На улице было пиздец как холодно, и Илья мгновенно пожалел, что надевать колготки — не по-пацански.
Надежда Шойгу, значит. Ласточка, символ борьбы против репрессий, влезла везде, куда было можно и куда нельзя и вылюбила всему руководству Союза мозг. Отступница, линчевательница, Сойка-пересмешница, красавица, спортсменка, комсомолка. Мать.
Яков с гордостью показывал ему сохранившиеся фотографии и газеты с ее перфомансом на Красной площади: страницы пожелтели и выцвели, но черно-белый размытый силуэт девушки на главной странице остался невредим, как будто неподвластный времени.
ИДИ И СМОТРИ, напечатанное во всю страницу, шевелило что-то внутри. ИДИ И СМОТРИ.
ИДИ
И СМОТРИ.
(и вьюга уколет в сердце холодным клинком)
ИДИ
И
СМО-
ТРИ.
Внезапно налетевший ветер пробрался под куртку и заморозил внутренности. Чернота съедала пространство вокруг, огромная, неповоротливая, как медведица. В редких окнах еще горел свет — маленькие огни мерцали в ночных дворах желтыми звездами. Разноцветные вывески светились на стенах панельных домов: СУПЕРМАРКЕТ24, ЦВЕТЫ, ТАБАК&КАЛЬЯНЫ, КОФЕ, ПРОСПЕКТ. Спешащие, замороженные ветром люди прыгали между ними, как в платформере: от двери к двери, чекпоинт, согрей руки бумажным стаканчиком и пополни запас здоровья.
Яков тяжело сопел под боком, частично протрезвевший от холода. Десять минут до комендантского часа.
Илья еще раз хорошенько подумал, зачем он всем этим занимается. Ноги почти не держали, и он скорее переставлял их на автомате, чем, собственно, шел. Почему не Савосин? Круглосуточно решает важные дела, разбирается в бумажках и адвокатах. Кого задержали, куда направить юристов, какую статью выкатили на этот раз. Почему не Айвазов? Да, теневой бизнес и все ему сопутствующие дела. Но неужели полчаса лишних не найдется, чтоб отвезти? Где хоть кто-то с личным транспортом? Сцука-а, как же хочется мотик… Илья мельком глянул на Якова: бледное лицо, бездумная полуулыбка. Ты сам на это подписался, напомнило подсознание.
Он не жалел об этом решении. Если закрыть глаза на мизерное количество времени до коменды и необходимость куда-то вотпрямщас бежать — выходила почти что сцена из ситкома. По-семейному. Очень па хрестянске, очень праваславна… Сын тащит надравшегося отца домой. Было бы круто, если бы Яков был его отцом. И дело не в статусе Якова и его известности, нет. Просто Яков был хорошим человеком. А это уже добавляло любому плюсов в глазах Ильи.
Яков хотя бы беспокоился о нем. Мама, безусловно, тоже, но с каждым годом они словно виделись все меньше и меньше: графики могли не совпадать неделями, а редкие встречи выпадали на поздний вечер и выходные, когда все уставшие, и надо делать домашку или отсыпаться.
— Пойдемте, еще немного осталось, окей? — спросил Илья, поправив руку.
Как же тяжело, блядь. Последние силы закончились, еще когда он бежал по эскалатору в Алтуфьево. С каждым шагом в груди противно тянуло все сильней, а они успели пройти только чертову «Пятерочку». Хотелось покурить, но сил и времени на это не было тоже, да и при Якове как-то неловко, особенно сейчас. В голове крутилась одна задача: дойти до подъезда.
Только б никаких алкашей не встретить, Олеся в субботу нарвалась на одного, слава богам справилась без малейшего труда, даже не вспотела. А он сейчас бы не смог. Только не с Яковом на прицепе и отчетливым желанием прилечь у облетевшей березы и помереть.
Один плюс в таком состоянии все же был. Ни о чем другом думать совершенно не получалось, и блаженная тишина в голове была такой приятной и манящей, что он действительно чуть не завернул к ряду ровных деревьев.
Голые черные ветки. Фонари у подъездов. Лавочки блестели в полутьме. На свету мерцало. Ветер задувал под куртку, царапал лодыжки.
Пошел снег.
Яков озвучил это за него и встал под первым же фонарем как вкопанный. Илья тихо сказал: бля. Ветер подхватывал снег и швырял его в разные стороны, и в желтом свете фонаря это было похоже на беспорядочный снежный вальс. Не хватало только колыбельной из «Анастасии».
В кармане зазвонил телефон — наверное, мама. Несколько секунд он не мог собраться с мыслями и взять мобильник, просто пытался уследить за хаотичными движениями снежинок. Они падали ему на лицо и тут же таяли. Яков стоял так же, спокойно прикрыв глаза, и от фонаря его лицо казалось белым, как из мела. Так они и замерзнут тут. Каменные статуи. Ведьмовские чары. Поздно пришла зима в этом году.
— Илюш, алле? Ну вы где? — мамин беспокойный голос немного согревал. Еще немного, мам. Еще постою. Тихо так. — Комендантский уже начался, вы далеко? Илья?
— Снег пошел.
— Да вижу я, что пошел, боже ты мой. Живо домой, оба!
Она сбросила первой. Илья помотал головой, отгоняя наваждение, потянул Якова за собой, и тот — со скрипом — двинулся следом. Наверное, хорошо, что он со мной. И мама познакомится, и спокойнее… Так хоть отдохнет, может. Ему нужно побыть с людьми, а не со старыми бумажками.
Пять метров до двери.
— Яков, давайте, уже все, пришли почти. Лестницу осилите?
Яков ответил что-то невразумительное. Сколько же он выжрал, что до сих пор не отошел? Сколько в его возрасте вообще можно пить без последствий для здоровья? А если он щас умрет? Написать Христу спросить, с хера ли ему наливали столько, да еще и за счет заведения… Господи, как же хочется спать.
Два метра.
