности не думать, когда захочется. Ник пощелкал перед ним пальцами, вырывая из потока мыслей. Спросил: — Че ты один сегодня? Шура на блядках? — У Шуры нет смены сегодня, а если б и была, вряд ли он бы променял ее на блядки. Это больше в духе Розы. Артур выпрямил спину, потянулся, почти зацепив рукой светодиодную ленту, зевнул. Оставалось часа четыре до комендантского, самый час-пик. В понедельник вечером приходили особо отчаянные и те, кому нечего терять. Но приходили не пить, а подергаться под «Грустный дэнс» или двух чуваков с нечитаемыми псевдонимами: хамали навалил, хавалинамали, ха… Нет, это какой-то тихий ужас. Артур отказывался. До Шуры у них работала высокая девчонка с темно-малиновыми волосами, Роза, очень похуистка, но со знанием дела. Арс ее притащил откуда-то по связям, мол, надо на что-то жить, загадочно распространился, что у Розы условка: разбила какому-то воздыхателю голову бутылкой «Финки», а воздыхателя кто-то совсем некстати крышевал, причем не из наших. Роза стреляла ему сигареты и учила интересным вещам. Потом она куда-то делась, и появился уже Шура — Артур не спрашивал куда, не спрашивал и откуда. Так было нужно, говорил Арс, и Артур не перечил ему. Наверное, стоило. Роза производила впечатление крутой старшей сестры, и иногда Артуру было интересно, что с ней сейчас и как — эфемерный интерес, растворявшийся с приходом следующей мысли. Сегодня Ник предложил забрать его к себе и потаскаться по городу в коменду, развеяться, но Артур очень тяжело на него посмотрел, и Ник стих, как шелковый. Поймает патруль — пиздец им, если полезут шею проверить — пиздец вообще всем, Артура не спасут даже липовые доки. Интернат растил их как свиней на убой, как товар на продажу Мингеру или в органы, и каждому ставил клеймо. Артур потянулся провести рукой по затылку; где-то там, под горлом свитера, чернел едва заметный штрих-код с идентификационным номером. Хер чем перекроешь. Ник предложил как-то по приколу отсканировать его в магазе, Артур заулыбался и предложил отсканировать его лицо кулаком. И потом пустить Ника целиком в свободное плавание по Москве-реке. Если там есть живность, Ник всецело достанется ей. От Шуры действительно было мало что слышно в последние дни — с его участившимися съебами с работы, когда Артур под конец смены оставался один и в запаре бегал туда-сюда как больной, и эти «уйду пораньше» были вообще не кстати. Арс как-то заметил, спросил, Шура сказал: семейные обстоятельства, Арс отлип и больше не прикапывался, даже зарплату ему не урезал. Волшебные семейные обстоятельства, которыми можно и потоп объяснить, и скул шутинг, и все покивают головой и скажут с великим пониманием: да-а, семейные — это важно. Когда нужно было пропустить школу, не важно, по болезни или нет, Арс тоже писал какую-то бумажку — по семейным обстоятельствам, и Артура не трогали. Может, это был тайный шифр, смысл которого утерялся при передаче от поколения в поколение во всей бюрократической круговерти. — Стопэ, — Ник дернул его за рукав свитера и подтянул ближе, Артура утянуло вперед через стойку. Ник развернул его на восемьдесят градусов, в сторону лаунж-зоны, где стоял Арс и… — Это че, Тихановский? Так, так, тихо, только не бросайся на деда. Артур обнаружил, что с силой сжимал край стойки, ладони тронуло липкое. — Бля, рил он, — сам себе ответил Ник и приподнял брови. — Не думал, что увижу вживую. — Меня уже начинает от него тошнить, — честно признался Артур. Арсен беседовал с Тихановским, и в темноте было не разглядеть, положительно протекала беседа, или нет. — И что Илья в нем только нашел. — Пути Ильи неисповедимы. У Ильи, или, как его теперь