[ ОТСЧЕТ ]
Бумажная работа будет ее смертью, Мира знала наверняка. Листочки-листочки-листочки, и никакого близлежащего просвета между листочками на рабочем столе. Где-то там был стол, насколько она помнила. Погребенный под тысячью ведомостей и отчетов. Она заполнила еще один бланк, скрипя по бумаге типовой синей ручкой, и откинулась на спинку кресла, вздыхая. На отчете за прошлый квартал стояла кружка кофе — уже третья за утро, и она поспешила ее оттуда убрать, чтобы кофейное кольцо от донышка чашки не отпечаталось на странице. По Мириным личным ощущениям, бюрократия собиралась проесть в ее голове плешь, если не погрести под тысячью своих острых, режущих пальцы рук. Она обвела кабинет заведомо усталым взглядом, отметила прилизанные голые стены и бедный горшок с гортензией. Чудом в лице Нины Георгиевной реанимированный. Пора уже мишуру вешать, отстраненно подумала Мира. К новому году они обычно украшали офис как могли, и в этом была особая праздничная прелесть: все собираются, приносят елочные игрушки, ставят маленькие елки на рабочие столы, развешивают мишуру по вайтбордам, немножко расслабляются. Конечно, это все видимость, это наигранное спокойствие перед праздниками, потому что к Новому году работы добавлялось если не втрое, то вчетверо больше, наступал канонный аврал и триста сотен дел на отчаянно загулявших граждан. Поэтому к Новому году Мира сатанела. Гогиевна — еще хуже. Все на своей шкуре знали, что в декабре и январе их обеих лучше не бесить. Двадцать восьмого ноября ощущение превосходного пиздеца уже постепенно захватывало офис. По крайней мере, лица у оперов, забежавших к ним минут двадцать назад по важным вопросам (трейдмарк), были крайне опечаленные. Нина Георгиевна, скрежеща зубами, выдворила их вон после решения возникшей проблемы, и атаковала кофемашину, доживающую свою последнюю осень. — Как продвигается работа с Созидательницей? — спросила Каямова, методично покручиваясь в своем роскошном кресле на колесиках и отпивая кислый офисный эспрессо. Зерна закупали мешками, одну и ту же угандийскую робусту каждый клятый раз, и Мира могла поклясться, что пахнет этим адским варевом даже когда не ходит в офис. Выпить кофе не в офисе — боженькина благодать. — Есть какие-то подвижки? Мира потянулась, отчетливо слыша в частичной тишине, нарушенной лишь бубнежом ведущего с Европы Плюс, как хрустнуло что-то в позвоночнике. По Созидательнице… Ни хрена у них не было на Созидательницу, вот в чем была проблема. Девчонка смывалась от их опергруппы уже трижды, от Миры с Катенькой вдвоем — пять раз. Как назло, ей удавалось избегать попадания им в руки; возможно, она просто лучше знала планировку районов, в которых вылезала на свет, но каждый гребаный раз она проваливалась под землю за поворотом, и отчаяние в Катиных глазах начинало действовать Мире на нервы. — Я начинаю думать, что это бесполезно, — призналась Мира. — Ловить ее на горячем. Она знает пути отступления лучше нас, а нам в жизни не выучить все ее маршруты. Только если ловить по камерам, где она обычно ходит и как, но она же и технику ломает. Клятая причуда. — Реестр причудный шерстила? — Нина Георгиевна поднялась со своего места и прошла к ее столу, не стесняясь сесть прямо на бумаги на краю стола. У Миры дернулся глаз. — Должен же быть какой-то прокол. Ты уже раскрывала дела сложнее, и она не первая отступница в твоей карьере. — Остальные ошибались в нужный момент, только так и брали, — она повела плечом, морщась. — Ну, за исключением тех ребят-близнецов. Они просто возвращались домой одним и тем же путем через парк, вот и погорели на этом. Созидательница же… Она умнее нас. Нина Георгиевна ткнула ей пальцем в лоб и назидательно сказала: — Она не умнее вас. Ей хочется казаться умной и осмотрительной, но загвоздка в том, что самые