Сзади что-то крикнули — низкий незнакомый голос, и Илья, по памяти прожав код на домофоне, дернул дверь и впихнул Якова в темный подъезд (твари, четыре месяца лампочка не работает, поменять надо), сам влез следом и успел в щелку закрывающейся двери разглядеть очертания патрульных.
Вспомнив, что они уже в безопасности, он смог выдохнуть. Постоял немного, уперев руки в колени. Яков беспалевно сползал по дверному косяку рядом, и пришлось подхватить его быстрее, чем тот согнется на пол и останется там навсегда, потому что Илья бы его уже не поднял. Они сделали шаг в сторону лестницы, с грехом пополам преодолели первый пролет, раз ступенька, два ступенька, три…
Илья прислонил Якова к стене и сел на пол, вытянув по лестнице ноги. Вытер ледяной рукой лицо. Видел бы его сейчас школьный физрук, поставил бы автомат и прослезился. Бег по пересеченной местности, скалолазание, вес… Илья физру тактично прогуливал последние полгода, и все на это закрывали глаза, потому что он медалист. Кроме Кости. И за это ему спасибо. Медалька-хуялька, нихрена ты не пригодилась.
Он смог подняться и, держась рукой за стену, нажать звонок. Дошли. Господи, они дошли.
— Мы дошли, Яков. Все.
Яков ему улыбнулся и сонно покачал головой. Он выглядел как-то бледно и болезненно, еще сильнее прежнего. Хорошо мама дома, даст ему что-нибудь, чтоб полегчало. Чего-то он совсем зеленый стал, или это от освещения...
Дверь открылась моментально, словно только и ждали звонка, и Илья чуть не упал через порог. Мама поглядела на него сверху-вниз. Короткие волосы прилипли к вискам и лбу, шелковый халат был туго затянут на поясе — она только вышла из душа.
— На часы смотрел, ребенок? — спросила Инна Александровна, скрестив руки на груди. Она перевела взгляд чуть выше Ильи — к Якову — и сама себе кивнула.
— Смотрел. Прости.
— Гостя представишь хоть? Вы заходите, заходите скорее.
Они прошли вглубь квартиры, Якова пришлось за руку перевести через порог, чтобы тот не споткнулся. Яков бессмысленными глазами посмотрел на Инну Александровну и качнул головой, как будто пытался поздороваться. Илья резко понял, что не знает, как объяснить все маме, но понадеялся, что она, как и всегда, поймет правильно.
— Это Яков Виссарионович, мам. Яков, это Инна Александровна, моя мама.
— Господь с тобой, можно просто Инна, я еще не настолько старая, — она улыбнулась, поправила завязки халата. — Раздевайтесь, я поставлю чайник...
Яков опасно нагнулся вперед, и Илья на автомате его придержал, крепко сжав зубы. Как же хочется спать. Это был слишком долгий день. От Якова все еще несло алкоголем, и Илья мог почувствовать, как этот запах отпечатывается не только на всей его одежде, но и в прихожей. Мама все еще внимательно смотрела за представлением, как будто ждала драматичной развязки, ну, что стоишь, ты хотела ставить чайник, ну пожалуйста…
— Лучше налью вам воды, — четко и по слогам произнесла Инна Александровна. У Ильи даже не было сил с ней спорить, что культурно надирался тут не он. — Яков Виссарионович, может, вам таблетку?
— Спасибо, — тяжело произнес Яков, подслеповато щурясь от света в прихожей. — А где…
— Первая дверь слева, — Инна Александровна кивнула в сторону ванной. — Я буду на кухне, Илья все покажет, да, Илья?
— Да, мам.
Она всегда понимала все сразу. (Почти всегда.)
Илья закрыл за Яковом дверь и прислушался к шуму воды в раковине. Кажется, на кухне мама звенела гранеными стаканами, старыми, «из приданого». Илья сонно оглядел прихожую и выцветшие обои с цветами. Из когда-то белых они превратились в грязно-желтые, а кое-где совсем стерлись. Вода за стенкой резко остановилась, и Яков глухо закашлялся. Хоть бы его не стошнило...
Поздно.
Илья вздохнул. Осторожно постучал, осведомился самочувствием. Яков помолчал, а потом издал неразборчивое «жить буду».
Телефон печально оповестил о скором отключении, и Илья, совершенно забывший про него, тут же разблокировал потемневший экран, пока он не умер окончательно. Висели сообщения от Шуры в Телеге и от Дениса — в Либерти.
Он отчитался Савосину, что Яков живой и переночует у него, ненадолго залип в картинку на фоне диалога. Думалось тяжело. Голову словно налили свинцом, и она перевешивала все остальное тело. Денис проверял работу режимов и настрочил трактат об этом кучей отдельных сообщений. Вверху экрана висела плашка «электрик был(а) в сети недавно».
электрик
во, теперь воркает
еще хочу сделать краткую сводку в профилях типа
абонент скрывается/на свободе/итд чтоб если чел поменял статус сразу видно было
вы с тихановским там живые вщ?
имя пользователя не установлено [нажмите, чтобы изменить]
бля ты включал синхронизацию с контактами что ли автоматическую?? как??
ты у меня электрик опять просто
яков жив но пзц бухой, успели дойти до моей норы
со статусом норм но если в жопе успеешь ли чет вообще написать насколько пользоваться удобно
И будет ли у тебя еще телефон. Но, как идея — нормально, наверное. Спрошу у Якова.
Шура интересовался самочувствием и Яковом. У Ильи весь день не было даже времени ему что-то написать, хотя было о чем — о Савосине и его предупреждении, которое, как только он о нем вспомнил, по ложечке начало выедать мозг. Как вообще начать этот разговор? И стоит ли сейчас? Лучше подождать до личной встречи. Встретятся на арене, он минут двадцать побьет стену и будет очень долго говорить, а Шура, наверное, его на месте и сожжет. Впутывать Солидарность и Ко в личные дела и так не комильфо, а с Шуриным семейным статусом — попросту самоубийство.
