***
От обезболивающих страшно мутило. В голове стоял шум — как будто море билось о подводный риф, потом о скалы, и вода шелестела по мокрому песку. Словно рокотал огонь, наползавший на мебель и обои. Вот этот звук, с которым трескается и плавится фарфор. И синий отблеск огня на граненом боку. Шура потер глаза, с силой нажимая на веки, как если бы это помогло ему четче увидеть окружающую обстановку. Он слышал приглушенный голос Мирона откуда-то из коридора, но не мог разобрать ни слова. Артура нигде не было. Нащупал телефон рукой, потянулся снять блокировку и заметил висящее уведомление от Даби. Буквы упорно не хотели складываться в слова, и он бросил это занятие, швырнув телефон обратно. Мир вокруг казался ненастоящим, покрытым дымкой: образы, навеянные сном, смешивались с реальностью. Плинтус скрипнул под тяжестью чужого тела, и Шура дернулся на этот звук, как схватился за спасительный якорь, лишь бы не провалиться, лишь бы не туда, где снова громко и невыносимо. Первым делом он, конечно, заметил оглушающий красный цвет. Бык на корриде побежал бы сразу — на ловца. Шура же застыл, постарался слиться с чехлами на подушках, только пальцы проскребли по обивке. Сокол — Кир — сколько там у тебя еще имен? — выглядел напряженным даже издалека, Шура понял это какой-то частью расплывающегося сознания. Красный сменился тусклым черным, все поблекло, будто цвет вобрала в себя черная дыра. Все краски вокруг исчезли бесшумно, и на мгновение — всего лишь на долю секунды — Шура увидел его. Синий, ослепительный синий. Мамин крик раскалывал голову надвое. Не слово, не имя, а какой-то дикий звук, выскрежетанный грудью, оседал в перепонках болотной завязью: не вылезти и не выкарабкаться. Ножка опрокинутого стула упиралась в лодыжку тупым краем. Скатерть с вышитыми снежинками чуть съехала со стола. Разлито что-то. Телевизор забыт на фоне. Слайд-шоу из стоп-кадров: Брыльска, гуляющая в елочных огнях, меховая шапка вдвое больше ее головы, заснеженная темная улица и зеленые фонари. И в центре всего этого безобразия — Артем, с которого от температуры отслаивалась кожа. С выражением лица настолько затравленным и обезображенным гримасой ужаса, что можно было почувствовать холод в костях. Щелчок, вспышка, новый слайд, снова Артем, еще не разъеденный собственным огнем, но уже встревоженный. Волосы — снег, заправил вьюгу за ухо. Светло, но не от пламени, а от ажурной люстры над головой. Шура помнил — люстра упадет на стол, и все будет в стекле, а в каждом стеклышке — синий. Колени позорно подкосились, но за руки подхватили и вытянули, и он отчаянно вцепился в чужую куртку. Даби поймал его взгляд. — Спокойно, — негромко сказал он. И добавил еще тише, на чужом, но знакомом языке: — Не выдавай меня. Шура послушно качнул головой, сполз на диван обратно, прижал руки к груди. Мир снова стал четким. Никаких призраков. Никаких ведь, да?[ ПЕРЕМИРИЕ ]
Квартира была вполне обжитой на первый взгляд. Без какого-то компромата, прохлаждающегося на видном месте. Обычная двушка с евроремонтом, широкие окна с плотными занавесками в кухне, оставленная на столешнице кружка, вполне себе живой цветок в горшке на подоконнике, видно, что ухаживали. И в этот милый домашний интерьер совсем не подходили ни младший Тодоренко, ни Даби. Уж спасибо Левитану, что оставил их решать вопросы наедине. — Как вы себя чувствуете? — медленно спросил Кир, прислонившись к краю стола. Ему совершенно не нравился новый Шурин вид с измятой рубашкой в засохших пятнах от крови на воротнике и повязкой через голову. И пацан Эрнеста, конечно, сам подлил масла в огонь: Даби стоял рядом с ним как чудовище на веревочке. Блестел царапиной на горле. Жег синим глазом. — Зачем, — глухо выговорил Шура, спутав на коленях руки, — он тебя прислал. Кир постарался выдавить лучшую из своих улыбок, пока беспокойно, мимоходом обдумывал, как подкинуть на стол Эдуардычу заявление об увольнении. Стояла бы на его