прозвали в прессе, Эренбурга (выступил эпично, респект, но бесполезно), были неординарные способности к коммуникации с людьми, возможно, это была его причуда, хотя на прямой вопрос он отшутился и как бы честно сказал, что беспричудный. Артур не особо поверил: он тоже считался для всех беспричудным, кроме Ника и Арса с Мироном. В первый раз Артур увидел Илью, когда тот пришел с Савосиным и Тихановским; старшие выглядели здесь лишними, слишком приличными, а вот Илья — в самый раз. И пока Арсен решал какие-то вопросы с лидерами Солидарности, Илья заговорил Артуру зубы и успел прикончить стопку водяры, прежде чем Тихановский пришел и, поглядев на это безобразие, утащил его за шкиряк в обсуждение. Артуру стало очень искренне его жаль. Потом Илья регулярно появлялся в клубе и без своих бодигардов, затем познакомился и с Ником, а у Ника очень кстати оказался лишний пакетик травы, и вот они уже второй месяц слали друг другу всратые фотки Незенко со всех ракурсов и пытались понять, реально ли у него накладные уши. — Я не буду ему наливать, — сразу сказал Артур, когда Арс вернулся к стойке. — Вообще-то, я плачу тебе зарплату, — аргументировал он. — Успокойся. Просто достань мне вон ту бутылку и два стакана. — Ты тоже будешь пить? — Немного. Не беспокойся. — И не говори Мирону? — продолжил логическую цепочку Артур. Ник на фоне подавился вискарем, и Арсен с обреченным видом похлопал его по спине. — Верно, — он забрал бутылку, еще раз оценил жизненный статус Ника и исчез в лаунже. Ник наконец откашлялся и теперь пытался отдышаться. Они переглянулись. Артур держался из последних сил, чтобы не засмеяться, но Ник выглядел таким потерянным. Он немного побаивался Арсена после того, как тот, проходя мимо, схватил со стойки нож и «ради спортивного интереса» с десяти метров метнул в мишень для дартса. Попал в середину, сказал, что растерял навык, а потом просто ушел, как будто ничего экстраординарного не произошло. Ник потом очень неуверенно переспросил, чем Арсен занимался до клуба, и Артуру пришлось на ходу выдумывать профессию, которая была хоть каплю связана с метанием ебучих ножей. Не выдумал, сказал: хобби. Ник ответил: пиздануться. — Христ, я очень сильно извиняюсь, — внезапно сказал кто-то, и Артур удивленно узнал Шурин голос. Ник уже пришел в себя и по-совиному крутанул головой — тоже узнал. Шура выглядел так, словно у него кто-то умер. Нет, он, конечно, выглядел так всегда, но сейчас — особенно. — Может, нужна помощь сегодня? — с некой степенью отчаяния в голосе спросил Шура, и Артур удивился еще сильнее, но не успел ответить. На стул рядом с Ником бодро прыгнула высокая шатенка, и кольца на ее руках звякнули о стойку так громко, что было слышно даже через оравшую с танцпола «Девочку в тренде». Ник уставился. Артур уставился тоже. Тяжело перевел взгляд на Шуру, а потом на саму девушку, которая на Шуру не смотрела вообще, а смотрела на прейскурант. Ага. Понятно теперь, где ты пропадал. Ник не удержался и озвучил его мысли: — Я же говорил, он на блядках. Шура повернулся к нему и поглядел так, что стало очевидно — за еще одно слова Ника подожгут на месте, и надо успеть продумать план тактического отступления с последующим купанием горящего Ника в сугробе. — Познакомь хоть, — предложил Артур. Девушка клацнула кольцами вновь и представилась сама, и всем в радиусе двух метров стало очевидно, что это не Шура склеил ее, а она его. — Валерия. Можно просто Лера, — она обескураживающе улыбнулась и, не стесняясь, протянула руку. Артур пожал ее просто по инерции, по привычке представился Христосом. Хватка у «просто Леры» была жесткая. — Две «Маргариты». Мне. По