Он несколько раз набирал текст и сразу стирал его, между тем прислушиваясь к шуму воды за дверью. Набрал снова.
saint ilias
если честно так себе, очень устал
пришлось переть якова от айвазовского до дома
он в дрова
поставь свечку за мою спину пж
прости нужно идти
Яков выглядел не многим лучше, но — уже что-то. Они неловко постояли в коридоре.
— Как себя чувствуете? — спросил Илья, свернув диалог с Шурой.
— Бывало и хуже.
По вам видно, почти сказал Илья.
Мама смотрела на них немного укоризненно. Нет, даже не так, — с выражением: «А я предупреждала». И не важно, что она не предупреждала. И что они так и не поговорили насчет субботнего митинга. Сейчас Илью не хватило бы даже на простой обмен «как работа» — «как учеба». Если он не ляжет спать в ближайшие пять минут, его вырубит прямо здесь. Даже есть не хотелось, хотя весь его скудный запас еды иссяк еще на парах. Тошнило. Морщась от боли в руках, он выдвинул Якову стул, а сам залез с ногами на диван. Притянул колени к груди.
— Как вас занесло пить в понедельник вообще, — обратилась к ним мама, и Илья засмеялся.
— Ни капли, мам, ни капли, — клятвенно заверил ее он, стараясь не смотреть на Якова.
— Уволили, — удивительно весело сказал Яков.
Все же ему сказали, подумал Илья. Вот же твари. Могли и подождать немного.
— Ох, — мама нахмурилась, из графина налив Якову воды в стакан. — И как вы теперь? Будете искать, где устроиться?
— Пока что не знаю, — Яков тяжело вздохнул, морщась. Залпом опрокинул стакан. — Пока просто попытаюсь привести все в порядок. Насколько это возможно в нашей ситуации. Спасибо, что приютили.
— Всегда пожалуйста, Яков Виссарионович, — мама улыбнулась и отошла к плите, чтобы проверить кастрюлю. — Кушать будете? Илюш?
— Я пас, — быстро ответил Илья. Постучал пальцами по столу, собирая мысли в приемлемую кучу. — Успел поесть на работе.
Нихрена он не успел, конечно. Энергетики — тоже еда. Своего рода.
— Тоже мимо, боюсь, мой организм сейчас не готов на такие подвиги.
— Ну ладно, мне больше достанется, — обернулась от плиты мама и подмигнула. А потом вдруг посерьезнела. — Теперь рассказывайте, что произошло в субботу.
Илья посмотрел на нее исподлобья, понимая, что даже не знает, как сформулировать ответ. Он умоляюще глянул на Якова.
— Беру всю вину на себя, — благородно сказал тот, и мама опасно повернулась к нему с металлической ложкой в руке. Щас этой ложкой, чувствовал Илья, кому-то прилетит. Скорее всего — ему.
Абьюз-абьюз-абьюз-абьюз-абьюз, как пела Земфира.
— Это не правда, — все же заступился за него Илья. — Это была моя инициатива и только моя.
— Я тебя в это все втянул, значит, мне и разгребать.
— Я позволил себя в это втянуть!
Мама молча наблюдала за их перепалкой, и с каждым словом она все больше улыбалась.
— У него всегда были такие склонности, — мягко подтвердила она. — Это по наследству передается.
Яков удивленно глянул на нее и прикончил еще один стакан воды. Илья же застыл.
По наследству, да?
— Ты никогда не притрагивалась к политике, — неуверенно сказал он.
— Я? — удивилась мама. — Конечно же нет, что ты. А твой папа этим маялся еще до того, как мы с ним познакомились.
Илья почувствовал, что его точно сейчас стошнит. Он спустил ноги с дивана и крепко сжал колени руками.
— Да? — Яков, тоже удивленный, переводил взгляд то на него, то на Инну Александровну. — Илья никогда мне не говорил.
— Илья ни о чем особо не распространяется, — она развела руками. — Это уже в меня.
— То есть, ваш бывший муж состоял в какой-то партии?
— Еще нынешний, но алименты, скот, платит. И нет, не совсем. Я бы назвала его чересчур активным гражданином, который бегал на митинги чаще, чем появлялся дома, по крайней мере, так было раньше. Там, помочь кому-то. Помню, еще когда Илье и трех не было, он притащил домой кадета из Геройской академии. Его просто бросили помирать на улице свои же, а Лексей не смог пройти мимо, такой человек. Всегда кому-то помочь надо было, — мама неловко смотрела куда-то в пол, заправляя волосы за ухо. Илья надеялся, что она сейчас замолчит. Иначе он просто встанет и уйдет.
Замолчизамолчизамолчи. — А что мне делать еще? Пришлось штопать прямо в квартире, как сейчас помню: пробитое легкое, сотрясение, осколки в груди. Он бы умер без помощи. А я клятву Гиппократу приносила, получается, зря, если бы не помогла.
Илья украдкой следил за реакцией Якова, и в ней не было ни толики злости или сомнения. Яков спрашивал у него про отца как-то, но Илья, конечно, просто сказал правду: съебал, как последняя мразь. С возрастом сам факт его отсутствия стал обыденным и привычным, не трогал, например, как в детстве, когда они с Костиной и Лесиной семьями ездили на ВДНХ под Новый год, и Илья весь вечер спрашивал маму, почему отец не может приехать. Наверное, маме тоже было тяжело — на нее свалилось вообще все. А через два года после того и Леся осталась только с мамой и бабушкой.
Никаких подробностей жизни своего «отца» Илья знать категорически не хотел. Словно ему было противно даже слышать это. Он что-то такое помнил — про того героя. Кажется, тот даже навещал их потом. Как же его звали?..
— Это тяжело, — внезапно сказал Яков. — Иметь эту слабость помогать всем, даже в ущерб себе. Илья говорил, вы, кажется, работаете в больнице?