месте сейчас Мира, она бы все разрулила — и точно в лучшую сторону. Но пока он был здесь один против всех и, по ощущениям, под прицелом. В доме находился кто-то еще. — Я не могу дать вам ответ на этот вопрос, — почти спокойно ответил Кир, глянув в сторону коридора. Ему не могло просто показаться. — Он хочет, чтобы вы вернулись. — Обязательно, — елейным голосом сказал Шура. — Это весьма ускорит мои похороны. Рабочая улыбочка дала жирную трещину. — Почему вы так говорите? — Скажи мне пожалуйста, Кир, — он особенно выделил его имя, — ты ведь и сам прекрасно знаешь, как он себя ведет, когда чем-то недоволен. Если тебе так нравится играть с огнем — вперед, лети к нему, передай, что я отказался. Мы оба знаем, как он отреагирует. Шура стряхнул с себя руку Даби, с трудом поднялся на ноги. Медленно подошел к окну, зацепился за подоконник как за спасательный буек. Кир закусил щеку изнутри. Он действительно знал. Да все Министерство знало, если уж говорить об этом. (И все... смотрели, как это происходит, как его несут, и ничего, совсем ничего не сделали. Я помню, Кирочка, я хотела им закричать…) Хуже Тодоренко был только Шойгу. — Я не могу вернуться, — повторил Шура. — И не буду. Пусть делает, что хочет. Он меня знает. И ведь он был его сыном — не сотрудником и не домашней зверушкой. Почему-то Кир ждал совсем не этого. Почему-то Шура упрямо рвал все шаблоны о новой богеме, которые он успел за жизнь заучить. Твою мать, он рассчитывал найти сына гребаного министра в каком-нибудь частном клубе в центре, обвешанного проститутками, с какой-нибудь бутылкой водки в руке и кредиткой в кокаине! Почему он нашел его полуживого в компании ебаного Даби и Левитана в, прости господи, Алтуфьево! Может он что-то, блядь, пропустил в предыдущей серии? Он прикрыл глаза и выдохнул, удерживая себя на месте. Еще раз внимательно посмотрел на краешек пантенола, выглядывающего из аптечки. Я был здесь для того же, что и ты. Удостовериться в его безопасности. Понимание врезалось в него на полной скорости. Так не могло быть. Такое же только в плохих российских сериалах бывает. — Это… он? — тихо спросил Кир, выждав тяжелую, растянутую в бесконечность минуту. Шура теперь выглядел совершенно другим человеком, как бы вдвое меньше себя прежнего, почти прозрачный на фоне черного квадрата неба в окне. — Ну, конечно, и ты так просто поверишь, если я скажу «да»? — он обернулся. Медные волосы, падающие ему на лицо поверх бинта, показались совсем тусклыми. — Может я специально выставляю его таким ублюдком? А что? Хороший ведь план. Кир подошел ближе. Из приоткрытой форточки тянуло морозом. — Мы оба знаем, — не спеша повторил он его же слова так тихо, чтобы услышал только Шура, — что за человек министр. — Ты сейчас точно уверен в том, что говоришь? Наговариваю на срок. — Я твой телохранитель, не его, — предельно четко объяснил Кир. — А значит, в моих обязанностях было предотвратить произошедшее — что бы ни произошло. Даже если он — мой наниматель. Выдержать Шурин взгляд стоило больших сил. Ну же, ну, поверь. Погорим же все. Что еще может прятать за закрытой дверью этот человек? Кто прав и… — Что мы будем со всем этим теперь делать? …в чем сила? — То же, что ты и предложил. Я просто скажу ему, что ты отказался, — уже в полный голос сказал Кир, сложив на груди руки. Мира могла им гордиться. В этот раз обошлось без черепно-мозговых. — Удивительно, как ты дожил до своих лет с такой логикой, — усмехнулся Даби за спиной; он сидел на диване, лениво закинув ногу на ногу, и отчего-то улыбался, глядя на них. — Все герои такие ебанутые, или… — Я у Тодоренко особенный, — довольно сказал Кир. Это маленькая, но победа. В плюс к той, что они с Даби еще не убили друг друга. Крылья послушно дернулись в ответ.***