карте. Артур молча повиновался и подвинул к ней терминал, пересекся с Ником глазами. Ник все еще пялился на Шурину спутницу так, словно у нее выросла вторая голова. Потом Ник посмотрел на Артура, и в этом взгляде было так много боли, что Артур с силой сжал зубы, чтобы не заржать. Он искренне обожал Ника и ценил больше жизни, но Валерия выглядела так, словно выскользнула с обложки Вог, и в кавалеры ей нужен был как минимум миллиардер с внешностью Бекхэма — то есть, просто Бекхэм. Шура слабо тянул на Бекхэма или миллиардера, но Артур не был слепым и прекрасно знал, сколько стоят Шурины наручные часы и что написано на бирке Шуриного пальто, висящего в комнате для персонала. А Ник жил с дедом и толкал наркоту. Это просто другая лига. Нужно было смотреть правде в глаза — и Ник смотрел и понимал, что у него ноль шансов. Тем более, она уже пришла с Шурой. — Это Лера, моя… девушка, — наконец прояснил Шура, на мгновение замявшись, словно он не был уверен в том, что говорит. — Лера, это Артур, то есть Христос, то есть… — Просто Христ, не парься, — помог Артур, пока пытался найти апельсиновый ликер. Шура уже бухой, что ли? Обычно речь у него не так скакала. — Да. Это Ник, общий знакомый, — продолжил он, и Артур даже остановился, когда понял, что Шура представил Никиту. — Очень приятно, — Валерия пожала руку и Нику — Артур обернулся вместе с шейкером, чтобы успеть на это представление. Очень сильно пожалел, что не успеет еще к телефону и сфоткать, потому что лицо Ника надо было видеть. Как у утопающего. Артур заставил себя отвернуться. Это не его дело. Ладно. Возможно, ему все же нужна была помощь Шуры — краем глаза он заметил ввалившуюся со стороны входа уже поддатую кучу тел. Арса видно не было — и Тихановского тоже. Лаунж был безжизненно пустым, разве что за крайними столами с перегородками кто-то сидел: по стилизованной рабице блестели неон и тени. Интересно, как быстро ему втащат за переключение Белорусских на Скриптонита?[ ГЕРОЙ МОИХ ДЕТСКИХ ГРЕЗ ]
Яков так и не взял телефон. Илья курил у черного выхода магазина и пытался по максимуму вспомнить цифры после запятой в числе пи, чтобы не заснуть прямо на месте, когда Савосин прислал ему короткое: «Он в Айвазовском». И Илья сорвался, сдал смену и поехал к черту на рога, потому что Яков и алкоголь не были хорошо совместимыми вещами. С одной стороны, думал Илья, когда переходил на салатовую ветку, он мог просто обсуждать что-то с Айвазовым и не нажираться. Когда он переходил уже на серую и Савосин написал: «Вытаскивай его оттуда», стало ясно, что нужно рассмотреть ситуацию с другой стороны. Ноги болели. Илья сильнее закутался в куртку, меховой капюшон забился в нос. Еще немного, и снег выпадет уже насовсем. И все будет белым, а потом, когда снег смешают с грязью, серым и черным. Монохромные дворы, черно-белая вселенная. У Шуры волосы — точно снег. Казалось, он наступает на одни и те же грабли. Как было с Димой. Илья с нажимом провел ногтями по разодранному запястью, потому что любая мысль о Диме добавляла очков желанию вздернуться на первом по ходу движения столбе. Нет. Шура не мог быть как он. Шура был совершенно другой. Два разных человека. И все равно что-то… Проскальзывало. Он не стал оставлять куртку в гардеробной, ему просто надо было взять Якова в охапку и увезти домой: от точки А до точки Б. Чем больше Илья думал, какой ебнутый круг ему придется совершить, чтобы забросить Якова до места жительства, а потом доехать до дома самому, тем яснее понимал, что успеть до комендантского будет сраным чудом. Внутри было так шумно, что в кости отдавало вибрацией, казалось, дрожали стены. Дыхание сперло. Что