— Да, торакальный хирург, — уверенно сказала Инна Александровна. Мама всегда гордилась тем, что работала с людьми, спасала их, а Илья гордился особенно. Из плюсов: очень и очень практично в хозяйстве. — Ничего сверхъестественного.
— Ну, что вы, — тихо засмеялся Яков, щурясь, — без хирургов никуда. А как этот герой сейчас?
Мама приложила руку к подбородку, как будто вспоминая.
— Сейчас он точно уже не герой.
Яков кивнул.
Больше не герой… Бросили помирать свои же... Вот, что бывает с героями, и Косте лучше этого было не знать. От Леси Илья слышал, как ругалась ее мама порой на всю эту тему (понятно, почему), и они дружно вздыхали, прежде чем встретить Костю и пойти прошвырнуться вечером по району.
— Начал жизнь заново, работает где-то в офисе. Давно с ним не общались… — мама говорила как-то отрывисто, и Илья списал это на ее усталость.
Хоть про отца прекратили говорить. А то он бы закурил прямо здесь и раскрыл все карты перед мамой; Яков, к сожалению или счастью, знал уже столетие. Ругался, несмотря на законность, но никаких санкций не применял. В курилку они выходили вместе, и некурящий Яков стоял рядышком как бедная родственница.
— Хорошо, что живой, — вздохнул Яков, и мама кивнула.
— В общем, да, так и жили. Так что я не была слишком сильно удивлена. Больше испугалась, знаете. В свой единственный обеденный перерыв, а по телеку вы и этот вот, — она указала на Илью, и тот замахал на нее руками. Ему было
совсем немножко стыдно. — Паразит, — улыбаясь, добавила мама.
— Спасибо вам, — почему-то сказал Яков, и Инна Александровна вопросительно дернула бровью, мол, да за что.
— Илья хороший человек. Я сделаю все, что смогу, чтобы это так и осталось.
Илья неловко поглядел на Якова, распустил хвост и завесился волосами. Ну. Хороший, потому что делаю все, что от меня требуют. И выполняю обещания. Но только поэтому. А остального Яков просто не знает.
Хорошие мальчики не глотают цветные таблетки на вписке у бывшего хахаля, а потом не бродят по улице целую ночь в тщетных попытках выветрить с себя чужие руки и запах спирта. Домой — под утро, смывать новые шрамы под обжигающим душем. Илья не хотел вспоминать прошлый год, но тот врывался в мысли, обламывая все замки и сминая баррикады.
Хватит, мысленно оборвал себя он. Врезался ногтями в разодранное за день запястье.
Перед Яковом хотелось извиниться. Он много кому врал, по привычке и нет. Голова была тяжелая и мутная. Илья облокотился на стол, придерживая щеку рукой. Как же хотелось спать.
— ...Поверьте, вы и так делаете для него очень многое. Он давно не был таким счастливым, — тихо сказала мама как бы сквозь толщу воды. Сон быстро одолевал его, и постепенно в голове осталась только звенящая пустота.
[ НЕ БУДИ СПЯЩЕГО ДРАКОНА ]
Костя бросил спортивную сумку в прихожей, расшнуровал берцы и устало кинул рядом. Куртку зацепил за крючок, стянул через голову промокшую от пота футболку, постоял, тяжело дыша. В коридор выглянула мама наперевес с ноутбуком; рабочие очки сползали с ее носа и грозили упасть.
— Привет, — поздоровалась она, и Костя помотал головой. — Как дела в Академии?
Костя проигнорировал ее, продолжая раздеваться. Стянул компрессионные бинты с рук; все предплечья были красные и горели словно огнем, а кожа на ладонях облезла до самого мяса.
— Обработать нужно, — глухо сказал он, и мама скрылась в зале. Вернулась без ноутбука, а с новыми бинтами, перекисью и мазью от ожогов. Она невесомо коснулась облезающей кожи, и Костя зашипел, дернув рукой. — Больно.
— Терпи, значит, герой, — нервно сказала мама, выдавливая из тюбика мазь. Для кожи она показалась ледяной и еще больше обжигала. Костя поморщился, но стерпел. — Никто тебя не просил доводить их до такого состояния.
Хотелось по привычке огрызнуться, но сил не было. Девять вечера, последняя тренировка закончилась в восемь. Даже в душ не пошел в Академии, сразу спустился в метро и поехал, прижимая сумку ближе к груди: с костюмом и оборудованием. Сесть не получилось, и ноги мелко трясло всю дорогу. Олеся игнорировала смски. У них же скоро итоговое, кажется… Как давно это было, подумал Костя, пока мама мазала руки. Она давила чересчур сильно, но он не позволял себе произнести и звука.
Не просил, конечно же. Не сделал бы, как сказали — огреб бы сразу. Викторович их не щадил. Даже Олег в этот раз злился, за что и огреб. Костя тактично держал кусок замороженного мяса из холодильника в общаге на его виске минут двадцать, пока мясо не потекло в пакет. Олегу вообще стабильно плохело от перенапряжения, но к концу первого триместра стало получше.
Костя не завидовал людям с ментальными причудами, как у Олега, когда ты привыкаешь полагаться только на свои мозги. Еще Костя не завидовал беспричудным, но Илья однажды так ему за это втащил, что Косте пришлось кардинально поменять свое мнение. Илья сказал, что зароет его за гаражами, если еще раз услышит что-то про свою беспричудность, Костя сказал: только попробуй, и посмотрим, кого поделят дворовые собаки Муха и Семен.
Все выходные они провели в Академии. В субботу вечером он даже не попал домой: сразу от Олеси поехал обратно в общагу, потому что Олежа написал в их дружный чатик: «кого не будет на вечерней перекличке — тому пизда». А Игнатенко, который гневно дышал Косте в затылок в борьбе за первое место в рейтинге, следующим сообщением добавил, что пожалуется кураторам за еще одно использование нецензурной лексики в групповом чате. Весь чат дружно его проигнорировал.