Гудки вызова точно отсчитывали минуты до их смерти. Левитан ждал тоже — в смысле, их смерти, потому что более выразительного «когда же вы уже покинете этот дом и никогда не вернетесь» Кир еще ни у кого не видел. Шуру после недолгих пререканий было решено оставить здесь под предлогом хотя бы пяти часов сна и присмотра — Левитан-Шура 1:0 — и, что удивительно, и Даби, и Кир были с Ямадаевым согласны. Кир подцепил ногтем защитную пленку пластыря, отодрал. Пошла уже третья попытка дозвониться. Даби выразительно на него посмотрел. — Подойди, — коротко скомандовал Кир. Осторожно приклеил полоску на порез, пригладил пальцем, чтобы не топорщилась. — Извини, погорячился. Даби сказал: мхм. Трубку сняли. К телефону метнулись втроем, Шура предусмотрительно закрыл себе рот. В коридоре все еще было тихо и так же темно. Кир приложил трубку к уху, дождался сокрушенного «ну?». — Нашел, Эрнест Эдуардович, — доложил он. И поставил на громкую связь. С наибольшим недоверием на бегущий таймер вызова смотрел Даби, наверняка в восторге от такого инсайда в личность Тодоренко за пределами конференций и экрана телевизора — иначе такой интерес к Эдуардычу Кир объяснить себе не смог. — Через сколько вас ждать? — динамик разразился поразительно спокойным голосом и звоном будто бы стекла — Кир не был до конца уверен — на фоне. Он задержал дыхание перед тем, как четко выложить все сразу: — Он отказался, Эрнест Эдуардович, — шорох-вдох, Даби влез под руку и заинтересованно облокотился на стол, оказавшись чересчур близко к микрофону и, все-таки, к Киру. Наглел. — Но он в полном порядке. И в безопасном месте, у знакомого. Переживать не о чем. Левитан напряженно сверлил мобильник взглядом, как будто оттуда мог вылезти сам Тодоренко и увидеть все, что происходило в квартире в этот момент. Минус сразу два героя из Семерки — это не настолько критично, да, коллега? — Дай-ка ему трубочку, — пугающе спокойным голосом попросил Тодоренко. Шура медленно помотал головой. Попытаться стоило. — Отказывается. — Отказывается «что»? — Говорить с вами, Эрнест Эдуардович. — И быстро добавил: — Простите. — Полагаю, мы с тобой недопоняли друг друга, Сокол, — внезапно разлившейся сталью в этом обращении можно было прорезать насквозь, и Кир напряженно зажмурился, чтобы это все оказалось лишь извращенным сном, а не реальностью. — У тебя не должно было возникнуть проблем с такой простой просьбой. Веки были как по центнеру каждое. Он с трудом посмотрел на Шуру. — Вы хотите, чтобы я заставил его? — тихо спросил Кир. — Только попробуй, — напряженным шепотом пообещал Даби. Кир бросил на него быстрый взгляд. — Если он ставит ультиматум тебе, поставь ультиматум ему, — жестко отрезал Тодоренко. Шура быстро, быстрее, чем они успели обговорить дальнейший план действий, схватил телефон со стола — Киру стоило больших трудов удержаться и не зацепить его за шкирку на автомате — и снял с громкоговорителя, напряженно замер, чуть покачнувшись. Приложил руку к виску. Бледный. Серый почти. — Тебе доставляет удовольствие так делать? — натянуто уточнил Шура, сосредоточенно уставившись в какую-то невидимую точку. Даби под боком напрягся, и Кир физически почувствовал, как раскалился рядом воздух. Он предусмотрительно отступил на шаг назад, поближе к Левитану, и тот послушно подвинулся в сторону. Даби медленно выпрямился. В коридоре щелкнула дверь, но никто этого не услышал. — Сначала она, теперь я, да? Кто дальше? — продолжил Шура, сжал в кулаке край рубашки. — Скажи, тебе мало было... Нет. Я не говорю про него. Я никогда не говорю про него. Просто... — он устало оперся на подлокотник дивана, с трудом сел. — Оставь меня в покое. Прошу тебя. Нет. Нет! Отзови его, пожалуйста. Я не вернусь. Не сегодня. Ты пьян. Произнеся это как какую-то постыдную тайну, он замолчал, весь словно бы закаменел, даже черты лица стали резче, жесткими, как у отца. Кир впервые заметил, как они похожи — и насколько разные — в одно и то же время. Внезапно Шура подскочил с места, лицо стало сплошной маской, глаза — совсем темными, он так сильно сжал телефон, что совершенно побелели пальцы. Острое