такое опять… Илья с силой проморгался, проверил телефон; он выпадал из рук. На часах — десять-десять. Надо бы загадать желание. Илья всегда загадывал в детстве, но они никогда не сбывались, и он перестал. На Новый год мама всегда писала бумажку и сжигала под куранты. Илья не знал, что она с таким рвением пыталась загадать, а тетя Марина загадочно улыбалась. Разве им так уж плохо живется? Загадывать надо, когда уже нет других вариантов. Загадывать — и молиться. Авось в небесной канцелярии на тебя сверху поглядят сквозь пальцы и пробьют белой краски, чтоб вылить на черную полосу, по сниженной цене. Где была небесная канцелярия, когда следы от пальцев не получалось стереть с запястий и бедер? Только сдирать. Загадывать — удел отчаянных. От музыки моментально разболелась голова. Сначала он думал подойти к Христосу и спросить, не видел ли тот Якова, но Христос питал к Якову какую-то личную неприязнь и делал очень сложное лицо, когда про него заходила речь. И к бару было не пробиться — слишком много народу. На секунду Илье показалось, что он видит двухцветную бошку Шуры, но он списал это на усталость: было бы совсем некстати с кем-то пересечься. Просто не сейчас. Когда… Он сильнее сжал разодранное запястье. Прошло уже полгода, что ж ты все не отпускаешь, сука такая. В него кто-то сходу врезался, Илья тактично отступил в сторону, «куда прешь, бля?» прилетело в спину. Через танцпол пробрался до лаунж-зоны, параллельно собрал с какой-то девчонки все блестки плечом, она зацепилась за него репеем и широко улыбнулась: синяя помада смазалась, под глазами блеснула посыпавшаяся тушь. Илья осторожно скинул ее руку. Душно. Где же он… Частичная пустота лаунжа показалась благословением, и Илья позволил себе секунду отдышаться, прежде чем врезаться еще в кого-то: смуглая кожа, белые, как сметана, волосы. Женщина бросила короткое «извиняюсь» и освободила проход, длинные волосы метнулись за ней лентами. Черное короткое платье полностью открывало спину, и в вырезе было видно длинный, некрасивый шрам, рассекающий лопатки. Илья приказал себе не пялиться. Яков обнаружился не сразу. Из-за неоновых светодиодных лент, намотанных по антуражным перегородкам как мишура по новогодней елке, в глазах все рябило и ехало. Но разглядеть его оказалось не так сложно — тяжело не заметить двухметровую шпалу, согнувшуюся над низким стеклянным столом. Илья, наконец увидев его, выдохнул — живой, вроде целый, издалека не особо пьяный. Подошел ближе — увидел и три пустые бутылки. От него сильно несло алкоголем. Илья поднял одну из бутылок и тяжело проследил, как по донышку перекатились капли. — Яков, — он позвал его громче, чтоб перекричать музыку, но Тихановский все равно не услышал его, даже не отреагировал. Он сидел, закрыв лицо руками, и не обращал внимание ни на что. Илья, словно боялся обжечься, тронул его за плечо, и Яков мотнул головой, издал какой-то нечленораздельный звук. — Яков, вам надо домой. Про себя Илья подумал: и где только носит Арсена Левоновича? Ему нормально, что здесь Тихановский в таком состоянии находится? А если кто-то в прессу унесет? Зря от фейс-контроля отказались. И Яков тоже хорош. Вроде взрослый, а мозгов… Илья тяжело вздохнул и сдвинул бутылки подальше от края, чтоб не разбить, легонько дернул его еще раз, Яков отклеил от лица руки. Волосы прилипли ему к вискам, он выглядел плохо и нездорово. Бледный, кожа пошла красными пятнами на щеках, глаза опухшие. Весь возраст на лицо. На него Яков все еще не глядел — куда-то перед собой, в пустоту. Хотелось укорить, спросить: вы че, рехнулись здесь все? Но попусту тратить время было некогда. — Эй, — Илья наклонился