Мама наверняка была в курсе всего, произошедшего в субботу, и сейчас ему влетит еще и за это (он даже ее не предупредил, что домой не вернется), хотя она не выглядела злой. Скорее, уставшей. Иногда он не знал, что из этого было лучше.
Так что сегодня их отпустили домой на ночь, а завтра к шести утра нужно было уже стоять в шеренге красивыми, отглаженными утюгом с башки до пят, и многие решили остаться ночевать в общаге.
Костя бы с радостью не возвращался, если бы не кошка. Волосатая засранка, стоило ее только вспомнить, тут же бросилась в ноги и начала тереться бочиной о штаны, оставляя на них длинную белую шерсть. Шерри — это почти как ma cherie, рассудила пять лет назад мама, которая тогда слушала курсы по французскому (сейчас была новая болезнь — итальянский), и имя закрепилось. Батя упорно продолжал звать Шерри «животным», пока чесал ей мохнатое пузо.
— Она соскучилась по тебе, — вдруг сказала мама, отгоняя кошку ногой в махровом белом тапке. — На стены лезет, диван подрала.
— И месть ее будет жестокой, — усмехнулся Костя. Кажется, мать больше не жаждала его за что-то прикопать, и была надежда на спокойный вечер без извечных скандалов. — Отец вернулся уже с работы?
— Нет, — мама холодно скривилась; так же холодно блеснули ее золотые тяжелые серьги. — У него «запара» , видите ли. У меня тоже тут запара каждый час, и я не ною.
Запары у матери и отца различались капитально. Запара у отца — кто-то из офисного планктона забыл выполнить свою жизненно необходимую функцию — работу, и теперь какой-нибудь груз встал в Шереметьево, как хер на именинах. И там издержки за простой машины, перенос сроков доставки, кто-нибудь еще наверняка проебался в транспортном листе, и они будут еще три дня искать косяк, прежде чем машину начнут выгружать.
А вот запара у матери была пожестче и приземленнее — модель не пришла на съемку по причине смерть/рак/ретроградный Меркурий/Старбакс закрыли на ремонт, и приходилось развлекать фотографа, ассистенток, визажисток и звонить в руководство, что у них una problema, но к вечеру пришлем, мискузи, Эндрю. Юрист-таможенник и топ-менеджер в фэшн-индустрии — как Северный и Южный полюса, только Южный бушует практически всегда, раскачивая Костю-экватор, а Северный закрывает глаза и ловит дзен.
Закрадывалась мысль постричься в буддистские монахи и уйти в горы. На Кавказе живут монахи? Или надо в другую сторону двигать? Можно ли буддистским монахам трахаться?
Негнущимися пальцами он натыкал сообщение Артему, старому корешу со времен Ночлежки, как его все задолбало, хотел написать и Илье, но передумал: еще отвлекать его. Илья как будто отдалялся от них с Олесей, мог не отвечать сутками, снова перестал нормально спать. Все повторялось, как в прошлом году, и Косте это сильно не нравилось, но он не мог ни к кому обратиться за советом: Олеся так и не знала ни о чем. Возможно, все разрешится само, и Илья не станет совершать тех же ошибок во второй раз, но Костя все равно тайком переживал: дурак же, помрет еще.
Еще и Леся… Может, они просто устали друг от друга.
Он не хотел об этом думать.
Мама закончила с руками и смылась в зал обратно к ноутбуку, оставив его в коридоре в гордом одиночестве, не считая льнущей к ногам Шерри. Костя наклонился ее почесать за белым ухом, и в спину стрельнуло. Он до зубовного скрежета сжал челюсти. Тело не выдерживало. Это было проблемой.
Ему говорили, что он нравится руководству, «да и просто толковый парень», но Косте такая характеристика постепенно импонировать перестала. Сегодня ему сказали, что через две недели его придут «смотреть», будет какая-то проверка. Очередная. Проверки устраивали почти каждые несколько дней, обычно перед уличными акциями или в связи с особенно агрессивной публикацией «Мутируй» или Солидарности. Он едва успевал высыпаться и прятать телефон в дыру в подушке. Шмонали нещадно, а тех, кого словили с запрещенкой: телефонами (их можно было использовать только в перерывах), едой, сигаретами или наркотиками, — наказывали прилюдно.
В первый раз Косте показалось, что так и должно быть: наверное, какие-то обмудки, навредившие репутации Академии. Никто ничего не говорил, и он принял это за должное. На следующем наказании Костя уже понимал, что происходит что-то неправильное, потому что это был его одногруппник на той площадке три на три, и именно его, используя причуду, хлестал Викторович — кнутом по спине, голым рукам, пояснице.
Костя спросил тогда у Олега, законно ли это вообще, и Олег просто пожал плечами. Костя общался только с ним: он казался более-менее адекватным в этом рассаднике сплошных идиотов, и Костя знал его короткую предысторию: Олег был с Интерната, в котором растили героев еще с младых ногтей. И Олег, невесело улыбаясь, поведал, что такие процедуры — еще цветочки и вообще привычное дело. Он будто знал больше других, поэтому Костя неосознанно чувствовал себя в большей безопасности рядом с ним. Олег был достаточно мягким, покладистым, но иногда в нем просыпалось что-то звериное: на спаррингах Костю порой закидывало в его иллюзии так глубоко, что ему действительно становилось страшно. Черная зимняя ночь, горячий снег, залепливающий лицо, омерзительный запах собачьей пасти. Олег извинялся, если ненарочно закидывал его «туда», и когда Костя спрашивал, что это за место, Олег неровно улыбался и ничего не отвечал.
Другая ситуация была с Игнатенко. Возможно, вся проблема состояла в небезызвестной фамилии: старший брат — герой, отец — бывший герой, на заслуженной пенсии, мать — из Министерства. На поверку младший Игнатенко — его звали Игорем, но он был классической около-кавказской наружности — оказался слишком специфичным для общения, хотя изначально Костя планировал с ним закорешиться. Не срослось. Игнатенко стучал на каждого и считал себя выше остальных просто из-за фамильных привилегий, а Костя не переносил людей, которые не способны добиться чего-то сами.