умные все равно ошибаются просто потому, что слишком много думают. Рано или поздно она что-то недоглядит, здесь вы ее и схватите. Сколько уже идет дело, полтора месяца? — Два, — разочарованно вздохнула Мира. — Мне кажется, я старею. — Да что ты говоришь, — ухмыльнулась Каямова, — тогда я, в твоем представлении, уже динозавр? Мира улыбнулась, тушуясь. — Нет конечно, Нин Георгиевна, вы что. Просто в последнее время все чаще начинаю думать о том, что застряну в этом кабинете навечно и превращусь в достопримечательность, потому что раскрываемость упадет. И еще бумажки эти. Она была довольно молодой по меркам полицейской работы, старшие коллеги ее за это недолюбливали, ведь не смогли добиться тех же результатов к своему возрасту, но весь этот гнет постепенно начинал давить ощутимее, уже наступая на пятки. Мира не знала, как Георгиевна это делает — продолжает делать уже столько лет. Всем доказывать обратное. Мира жила работой, как и Нина Георгиевна, но неужели ей не надоедало? Не пугала перспектива помереть на работе? Без друзей, без семьи. Погрязнуть под бумажками. — Н-да, рановато тебя настиг кризис среднего возраста, зайка, — ласково пошутила Гогиевна. Сходила за своей оставленной кружкой. Уселась. Вот она, настоящая женщина, подумала Мира. — Бюрократия убивает. Это факт. Поэтому цепляйся за каждую возможность выбраться на вызов. А насчет этих твоих мыслей… Возьми выходной. Отвлекись. Сходи на свидание с кем-нибудь, в клубешник выберись. Не превращайся в ломовую лошадь. Свидание? Мира удивленно поглядела на Гогиевну, как будто впервые ее видела. — Да у меня нет никого, — в свое слабое оправдание пробормотала она. — Это столько времени надо тратить на отношения, на узнавание человека… Работа пострадает. Нина загадочно улыбнулась. Если бы Мира не знала, сколько ей лет, подумала бы, что Георгиевне и двадцати семи нет. Когда она улыбалась… В ней появлялось что-то такое особенное, задорное, не убитое службой. — Мируш, — сказала Нина Георгиевна, — ты молодая и сильная, ты не можешь прозябать в четырех стенах и тем более убиваться вместе с сорокалетними мужиками из оперки в карты на деньги. Не смотри так, знаю я, чем вы занимаетесь между вызовами. Правда. Проветрись. Я подпишу тебе отгул. Не могу я смотреть, как ты закапываешься, не стоит оно того, поверь, — она отпила свой кофе, даже не морщась. — Вон, Кира своего пригласи. Мира подавилась слюной. Уставилась на Гогиевну сумасшедшими глазами. — Кира? На свидание? — прохрипела она, откашливаясь. — Вы… чего такое говорите страшное. Георгиевна искренне засмеялась. — Нет лучшей пары, чем той, где оба человека по уши в работе. Нервы мотать друг другу не будет времени просто. А герой и полицейская… Довольно обычная ситуация. — Вы же знаете, что им нельзя заводить отношения? — неверяще продолжила Мира, надеясь, что Нина Георгиевна сейчас скажет, что пошутила. Та взмахнула рукой в воздухе. — Ой, кого это когда останавливало. Пока не светитесь в прессе, все отлично, — она кивнула сама себе. — Кир хороший мальчик. Он же не гей? Мира поняла, что пытаться запить кофе свой кашель было плохой идеей. — Я откуда знаю? — она проморгалась. — Черт его знает. Я вообще не уверена, что он хоть как-то врубается в отношения между людьми. И вообще. Блин, Нина Георгиевна, не дай бог. Фу. — Все настолько плохо? — разочарованно протянула Гогиевна. — Он мне как младший брат! — наконец воскликнула Мира, вызывая у Нины Георгиевной еще один приступ истерического смеха. Вот, подумала она, это все специально, ей просто нравится надо мной издеваться. — Это как если бы я вам предложила… не знаю… сходить на свидание с каким-нибудь Левитаном! Георгиевна заткнулась так быстро, что стало почти страшно. Был черед Миры победно ухмыляться. — Левитан, — повторила Нина, — говоришь. Вот это ты