к нему ближе и щелкнул пальцами, Яков медленно перевел на него глаза: светлые и пустые. Илья подождал, пока тот узнает его. Ты сам на это подписался. Ты знал, что легко не будет. Чем Яков сложнее надравшейся тети Марины? — Давайте поедем домой, ладно? Я вас провожу. Яков отвернулся. Волосы упали ему на лицо. Два разных человека. Двадцатилетний Яков на кинопленке и пятидесятилетний Яков в лаунже «Айвазовского». Всемогущий и просто Яков. Герой и человек. Для Ильи он был важен в любой ипостаси. Хотя бы потому, что был где-то неподалеку и помогал просто своим присутствием. А видеть героя таким разбитым и потерянным отрезвляло. Илья не чувствовал отвращения или злости, скорее собственное бессилие. Жалость, возможно. Потерять все, потому что хотел как лучше… Хотя бы не жизнь. Хотя бы. Илья не добавлял пока что, — но не мог про это не думать. — Яков, давайте? — он взял его под руку, вытянул на себя. Яков медленно поднялся следом. Попытался вырвать локоть. — Нет, мы берем и уходим, ладно? Уже поздно. — Не... надо, — несвязно сказал Яков. Розовый неон раскрасил ему кожу. Яков покачнулся, и Илью качнуло за ним. Илья тихо матернулся. — Надо-надо, давайте. Он перехватил его крепче, придержал за локоть, медленно поволок к выходу. Яков заторможенно двинулся тоже. Совершил еще две неуспешные попытки упасть — к тому моменту, как они догребли до прихожей. Яков попросил остановиться на секунду, отдышаться, и Илья успел написать Савосину, что объект найден и взят в заложники. Потом написал знакомому, есть ли шанс сделать пропуск на первый час коменды. Знакомый сказал, что слишком поздно. Илья нервно вдавил кнопку выключения в корпус, расчесал запястье. Якова сильно шатало. Они передвигались больше перебежками, чем шли. От клуба до остановки, потом в автобус до сидений, загородить, потом от остановки к метро, прокатать дважды карту и смотреть, чтобы Яков не навернулся. Хорошо, теперь дверцы не бьют, что есть силы, когда закрываются. И повезло, что людей не так много в вагоне, получилось усадить Якова и стоять рядом всю дорогу. Уже было двенадцать, когда они вышли на кольцевой, и Илья понял, что он не успеет сегодня вообще никуда. Якову вроде бы стало чуть легче: расходился, холодно еще. И, слава богам, никто не узнавал его. — Почему… остановились? — с тяжестью сформулировал Яков, и Илья быстро глянул на него, на секунду отвернувшись от открытой карты метро. — Потому что мы не попадаем к вам домой вообще никак, Яков Виссарионович, — терпеливо ответил Илья. Ну не мог же он тащить его к себе — у мамы сердце не выдержит. Тем более, в таком виде. Или все же мог… Голова отказывалась работать к ночи совершенно. Он снова потянулся к запястью, но вовремя отдернул руку. Не сейчас. Терпи. Терпи. Яков оглядывался вокруг с таким интересом, как будто никогда в жизни не видел Новослободскую. — Знаешь, — пьяно улыбаясь, вдруг сказал он, — я так хорошо помню, словно вчера было… Как мы здесь с Надей Юльевной стояли… Илья со скрипом поднял голову от телефона. Ну, началось. Главная подлянка. Если тетю Марину еще можно было стерпеть, то от Якова он не знал, чего ожидать, и не был готов морально слушать. Игнорировать — как вариант, но это же Яков. Илью совесть замучает. И кто такая Надя Юльевна? Яков никогда не был женат, у него не было детей. Всю жизнь он посвятил сначала кино, а затем — преподаванию и политике. Когда Илья осторожно спрашивал, Яков смеялся и говорил, что как-то не срослось ни с кем, а потом уже поздно было. Илья быстро отписался маме, что будет с гостем, мама спросила: с кем?, Илья сказал: это сложно объяснить, готовься к худшему. Мама что-то очень долго печатала, потом