— Мохнатое колесо, — доверительно сказал Костя кошке, которая крутилась вокруг него и уже успела превратить черные спортивные штаны в белое волосатое нечто. Шерри муркнула и отстала, убегая в направлении мамы.
Костя устало поднял свою футболку, которую скинул на пол, взял тяжелую сумку (костюм весил кило десять, если не больше) и занес в свою комнату. Закрыл дверь, провернул замок. Прошел в центр спальни, чувствуя какую-то беспричинную злость. Он не говорил никому, но после субботы в ушах стоял какой-то странный звон. Конечно, Костя гуглил: все указывало на какое-то повреждение барабанной перепонки, но он был в специальных слуховых аппаратах, которые делали исключительно для таких случаев, они были новыми, только с завода (вот бы достать такие же, как у Левитана). И на тренировках все было вроде бы хорошо.
А теперь уже третий день такое чувство, что в правое ухо ваты напихали. Костя крепко сжал зубы, и в челюсть неприятно отдало.
— Да почему все через жопу-то, блядь!
Он вцепился в рабочий стол и встряхнул его, отчего монитор компьютера угрожающе покачнулся — вместе со всем, что стояло на столе: кружкой, подаренной Лесей на день рождения, совместной фотографией в рамке, снятой еще в позапрошлый Новый год, старым микрофоном, пачкой Ибупрофена и книжкой Кинга. Кинг все же трогательно свалился на пол, и Костя, злясь еще больше, отшвырнул его ногой куда-то под кровать. В носу свербело, глаза щипало.
— Не реви, ты же мужик, — сквозь зубы проговорил Костя, побил себя руками по лицу, с силой шмыгнул носом. Слабость в ногах наконец дала о себе знать, и он сел на краешек кровати, пошатываясь. Как дебильно, подумал он.
По шее скатилось что-то мокрое, и Костя быстро тронул пальцами, размазывая по коже пот. Когда он взглянул на руку, то понял, что это была вовсе не вода.
Чуть не запнувшись о скинутую сумку, Костя на негнущихся ногах подошел к зеркалу и повернул голову вбок: из правого уха капала кровь.
Он набрал Олесю.
[ КОРОТКО О ВАЖНОМ ]
Обнаружив медленно сползшего под стол Илью, они с Инной резко поняли, что время уже не детское, и кому-то завтра на работу.
— Может, стоит его разбудить? — неуверенно спросила Инна, прищурившись. Из частей Ильи на столе осталась только голова.
— Пусть поспит.
— В такой позе он разве что нерв себе зажмет.
— Тогда я могу его донести?
Инна удивленно посмотрела на Якова, словно сомневаясь в его здравомыслии.
— Без обид, но вы упадете оба, особенно в вашем состоянии, Яков.
— Вы сомневаетесь в моих силах? — он наигранно обиделся.
— Я сомневаюсь в вашей трезвости, — Инна улыбнулась, но все же сдалась. — Ладно. Хорошо. Только аккуратно, умоляю! Сыновья не бесконечные!
Спустя пять минут план был успешно осуществлен, а Илья так и не проснулся, даже не среагировав на манипуляции с его транспортировкой. Видимо, действительно устал.
Миша писал днем, просил следить за ним, потому что «твой ребенок такими темпами доберется до кладбища раньше нас с тобой». Яков не сразу понял, про что тот говорил, но теперь, кажется, начинал. Нет, он не первый раз замечал за Ильей привычку игнорировать усталость, да он и сам такой был, что греха таить. Бывало, Илья засыпал у него дома прямо за рабочим столом. И в час ночи, встав за водой, Яков заходил выключить свет в гостевой спальне и накинуть на него плед. Он не смог бы объяснить, почему ему не хватало сердца просто Илью разбудить.
А его подработки? В институте их и так гоняли и в хвост и в гриву, а он решил себя добивать еще дополнительно.
Все же, Яков знал: дети должны быть детьми, а не брать на себя непосильный груз ответственности, с которой они, взрослые, так и не справились. Конечно, двигателем революции всегда были студенты, но и они не всесильны. В молодости и небо кажется синее.
Он помнил, как все начиналось: перешептывания на кухнях, встречи в подворотнях, белые листовки с красными буквами, которые писали вручную и прятали под полой. А сейчас время обратилось вспять: разговоры по клубам, подпольные сборы, митинги. Нужно было верить, даже когда надежда исчезала. Надя Юльевна всегда говорила: внутри каждого из нас своя революция. Выиграешь ее — выиграешь и другую.
Инна стояла в дверном проеме, привалившись к косяку. Они с Ильей были очень похожи: как минимум, улыбкой. В Инне чувствовались те же твердость и уверенность.
Комната была завалена вещами, исписанными тетрадными листами, на паркете, раскиданные по всей комнате, лежали маркеры и ручки, как будто на пол просто высыпали все содержимое рюкзака.
— Пойду заварю нам чай. Будете? — спросила Инна. Появилось ощущение, что ей хотелось оставить Якова наедине с этой комнатой.
Он, не оборачиваясь, кивнул и заранее поблагодарил ее. Когда Инна ушла, он, еще раз глянув на Илью, поднял с пола смятую бумажку и из любопытства развернул, осторожно разглаживая пальцами сгибы. Ее хотели порвать, но в последний момент передумали: по верхнему краю пошел разрыв. Яков пожалел, что оставил очешник в кармане пальто (он, кажется, не доставал его вечером), но возвращаться сейчас за ним было бы глупо, а брать листок с собой — тем более. Илья был внимателен и сразу бы заметил пропажу. Даже если и сам хотел избавиться от улики. Он поднял бумагу повыше, чтобы свет лучше падал на неровные буквы. Таблица, что ли…
Взгляд зацепился за неровное «
эрнест тодоренко», и Яков резко похолодел. Откуда… Справа от первого имени было записано «
аврора рождественская», а под ним, еще мельче и едва разборчиво, «
была журналистка, местоположение ?? мертва??». Яков спешно прочел остальные имена, водя по линиям пальцем. Это не таблица, понял он, это семейное дерево.