сожаление, которое почувствовал к нему Кир, почти вырвалось наружу в какой-то успокаивающей реплике, чуть ли не по методичке, но Шуре не нужна была его жалость. — Ты не посмеешь поднять руку ни на меня, ни на нее, никогда, — поразительно мягко сказал он, и в этой мягкости отчетливо услышалось двойное дно: с чертями, вилами и раскаленным железом. Это было почти жутко. И исчерпало все внутренние запасы, которые у Шуры оставались. Он сбросил звонок, рука с телефоном безвольно вытянулась вдоль тела, как онемевшая конечность; взгляд медленно стал неосмысленным, потерянным, и Шура схватился за сердце свободной рукой, до треска оттягивая хлопок рубашки. Кир понял, что происходит, первым. Подлетел ближе, взял под локоть, осторожно усадил на диван, чувствуя, как Шуру бьет крупной дрожью. Присел на корточки перед ним, тронул коленку, отвлекая. — Тебя никто не тронет здесь, все хорошо, дыши только, — четко сказал он, затем обернулся: — Мирон, воды дай. Шура закрыл лицо руками, вцепился себе в волосы, как будто собирался их выдрать, сгорбил спину. Киру протянули стакан, и он осторожно, как ребенку, всучил его в руки Шуре. Жаль не пластиковый, их можно смять. Убрав волосы с лица мокрой рукой, тот сделал несколько судорожных глотков, приложил холодный бок стакана ко лбу. Задышал глубже. — Все нормально, — упрямо сказал он, но его голос больше походил на шелест. — Все нормально. Щас. Даби о чем-то тихо говорил с Мироном — какими-то глупыми и не к месту стали все привычные клички, — беспокойно вертя телефон в руках. Точно, телефон, спохватился Кир. Забрал с диванной подушки, быстро зажег экран — Тодоренко молчал, и лучше бы ему было молчать до двенадцати часов этого дня. Раньше Кир просто будет физически не способен с ним контактировать. Отвращение к Эрнесту обросло новым пластом. Этот день ощущался как непонятная тяжесть в груди, холод, замиксованный с разочарованием и неожиданностью, и Кир уже слабо разбирал, происходит ли все по какой-то случайности, глупому совпадению, или это оборвался трос, держащий сваленный лес в кузове фуры, и тот рассыпался прямо им всем навстречу, чтобы окончательно погрести под собой.[ РАССВЕТ ]
На дисплее нащелкало четыре часа утра. За окном начало светать. Болезненно-желтый, дымный цвет расползался по небу между домов волной, и в его свете они казались блеклыми и темно-серыми, лишенные какого-либо веса. Он просил Сокола подождать его на улице. Было глупо рассчитывать, что тот не улетит, наверное. Мирон — святой человек, хоть и герой, — дал ему еще одну минуту, прежде чем вышвырнуть из дома. Читай: элегантно выставить за дверь. Но эта минута стоила всей этой конченной ночи. Он испугался. Просто оторопел, даже дернуться не смог. Абсолютное отсутствие контроля над ситуацией обычно радовало его, но в случае с Шурой... Ему просто стало страшно. На одно долгое мгновение. И видеть, как Сокол, такой же измученный усталостью и наверняка еще дневной работой, успокаивает его брата, вовсе не разозлило. Скорее, что для Артема в принципе было удивительно, успокоило. Вероятно, в глубине души, ему по-детски хотелось доверять героям и знать, что под их охраной он может спать спокойно — что все хорошо, когда они рядом. — Какие-то хреновые из нас с тобой получились попутчики, — нервно пошутил Шура, и Артема разом отпустило. Развязались из тугого комка внутренности. — Они всегда были из нас хреновыми, — успокоил его Артем и, наткнувшись на вопросительный взгляд, уже совершенно не боясь, что, кто, где и когда, добавил: — С того самого дня, как я присматриваю за каждым Тодоренко. Слова дались проще, чем он думал, и от этого стало хорошо. Да и просто разговаривать вот так с Шурой — тоже было хорошо. — Так ты знал с самого начала. — Конечно, — Артем улыбнулся. — Поэтому увидеть тебя на митинге… Было неожиданно. Но больше я бы удивился, если бы увидел там твою сестру, конечно. Шура оторопело на него посмотрел. — Как-то херово