стерла, сказала, что накроет в гостевой, и когда вас ждать? Илья сказал: через час, отослал ей картинку с котенком и курсивной надписью «спасибо». Мама написала что-то еще, но он уже выключил телефон и потащил Якова в сторону поездов. Он надеялся, что мама поймет — она всегда понимала, рано или поздно. Главное, чтобы Яков ничего не учудил. — Что за Надя Юльевна? — спросил Илья, когда Яков застрял на половине мысли и не мог связать звуки в слово. Яков выглядел так, словно пил неделю подряд — потому что поехал не домой, а сразу в чертов бар, к этому мутному Айвазову, где успешно завершил свое трехдневное заключение попойкой. У Ильи начинал дергаться глаз. — Как «что»? Ты не знаешь, кто такая Надежда? — искренне удивился Яков, и на его лице что-то незаметно прояснилось. Бля, подумал Илья, они же со стороны — пиздец, идут зигзагом. Яков был тяжелый и неудобный. Не то чтобы Илья не умел долго тащить тело, но ноги отнимались уже днем, а сейчас и подавно. Им от метро еще пилить… — Надежда Шойгу, конечно же, — улыбнулся Яков.[ НЕ РАЗВОДИТЕ ГРЯЗЬ ]
Мира тяжело рухнула на софу, забросила ногу на ногу, нечаянно задев подошвой край стола — берцы восхитительно хорошо смотрелись с этим платьем. Кир щурил глаза и клацал по зеркальному столу ногтями. — Блин, я, кажется, сбила какого-то пацана там случайно, — она засмеялась и потерла голое плечо. — Забыла, что надо по сторонам смотреть. — Перед такой девушкой не только пацаны, тут стены расступаться должны, — Кир улыбнулся и забрал протянутый стакан. Мира помотала головой. Вот мерзавец. — У девушки серьезные отношения должны быть только с работой, — со знанием дела сказала она, поднимая бокал. — За карьерный рост! Они чокнулись. Кир отстраненно следил за тем, как розовый свет отражался в стекле его стакана. — А выше только звезды… Мира отпила коньяк, поморщилась — не на алкоголь, а на ремарку Кира. Надо поговорить. Она долго думала над тем, что ему сказать, когда забирала его из дома: как подвести диалог к Лиге и маячку на Даби. Она была готова ехать хоть сейчас. В машине остались Макаров, скоросшиватель и удобная одежда. Ее переполняло странное, покалывающее чувство тревоги, чего-то неизбежного и гнетущего, и она не могла вдохнуть нормально. Хотелось бежать и что-то делать. Хорошо, что Кир мог сбрасывать перья, чтоб не отсвечивать — правда приходилось париться в косухе, чтобы не видно было то, что остается после сброшенных перьев. Культяпки, как у куры в магазине. Была одна маленькая проблема. Их не спасло отсутствие крыльев и отвлекающий маневр в виде Мириного мини-платья, потому что пятнадцать минут назад к ним подошел мужчина в темных очках и сказал, что ему не нужны проблемы с правоохранительными органами и чтобы они не устраивали здесь никаких разборок. Он прекрасно знал, кем они были — и если лицо Кира видела каждая собака, то Мира была практически невидимкой: кому интересно, кто там в ментовке сидит? Более того, этот человек знал ее рабочий позывной, к информации о котором была допущена только маленькая группа людей. Он так и поздоровался: — Сокол, Луна. Приятно видеть вас вне службы. Она не могла понять, кто он. Возможно, владелец — другой человек вряд ли был бы заинтересован в том, чтобы «не разводить здесь грязь». Но какое отношение он имел к их внутренней системе… Она пыталась воскресить в памяти его лицо, но ничего не приходило на ум. Черные очки, собранные волосы, шрам на лице, держится слишком уверенно, руки в перчатках. Кир не знал тоже. Поэтому время от времени она оглядывалась вокруг и не могла расслабиться до конца. Она допила свой коньяк залпом и громко поставила на стол. Кир