И он знал не только имя Эрнеста. Слишком давно, чтобы помнить точно, хотя на память Яков не жаловался, у него брала интервью старшеклассница. Он запомнил ее просто потому, что она задавала не обычные для школьных интервью вопросы вроде «Сложно ли было оставить кино?» или «Почему вы променяли кино на обычное преподавание?», а намеренно копала в политическую часть его жизни. Даже про Ласточку, кажется, был вопрос. Имя у девочки было необычное: Аврора, а фамилия — лучше и не придумаешь.
Он вспомнил ее как сейчас: длинные белые волосы, по-инопланетянски интересное лицо, серьезные серые глаза. Они разговаривали то ли час, то ли три, но Яков еще долго отходил от встречи. Тогда ему показалось, что она многого добьется, но через несколько лет активных публикаций Рождественская исчезла полностью.
Конечно же, он забыл. Обещал ведь списываться.
А теперь имя той уверенной девчонки, какой она ему запомнилась, красовалось рядом с именем Тодоренко, и Яков почувствовал, что узнал что-то, что никогда не должен был. Но откуда такая информация? Почему ее знал именно Илья? Не может ли это быть просто совпадением, хоть по возрасту вроде подходит? Да и много ли в мире девушек с такими именем и фамилией?
Яков быстро открыл в почти разряженном телефоне страницу Тодоренко на Википедии, косясь в сторону двери (грузись быстрее, чудо техники…). Личная жизнь: никаких упоминаний детей, жены, брака, других женщин. Он вбил в строку поиска: «эрнест тодоренко жена», и Яндекс не выдал ничего, кроме топов холостяков России и желтых статей про однофамилицу, ведущую «Орла и Решки».
«
артем, сгорел, шура говорит виноват отец подробности?? около 7 лет назад». Сгорел. Яков перечитал строчку несколько раз, как будто не был уверен в том, что его не подводили глаза. Может, ему просто кажется? А Шура — что-то знакомое, это случайно не…
«
юля, 23 ?? под девичьей фамилией матери; преподает в **** близнецы с артемом боится вопросов о семье живет в центре»,
«
никита, 21 учится в питере не контактирует с отцом только с юлей и шурой»,
«
александр/шура, 18, учится на политологии в мгу, узнать—».
Конечно, этот мальчик, друг Ильи. С цветными волосами. И, если заметки правдивы — он был не просто кто-то с улицы. Но об этом Яков подумает завтра. Обязательно подумает завтра. И напишет Мише — тот точно придумает план лучше.
Яков успел сфотографировать бумажку, смять ее и осторожно положить на место ровно к моменту возвращения Инны.
Сделал вид, что рассматривал плакаты на стене. Неловко было видеть собственный постер из тех времен, когда он еще ничего не знал и не понимал. А теперь тащил на себе клеймо заигравшегося в войну.
Беззубый рот, желтые белки глаз, культи вместо рук в красных бинтах. Перрон, 88-ой год. Рот-дыра, слова — как очередь в голову. От него еще пахло смертью, напалмом и Афганом. Он обратился к Якову, подойдя вплотную: так, что легкая футболка пропиталась запахом медицинского спирта. Крикнул: «А в фильмах ваших безруких не было!» — и засмеялся. Скачущий мяч его рта дергался в памяти Якова даже спустя тридцать лет. Лопнувшая кожа губ, струпья, слезавшие с щек, синий нос, запах спекшейся крови. Смех, как у человека, которому нечего терять.
Это их ждет? Очередная война, только трупы теперь будут на их улицах. Правильно ли поступает он, что разрешает Илье в это влезать? Повторяет ошибку Нади? Если бы не она, он, наверное, сейчас жил бы без страха за завтрашний день и пропивал деньги с контрактов, как и его давние коллеги. Не лез бы, как пес блохастый, к тем, с чьей руки кормится. Все было бы по-другому. Без Миши, без Арсена. Без Нади. Без Ильи.
Яков помешал ложкой еще не растворившийся кубик сахара в черном чае и присмотрелся к Инне. О матери Илья всегда говорил с особой теплотой, с гордостью, и никогда Яков не слышал от него ни единого плохого слова в ее сторону. В отличие от своего отца. Яков же не знал, что заденет больное место, когда спросит про него. И сегодня Илья отреагировал точно так же: посерьезнел, «спрятался».
В чем-то, наверное, он мог понять этого, как там его звали? Алексея. Яков ведь не был сильно старше Надиного сына, но явно знал ее лучше него, потому что Надя, пусть и хотевшая ребенка, жила только одним: активизмом (и причуда Кандана делу не способствовала). Теперь Якову стало важно за Ильей присмотреть — один раз за таким ребенком не досмотрели, и получили Кандана Шойгу, черт его дери. Надя была виновата, конечно. Как и отец Ильи. Но сделанного не воротишь, и оставалось только разбираться с последствиями. Одно было различие между Ильей и сыном Нади: Кандан пытался заслужить внимание своей матери всем, чем только мог.
И хорошо, что Яков еще не знал, что немного ошибается на счет Ильи.
Они, в конечном счете, были не такие уж и разные.
— Извините, Инна, — вдруг спросил Яков, крепче сжимая кружку. — А Илья всегда такой был? Я имею в виду, что он совсем не заботится о своем здоровье.
Под «заботой о здоровье» Илья понимал только «побить грушу минут сорок, хватануть в солнечное сплетение и потом лежать на матах совершенно без сил». Яков знал. Яков видел все это своими глазами почти каждую неделю, когда они с Ильей пересекались в клубе. И при этом этот неугомонный ребенок отлично учился и подрабатывал. Это пройдет, сперва считал Яков. Он скоро себя доведет, пытался вразумить его Миша.