отец прятал документы, раз даже Лига в курсе, — протянул он. — Не вся Лига, — быстро исправил его Артем — Только трое человек, включая меня. — М. У них не принято было делиться чужими секретами и распространяться о прошлом. Приходя в Лигу, ты отчеркивал свое прошлое. (По крайней мере, им хотелось, чтобы так было.) И факт того, что знали только Тим и дядь Леша, говорил о многом. — Мы много чего знаем, но это не проеб Тодоренко. У нас… немного другие каналы информации. Возможно, помимо нас, знает и кто-то из тихановцев. — Один знает точно, — неуверенно поделился Шура. Покрутил пустой стакан в пальцах. — Но лишь потому, что я рассказал. — Серьезно? — Да. Ил… Эренбург, короче. Его же так теперь зовут, кажется. СМИ быстро подхватили. — А. Пацан Тихановского. Я ставил на то, что он и так знает. Ну, то есть, что знает и сам Яков, а он уже мог бы рассказать и ему. Эренбург — он его подопечный, нет? — Вроде того, — Шура сосредоточенно потер виски, вздохнул. — Нет, Илья не знал. Хотя они с Тихановским очень близки. Кажется, Яков решил всех обвести и сделал ставку не на Савосина, а на своего ученика. — Это умно, — признал Артем. — Никто не подумает на Эренбурга, он же как серый кардинал. Если с Яковом что-то случится, под каток следующим попадет Савосин. — Лучше бы до этого не доводить, — кивнул Шура. — Артем. — Да? — Это правда твое настоящее имя? До сих пор не... Конечно. От этого стало немного тяжелее на сердце. — Настоящей некуда. — Спасибо. Что ты здесь. Артем старательно отвел взгляд. Лучше Шуре было не знать, почему он здесь вообще оказался. Потянулся рукой, отвел Шуре волосы за ухо, подцепил стальную сережку. Шура не дернулся в сторону — никакого страха в глазах. — Тебе правда идет. Не прогибайся под отца. — Не стану. Он кивнул, прощаясь — никогда не умел нормально прощаться, где бы обзавестись таким навыком? — и вышел в коридор. Мирон закрыл за ним дверь, не сказав ни слова напоследок. Тоже — только кивок. Как какое-то глупое одобрение. Или ему просто померещилось. На улице уже рассвело. Тротуары были усыпаны снегом, который намело за ночь, и лишь цепочка следов вела в сторону беспорядочно высаженных, уже обнаженных деревьев. Не улетел все-таки, подумал он. Кир был странным. Почти непредсказуемым — Артем бы соврал, если бы сказал, что не испугался на мгновение, когда тот, стоило их только оставить наедине с лестничной клеткой, приставил острым краем перо к его горлу. Можно было понять. Но не хотелось. Он вытащил из кармана куртки бутылку, уже успевшую противно согреться — на это он недовольно скривил губы, — распечатал, сбив крышку о низкий забор, выпил почти половину за один глоток. Перекатил сладкое на языке, выдохнул. — Ты хотел поговорить, — начал он, подойдя к Киру, одиноко стоящему посреди занесенного снегом двора. Их следы смешались. — Уже точно не сейчас, — устало ответил Кир, встряхнув винно-красными крыльями. Артем в который раз поразился бесконечному контролю, который тот над ними колдовал. Они же огромные до жути. Неудобно, наверное. — Я узнал почти все, что хотел. — Тодоренко действительно нанял тебя охранять его сына? — внезапно спросил он. — Да. Сначала я подумал, что это такая себе затея. И она действительно оказалась дерьмовой, как видишь, — Кир усмехнулся. — Но даже если он снимет с меня такую обязанность, я буду за ним приглядывать по возможности. Шура правильно сказал: мы действительно оба знаем, что за человек Тодоренко. Полагаю, даже мы трое, если считать тебя, я прав? — не став ждать ответа, он продолжил: — Конечно, знаем с разных сторон, но это все одно. Я вот знаю Эрнеста полжизни. И скажу тебе, это хуевое знакомство, если честно. Артем искренне рассмеялся, и Кир улыбнулся тоже, едва-едва, незаметно почти, но он успел выхватить эту улыбку. — Пригляди за ним. Это моя личная просьба тоже, — сказал Артем, глядя прямо Киру в глаза; тот не отвел взгляд. — Я постараюсь, — пообещал он. — За ваше местоположение не беспокойся. Его никто не узнает. Увидимся. Может быть. Артем отступил на шаг назад. Кир махнул ему рукой — какой-то совершенно дружелюбный жест, как будто они были старыми приятелями, — и расправил крылья. Они коснулись нижних ветвей дуба. Он взлетел прямо с места, без малейшей подготовки, и в этом было что-то особенно красивое. Почти неземное. Артем проводил его удаляющийся силуэт взглядом, покачал головой, задавив усмешку, и медленно двинулся в сторону дома, оставляя за собой неровную цепь следов.[ НЕ СКАЗКИ ]