расслабленно поставил свой коктейль, недопитый, рядом. Посмотрел — как ждал смертный приговор. Они заговорили одновременно: — Когда мы поедем проверять адрес? — Я хочу выследить Даби. Мира моргнула. — Что? — На следующей неделе… Я все придумал. Я слетаю в свободное время на тот адрес. Это жилой дом, тихий район. Буду ждать Даби — хочу взять его одного. В общественном месте, крылья сброшу. Поговорить. Мира потянулась за Кировым коктейлем. — Поговорить. Ты шутишь? Ты о чем с ним говорить собрался? — ей казалось, он издевается. — Извините, а сколько человек вы убили и где, а пройдемте в участок, оформимся? Он же психопат! И его причуда… Твои ожоги на руках уже зажили, что ли? Сладко как, фу. И как он только пьет этот кошмар? — Зажили, — Кир посмотрел на нее исподлобья. — Там ничего серьезного. От кипятка и то хуже могло быть. Да, я хочу просто поговорить. Сначала. Если он будет настроен враждебно и попытается напасть, я задержу его и отвезу в участок, как ты и сказала. Мне не пять лет, а он — не первый психопат в моей жизни. Это моя работа. Ты не выбирал эту работу, хотела добавить Мира, но не стала. Она ответила не сразу. Нервно кусала губу и попыталась придумать, что сказать. Это все может быть ловушкой. Кир проворачивал и не такое, однако впервые ему было интересно. А значит, он будет менее осторожен и может пойти на неоправданные риски ради удовлетворения этого самого интереса. — Ты хочешь узнать его мотив, а не на нейтральной территории он никогда не будет честен, даже если... — Даже если мы прибегнем к особым методам. Мира нахмурилась. Существовала практически стопроцентная возможность, что к Даби будут применены "определенные меры воздействия". Если он не расскажет все сам и не сдаст своих дружков с потрохами. — Хорошо бы до этого не доводить, — озвучила мысли Мира. Кир покивал головой. — Я все думаю о том шкете вчерашнем. Зачем ему так хотелось выслужиться перед своими и выдумывать столько про Лигу? Это нелогично. — Будто ты не знаешь все эти пацанские разборки и неутолимую жажду помериться хуями. Все вполне очевидно. Пацан красочно приврал, дружок стуканул кому-то из взрослых, взрослые звякнули. — Это-то да… Он так похож на Сперанского с той фотки из дела. Почему-то волнуюсь за него. Но зачем врать было про причастность к Лиге? Кир задумчиво поправил ворот куртки. У них не было ни одного нормального фото Сперанского, только то, где ему едва четырнадцать. И на единичных фотографиях с протестов он появлялся в балаклаве. Постепенно эта проблема стала очень большой и неповоротливой. Мира, кажется, уже выучила его детскую фотку наизусть. Как забавно: тоже глаза алого цвета. Мира иногда стеснялась своих, но потом забила на общественное мнение и набившие оскомину шутки про вампиров. — Потому что Лига — это тренд, это круто, — наконец сказал Кир. Он незаметно стучал по столу пальцами, как будто это помогало ему не потерять мысль. — Лиге создают фанстранички в соцсетях, мы это баним, а у них, как у гидры, еще по три таких странички вырастает. Не знаю, как мы докатились до таких приколов. Народ явно уже с ума сходит. И правда, подумала Мира. В сети существовал совершенно иной мир, где Сперанский был богом и символом революции, идолом, она часто читала комментарии в таких пабликах и длиннющие срачи в ветках: кто прав, кто не прав, кто такой Сперанский под маской, ты хуйлуша, он хуйлуша, — развлечение на весь вечер, считала она, такой отдых для мозгов. Сперанский интересовал людей, и это было главное. О нем хотели говорить. — Культ личности вокруг Сперанского? — предположила она. — Вроде того. Одно имя скажешь — и все слушают внимательно. Он себе эту