Инна очень тяжело вздохнула и положила руку на лоб.
— Как вам сказать… Это, наверное, моя вина. Я сколько раз ему говорила, что нужно больше себя ценить, здоровье ведь штука такая. Но толку от моих слов, если и для меня они пустой звук? Да, знаю. Конечно знаю. Убивать себя на работе — оно того не стоит. Но по-другому просто не получается. Понимаете? А с ситуацией в стране, когда каждый день все дорожает — прости Господи, гречка подорожала! — брать меньше работы просто опасно.
На последней фразе Инна нервно заморгала, отводя взгляд. Яков не решался прервать ее, только с каждым словом смотрел еще с большим пониманием. Вот, почему Илья делал все это — ради нее. Заменить матери ту опору, которую она потеряла с уходом мужа.
— Вы простите, пожалуйста, что я так вываливаю. Просто хочу хоть как-то прояснить, откуда у этого ноги растут.
Яков заглянул ей в глаза, понимающе улыбнулся.
— Все хорошо, не переживайте. Я ведь сам спросил. Просто… его не хватит надолго. Думаю, нам всем будет лучше, если Илья не свалится в обморок от усталости где-нибудь на улице. Он еще в субботу, — Яков запнулся, — был сам не свой. И я ему работы добавил, конечно.
Его наконец догнал стыд за произошедшее вечером. Конечно, это было невероятно по-взрослому с его стороны! Просто невероятно! Он окончательно протрезвел и моментально пожалел о том, что вообще взял бутылку в руки.
В кого же ты превращаешься… Помнишь сам, как приходилось напару с Ямадаевым вытаскивать Арсена, а теперь наступаешь на те же грабли. У того хотя бы причина была. Спасибо, что ребенок уже взрослый.
— Не мне вас винить, — тихо сказала Инна. — Если б могла, я бы тоже… Ну, вы поняли, — она улыбнулась одним уголком губ. Теперь становилось понятно, в кого Илья такой: южную кровь так просто не спрячешь. Смуглая кожа, глаза угольные, горячие. Но в ее лице виднелась и усталость, которую не скроешь природной красотой. Эту же усталость Яков замечал последний год и в Илье, а весной он ходил — даже гроб стыдно было бы открытый делать. Еще и питается одним воздухом наверняка. — Я попробую поговорить с ним. Мы не так часто пересекаемся дома, как хотелось бы, но я найду время. И, кстати, Яков, у меня тоже есть один вопрос...
— М?
— Вы не знаете, что он такого творит, что на него вся домашняя аптечка уходит? Вечно весь в синяках, царапинах. Он, конечно, и в детстве не из робкого десятка был, но у него же нет проблем в университете… Да и взрослые люди ведь, можно все словами решить.
Яков открыл рот и тут же закрыл, поняв, что не знает, как ей ответить. Правду? Такое дело, ваш сын ради веселья раз на раз выходит, это как раньше во дворах банда на банду, только… Нет, за такое его сразу выставят из дома. И запретят разговаривать с Ильей, мол, плохо влияет на детей.
Изначально, это была инициатива Миши — клуб. Миша в юности серьезно увлекался футболом, а там такого хватает и без элемента подпольщины. А место давно поджидало своего часа — даже с проводкой все было хорошо, как будто специально. Арена впервые открылась лет тридцать назад как обычный спортзал, нелегальный, конечно же. И там были первые ставки, чемпионы.
Илья себя не щадил, и Яков однажды таки вписал ему подзатыльник, за что ужасно себя винил. Но Илья был не в обиде — и усвоил урок. У Якова чуть сердце не остановилось: кто же в здравом уме подставляется под такую причуду? Зашел в уборную, а там вся раковина в кровище, как будто в ней человека расчленили. Полчаса потом оттирали. Точнее, оттирал Яков, потому что Илья сидел на полу наказанный и не шевелил забинтованными руками. Но сам факт подзатыльника произошел позже, когда Илья пытался над этой ситуацией подшутить. Вместо рук у Ильи было какое-то Бородино: все в шрамах. Яков не стал спрашивать, не его это дело. Но взял на заметку.
— Честно, не представляю. Но вы не подумайте чего. У инженеров работа такая, обо все пообдираться, шибануться как следует. А их оборудование? Я как-то к ним заходил, чуть там руку и не оставил. Правила безопасности в одно ухо влетели, из другого вылетели.
Инна засмеялась, прикрывая рот рукой, чтобы не шуметь.
— Ну, хорошо, раз так. Просто волнуюсь.
Ей явно не стоило знать, подумал Яков. И Илья мог скрывать что-то не только от нее, но и от него. Не то чтобы Яков был кем-то близким для него, но… Если только самую чуточку.
Действительно плохая шутка была. Тогда.
Шутки про суицид вообще не казались Якову смешными.
[ ПИРОМАН 17 ]
Вторник. Девятнадцать-тридцать. Во столько был назначен сеанс. Шура планировал прийти на пять минут пораньше, а в итоге уже опаздывал — хренова Москва с ее хреновыми пробками! Наверное, если бы он решил вести сам, то забил бы хер на ПДД и собрал бы все камеры на кольце, но его вез батин шофер, и нарушить не получалось. Однако не только пробки были вечным проклятьем — а эти дворы. Хаос. Полное отсутствие системы. Даже жильцы не знают, где соседний подъезд.
В девятнадцать-тридцать одну Шура устало подполз к нужной двери. Руки от нервяка заледенели, и он пытался их согреть. Странно ощущалась причуда — после стольких лет супрессантов ее наконец ничего не сдерживало, и она успокаивала.
Постучал. Одернул пальто, поправил кашемировый свитер, пока слушал шаги из глубины квартиры. Черт, он вообще туда пришел? Вроде адрес тот, шестой этаж, двести двадцать вторая квартира… Он заправил волосы, выбившиеся из хвоста от бега, за уши, облизнул пересохшие губы. Шрам вроде нормально замазал…
Дверь открыли.