конечно метко попала. Она, если честно, вообще наобум назвала имя. Они ведь были примерно одного возраста, насколько она помнила. — В смысле? — Когда он — и я — еще учились в Академии, я ведь действительно встречалась с его одногруппником, — ее лицо приняло какой-то особенно одушевленный вид, и Мира улыбаться перестала. — Мы дружили, все вчетвером. Я, Левитан, Стиратель и Заоблачный. Заоблачного звали Осип, он даже цветы мне как-то на линейке подарил перед моим выпуском. Хорошее время было, спокойное. Мире интуитивно не понравилось, куда она клонила. — Забавно, как жизнь повернулась. Из нас четверых в живых остались только двое, — Георгиевна тяжело вздохнула. Она не казалась сильно омраченной сказанным, скорее уставшей. — Что произошло? — тихо спросила Мира, отставляя чашку подальше на стол. На Европе Плюс крутили какой-то западный трек, и она неосознанно вслушалась в слова, застигнутая врасплох. Ты наверняка думаешь, что тебе лучше сейчас, куда лучше сейчас. Ты говоришь это только потому, что я не рядом, не рядом. Ты знаешь, я никогда не хотел тебя подводить, никогда. Отдал бы тебе что угодно, отдал бы тебе все. Слова Нины наложились на мелодию, и она вздрогнула. — Осипа стерли в конце четвертого курса. За несколько месяцев до их выпуска. Он… задавал слишком много вопросов, наверное. Но и слишком много знал, чтобы просто так его отпустить. До сих пор помню, как Мирон мне позвонил об этом сказать. Взрывчатка в здании, обломками убило. Гроб был закрытый, — говорила Нина, чуть прикрыв глаза. — Стиратель… Чертановский инцидент. То ли действительно несчастный случай, то ли опять — стерли. Никто так и не разобрался точно, кажется, — она посмотрела в сторону на этих словах, и Мире показалось, что она о чем-то недоговаривала. — Допустимый процент жертв среди населения, как мы обычно пишем. Наверное, это настоящая причина, по которой героям запрещено с кем-то близко общаться, заводить отношения. Служба не щадит. И хоронить будут только то, что осталось, с медалями. Честно, я не смогла прийти на похороны Арсена, даже не знаю, устраивали ли их. Хватило фотографий с места происшествия, боже, Мира, это было ужасно. Судмеды говорили, он даже умер не сразу, и это после пяти пуль такого калибра, какими только в крупных животных стреляют. Остались только мы с Мироном. Он — в Семерке, я — здесь. Наверное, без всего произошедшего мы бы не добились таких высот, конечно. Поэтому от жизни надо брать все, что можно. И не тратить время. Никто не вечный. — Мои соболезнования, — мягко сказала Мира. Конечно, она слышала, что Каямова когда-то очень близко работала с парой героев, но настоящую причину прекращения этого общения никто не называл. — И после Осипа вы… — Я не стала пытаться ни с кем, было не до того. Работа, — она светло улыбнулась. — Да и не хочется, по правде говоря. Страшно, что буду сравнивать людей, бояться опять, что что-то случится. Ты не бери в голову, зайчонок, что оно вот только так бывает. Я для тебя только лучшего хочу, ты же знаешь. Раз не мне, то пусть хоть ты счастливой побудешь. А Кир… Он номер один. Таких, как он, не убирают. Когда у Миры зазвонил рабочий, она все еще переваривала то, что рассказала Георгиевна. Подумать о том, что Кира тоже могут убрать — а она ведь знала, насколько реальным был этот шанс, после всего, что Кир начал творить в последнее время, было просто-напросто страшно. Кир был ее единственным близким другом помимо Нины, она бы не смогла это пережить. Привязываться к людям в их профессии было опасно, и как мужики с их отдела умудрялись совмещать службу с личной жизнью, женами и детьми, она не представляла. Неужели это не страшно — с вызова не вернуться? Оставить детей сиротами. Конечно, многие сидели круглыми сутками только в офисе, оставляя полевую работу на тех, кто