репутацию кровью выбил. Весь север города под ним ходит. ФСБшники там развернули целую кампанию по внедрению в улицы, людей уже пострадало от группировок — жесть. И никто об этом не говорит, потому что и ФСБ скрывает, и Сперанский чистит всех, кто информацию держит, одно хоть хорошо, там спокойнее становится. Слишком его боятся. Не знаю, почему. Я вблизи его, кажется, не видел ни разу. Невидимка. Город засыпает, просыпается Лига. — У них же сеть. Вряд ли он сам руки марать будет, — Мира кивнула. — Только слухи ходят всякие. Я часто там бываю по делам, с людьми некоторыми приходится говорить. И знаешь что? Сперанского уже успели в линчеватели записать. С каждым разом все круче. — В линчеватели? — удивилась Мира. — Разве он чистит злодеев? — Похоже на то. Если утихомиривает Нордост и Червей, а там вечно склоки за кусок земли, то и одиночки для него вряд ли проблема. Здесь и странность: вроде, террорист, а вроде и спаситель, — сказал Кир. Линчевателями или отступниками называли самовыдвиженцев в герои, людей, использующих причуду нелегально, но "во благо". Разбирались и с группировками, делящими улицы, со злодеями-одиночками — в общем, делали все то, что обычно делают герои, только без министерского дамоклова меча, раскачивающегося над головой. И как бы Мира не поддерживала такую инициативу, по долгу службы она была обязана отлавливать их и доставлять в участок, а что уж там дальше с ними — не ее ума дело. Последнее время они занимались делом Созидательницы — отступницы из центральной части города, которой всегда удавалось уходить от их людей без малейших трудностей. Ее причуда, как они выяснили, позволяла ей создавать любые объекты из своего тела, в том числе огнестрельное оружие и патроны для него. Сейчас на этом деле из практикантов сидела как раз ее подопечная Джарахова, и Мира каждый раз умилялась, как Катя реагирует на очередной побег Созидательницы из засады. — Мы снова возвращаемся к тому, что вокруг Сперанского возвели культ личности за эти пять лет. Так быть не должно, — Мира поправила сползающую на плечо лямку платья, оглянулась. Кажется, нигде этого мутного мужика было не видно… — Не должно. Но есть. Надо бы сходить за второй. Размышлять о работе двадцать четыре на семь постепенно ее убивало. Но этот чертов Сперанский... — Не могу перестать думать, какой у него мотив. Истинный. Он говорит про революцию, про месть, про попытку в лучшую Россию, публикует поправки к законам, агитирует за отмену Запрета, обвесился госсимволикой, как новогодняя елка, крошит нам технику и участки, урона госсобственности накапало уже лямов на сто, а он все не успокоится, — на одном дыхании произнесла она, словно готовила эту фразу несколько дней (возможно, так и было). — Знаешь, как недолюбленный ребенок, который старается завоевать внимание старших, только Сперанский перенес это с масштаба семьи на всю Россию. То интервью, которое он дал «Мутируй»… Долгое, текстовое, интересное, дело быстро обросло новыми фактами из биографии, Мира заучила формулировки наизусть и время от времени перечитывала — может, уцепиться за что-то, найти подтекст, пробраться за шелуху наигранно простых реплик. Сперанский много шутил, жестил, начинял фразы жаргонной лексикой, увиливал от вопросов про детство. Но как же интересно это было читать — Мира не могла отрицать очевидного. — Я читал раза два. Он сам, как человек, интересный. В нем есть что-то, не знаю, что именно, но есть. Уверенность. — Много ли надо уверенности, чтобы перевернуть режим? Кир сперва не ответил, только улыбнулся. Покачал пустым бокалом. — Столько же, сколько надо, чтобы добровольно идти на разговор с Даби.