Сильнее. Сильнее. Сильнее. Сильнее. — Сука! Руки саднило, но в натянутых мышцах приятно жгло, и ей было совершенно плевать на собственное сбившееся дыхание, пожар в груди от нехватки кислорода. Сильнее-сильнее-силь-не-е! С каждым неосторожным выдохом сквозь сжатые зубы, она распалялась все сильнее, била все сильнее, как если бы пыталась компенсировать недостаток этой физической силы внутренней: громче закричишь — сильнее ударишь, и когда терпеть вставший в горле ком уже стало невозможно, она вцепилась ногтями в кожаную обивку груши и обессиленно сползла вниз, на колени, лихорадочно дыша распахнувшимся ртом. В глазах потемнело. Ее окликнули. Кирилл — точно, это был он, на широких ладонях выступала серебрящаяся чешуя, — протянул ей руку и помог подняться на ноги. — Мне почти страшно стало, — доверительно улыбнулся он. — Куда ты так переусердствуешь? Олеся через силу улыбнулась в ответ, потерла мокрое запястье под напульсником, вытерла с лица пот. Челка прилипла к коже, и она зачесала ее в сторону, смахивая со лба. На арене кто-то дрался, кажется, Серега с Мартой «Кошкой», да, точно, вот Кошкины невесомые скачки от тросов к тросам. Вроде, ей было под тридцать. — Да просто хочется куда-то вытащить, знаешь, все, что скопилось. Лучше так, чем на близких, разве нет? — спросила Леся. Поморщилась, когда Сережа довольно жестко выломал Кошке руку и повалил спиной на маты. Но Марта только рассмеялась — ее смех взвился под потолок как дым, перебился электрическим шорохом ламп, — и вскочила на ноги обратно, уцепившись за Серегу. Они пожали друг другу руки и спустились с ринга, схватив махровые полотенца, чудом не свалившиеся с веревок во время боя. — Щас отдышусь, может, тоже выйду. — Не успеешь, там Тихановский уже пришел, говорят, злой как черт, — разочарованно вздохнул Кирилл, почесывая чешуйки на коже. — Не знаю, кого боюсь больше: злую тебя или злого Тихановского. Яков здесь? А Илья не сможет быть, у него же смена. Надо будет ему все записать тогда… Они не смогли встретиться с Костей после школы: тот отмазался какими-то срочными делами в Академии, и у нее не осталось выбора, кроме как вздохнуть, развесить ножки и сказать «ладно, потом». Не то чтобы она собиралась от него отвязаться, но эта натянутая пружина между ними, зажимающая мышцы, сводила ее с ума. Вчерашний разговор после проверки будто выбил почву у нее из-под ног. Он стал врать ей так легко и играючи, словно она не могла ничего понять! Словно она… была просто глупой девочкой. «Ничего не случилось, все отлично, ты можешь не переживать» — и как бы насмешка в голосе, и это так, так сильно ее взбесило, это было так очевидно, что он врал, так глупо, так ненужно, так… предательски с его стороны? Возможно, она реагировала на это с чересчур ненужной обидой. И он раскололся почти сразу. Даже не постарался удержать лицо, что не лгал ей. Олеся понимала: Костя хочет ее защитить от чего-то, от какого-то ужаса. Но не понимал он: ей не нужна защита от огромного и страшного мира, она уже не маленький ребенок. Она выдерживала до этого и выдержит сейчас. Ее злило, что он именно так переживал за нее, скрывал правду, даже неприглядную. Ведь это еще раз доказывало, что она делала недостаточно, чтобы ее воспринимали всерьез. Сука. Надо было меньше задумываться об этом всем. К черту его. Пусть делает, что хочет. Есть проблемы посерьезнее, чем Костина игра в