помладше и поактивней, но все равно. Звонили по поводу Созидательницы, как чувствовали. Она заехала за Катей в Академию сама. Холлы были полупустыми — учебное время. Она не любила сюда возвращаться, как, наверное, не любил никто, вышедший из этих стен живым. Но ради Кати Мира была готова терпеть эту пытку сколько потребуется. Найти ее аудиторию не составило особого труда: Мира знала ее расписание наизусть. Постучала в дверь, заглянула внутрь. Вся аудитория обернулась на нее моментально, включая преподавателя. — Вы кто? — устало спросил препод, не меняя скисшего выражения лица. — Вам кого? На задних партах послышались смешки, и Мира улыбнулась сама, чуть наклоняя голову вперед, отчего одна из кос перевалилась через плечо. Вытащила ксиву. — Майор Зайцева, главное управление МВД. За курсантом Джараховой Екатериной, она здесь? — Мира оглядела ряды, утопающие вниз к кафедре, но не заметила знакомую черную макушку, пока Катя не поднялась сама и не принялась ускоренно собираться. Препод махнул рукой. Катя догнала ее в коридоре. — Спасибо, Мира Сергеевна, большое, — выдохнула она, убирая короткие волосы в хвостик. Штекеры на мочках ее ушей забавно дернулись. — Я чуть не заснула. — Ой, забудь, я тоже никогда не любила юрпсихологию, — усмехнулась Мира. — Постарайся проснуться, нам ехать на вызов надо срочно. Созидательница показалась в районе Маяковской, там разборки с какой-то из группировок начались, кажется. Хорошо бы успеть, как считаешь? — Сегодня она от меня не уйдет, — упрямо пообещала Катя, вздернув подбородок. Мира заулыбалась. Вот этот настрой ей нравился. До места доехали минут за десять — с мигалкой-то, бросили машину кое-как посреди дороги, проигнорировав знак о запрете парковки. Быстро нашли коллег, выставляющих ограждения. Полицейский кордон растянулся на всю улицу, но даже отсюда она слышала шум борьбы и рефлекторно напряглась. — Герои еще не прибыли? — уточнила она у стоящего с мрачным видом мужика в форме. — Мы отправили запрос, хер знает, кто будет первым. Там человек тридцать просто месят друг друга, причуды и все это. Гражданских выгоняем, перекрыли как смогли. Лезть туда — самоубийство. Вас откуда прислали? Мира дернула ушами, морщась. Второй раз за день вытащила ксиву, чтобы мент мог быстро просмотреть ее назначение. — Луна, — она протянула ему руку. Тот еще раз перевел взгляд с книжки на нее, крепко пожал ладонь. — Со мной Ария, курсант. Спецподразделение. Нас вызвали насчет отступницы. Созидательница. Красный костюм с плащом, черные волосы, видели ее? Причудой может создавать предметы из своего тела. — Что-то было такое, товарищ майор, — сказал мужик. — Там, в центре. Черви зарубились с Пушкинскими, не знаю, кого больше. Раздался грохот, и они синхронно отступили в сторону, когда под ноги вылетел кусок расплавленного асфальта. Мира заинтересованно ткнула его ногой. — Это уже потом будем решать, — жестко сказала она. Расстегнула куртку, скидывая ее на землю, отвела косы за спину. Черный защитный костюм плотно облегал кожу. Под ним — бронежилет. Тяжелый, конечно, но Мира была профессионалом не просто так. — Ария, за мной! Многие люди не догадывались о Мириной причуде: да, мутация, да, заячьи уши. На этом поток рассуждений обычно прерывался. Но они не учитывали сверхчуткий слух, обоняние и силу. Мира перемахнула через ограждение, даже не придерживая его рукой, и побежала.[ МАТРЕШКИ ]