недомолвки. Они подобрались к собирающейся толпе. Кирилл протянул ей бутылку лимонного «Актив» и, пока она пила, оглядывал зал в поисках героя их последних дней: про увольнение Тихановского знали уже все, даже на «Мутируй» написали в сводке новостей. Народ гудел как потревоженный пчелиный рой. Кажется, вон там Савосин мелькнул… Внезапно за плечо тронули, вытащили из толпы как рыбку, попавшуюся в сети. Олеся возмущенно развернулась к нарушителю спокойствия и возмутилась еще больше. Пора было ставить на счетчик, сколько раз за сегодня Костя вывел ее из себя. — Не ругайся, — попросил он, потащил за собой к выходу, где было потише. — Прости, что не встретил. Олеся оглянулась назад — вот и Тихановский, она почти скучала по его улыбке, Костя, какой же ты мудак, тянешь меня прочь от такого чудесного мужчины. Вздохнула, еще раз вытерла остывший лоб. Наверное, еще и выглядела как воронье пугало, только с тренировки. Костя остановился, только когда они преодолели лестничный пролет. В подъезде уже было прохладно, и едкий морозец укусил ее в плечо. Папина старая футболка грела. Немного. Леся перевела взгляд на Костю. Бровь рассек за вчера, дурак. Из открытой двери снизу, под которую подложили разбитый кирпич, чтобы не хлопала, долетало эхо чужих слов. Она отчетливо расслышала «больше не буду» и «бояться», подхваченное людьми, и в сердце что-то робко отозвалось на эту фразу. Чего ты хочешь? Не бояться. Олеся хотела не бояться. Хотела видеть надежду на контракт с какой-нибудь иностранной компанией. Хотела, чтобы танки не взрывали брусчатку Красной площади девятого мая. Чтобы не «можем повторить», а «никогда снова». Чтобы снова стать маленькой, когда папу еще не убили (она зажмурилась на этой мысли), и чтобы он лепил с ней снеговика. — Я был не прав, что решил соврать. Илья предупреждал, что с тобой такое не сработает. — И он знал, о чем говорит, — хмуро согласилась Олеся. Иногда взаимопонимание у этих двоих идиотов барахлило — и получалось, что получалось. — Меня это задело. Ты не доверяешь мне? Костя посмотрел ей в глаза. Покачал головой. — Нет. В смысле, да, конечно доверяю. Просто… — он замялся. — Говори уже. — Лесь. Он подошел ближе, совсем вплотную, и устало сложил голову ей на плечо, спрятав в изгибе шеи. Олеся привычно погладила ему колючий затылок. Что-то не давало ей покоя. Подсознательное ощущение ложного. — Я очень сильно навредил человеку. Это была проверка, — тяжело начал он, как через мясорубку прокручивая каждое слово, — смогу ли я. Леся, мне страшно. Она задержала дыхание так резко, что почувствовала собственный подскочивший пульс. Сильно — это как? Руку сломал? Две? Обжег? Они с Ильей расходились и хуже. — Но ты ведь остановился, — успокаивающе проговорила Олеся, — ты ведь не чудовище. Костя прижался к ней сильнее: так, что она услышала, как часто бьется его сердце. Словно щелк колес товарняка о щебень, забившийся в рельсы. — Я остановился в этот раз. Но что, если в следующий раз не остановлюсь? — Ты остановишься, — пообещала она, на самом деле совсем не уверенная в этом. Откуда-то пришло это понимание, что она не знает, остановится ли он. На языке стало кисло. — Ты не можешь не остановиться. Ты не убийца, Кость. В тебе этого нет. Я знаю наверняка. — Я не остановлюсь, Лесь, — не своим голосом сказал он. Отпрянул, и на белой папиной футболке осталась кровь. Все стало красным — подъезд, стены, лестница. Костино лицо, белки его глаз. Русые волосы. Олеся посмотрела на свои руки: тоже красные. Мокрые. Чуть липкие. Это не красный, поняла она. Это даже не вино. Это кровь. — Я уже не остановился. Кто-то закричал. Леся вздрогнула и с ужасом распахнула глаза в темной комнате, сию же секунду понимая, что кричала она сама. Горло как будто схватило спазмом. Она обняла себя руками, подтянула к груди колени. Это был сон — кошмар. Всего лишь кошмар. Шесть-двадцать три — подсказали электронные часы на тумбочке. Среда только начиналась.