Катя восторженными глазами проводила наставницу, внутренне замерев. Каждый раз, когда Мира Сергеевна показывала себя настоящую — достойную напарницу героям, Кате казалось, что именно ради такого переключения она шла учиться в Академию. Чтобы стать лучшей. Чтобы стать первой. Мира Сергеевна прятала монстра, и все, кто видел ее в деле, это знали. Катя видела, как она жала свой вес, не дрогнув, как запрыгивала на цель, зажимая бедрами голову, и валила с ног. Мира Сергеевна прыгала с такой отдачей, словно собиралась взлететь. Катя бы никогда так не смогла. Поэтому она просто культурно дернула полутораметровое ограждение в сторону, освобождая себе проход, и побежала следом, не мешкая. После вчерашней метели у стен домов еще лежал не расчищенный снег, и она чудом не поскользнулась на грязи, когда подошвы берцев проехали вперед. Белые косы Миры Сергеевной мелькали впереди на фоне ее спецформы, и Катя ускорилась, заученным жестом отцепляя с пояса хлысты. Зацепить таким за лодыжку — стопроцентное задержание. В «мясо» они попали быстрее, чем ожидали, когда мимо пролетело машинное колесо и врезалось в окна здания за ними. Она начинала понимать, почему сотрудник назвал лезть сюда самоубийством. Более страшного симбиоза в крупной битве она до этого момента не видела. Мира Сергеевна, не думая, продолжила идти вперед, сняв с пояса табельное, и Катя двинулась следом, молясь, чтобы в них ничего не попало. В месте, где улица расширялась, дымилось и горело, и дым стягивало в небо столбами. Кто-то бросил кокмол, и тот разорвался об стекло, заливая огнем все окружающее. У дальнего края на карачках ползли двое, оттягивая от битвы бессознательно валяющегося товарища. Прямо перед ними мутант подхватил помятую машину — вернее то, что от нее осталось — и бросил вперед, снося еще троих. И в центре всей вакханалии, перемежающейся криками, огнем и искренним матом, на перевернутом ситроене, вся в красном, сидела, пригнувшись, Созидательница, кастующая из своей руки бесконечное, нескончаемое количество каких-то объектов, рассыпающихся вокруг нее. Оборвав процесс, она отдышалась и поднялась, схватив несколько из них в руки. Черные распущенные волосы крутило на ветру. Созидательница посмотрела в их сторону — Катя не могла разобрать ее лица с такого расстояния, тем более под красной маской, защищающей глаза, но обмерла, когда поняла, что та держала в руках. Рядом, рвано втянув воздух носом, замерла Мира Сергеевна и припала ниже к земле, не стесняясь запачкать руки в грязи. Катя присела на корточки рядом, отползая за чудом уцелевшую машину. Десятки, может, сотни, она не знала точно, крошечных матрешек полетели на асфальт в гущу драки, и Мира Сергеевна схватила Катю за ворот рабочей куртки, дергая ее еще ниже и закрывая собой. Пару мгновений ничего не происходило, битва продолжалась, а потом матрешки взорвались. Они засыпали сварочными искрами всех, кто попал в радиус их действия, и задымились, мгновенно поднимая дымовую завесу на всю улицу. От взрыва Катю затрясло, она в отчаянии зажала руками уши, не переставая слышать этот ужасный, громкий писк, который издавали бомбы. На секунду ей показалось, что она оглохла — настолько оглушительным был звук. От дыма слезились глаза, и она плывущим взглядом нашла лицо Миры Сергеевной, как будто совсем не дезориентированной атакой. Та до сих пор не отпускала Катину куртку и только внимательней вглядывалась в то место, где стояла Созидательница. Драка стихла, и люди рассыпались по переулку в попытках выбраться из дыма. Катя сморгнула слезы и вгляделась в их очертания. Вот же сука, подумала она. Матрешки! К ним подкатилась разорвавшаяся фигурка, и Катя схватила ее, обреченно рассматривая абсолютно полую емкость. Расписанное деревянное лицо, кажется, смеялось лично над ней. Мира Сергеевна выбила осколки из ее руки и очень тяжело на нее посмотрела. — Катя, мы не трогаем разорвавшиеся снаряды голыми руками! — прошипела она, поднимаясь. — Тебе ее могло оторвать! — Созидательница… — начала она, выдыхая. — Беги за ней. Сейчас у тебя есть шанс найти ее. Она в той же ловушке, что и все остальные, — твердо сказала Мира Сергеевна, отряхивая руки об штаны. — Я помогу нашим. Ария, это приказ! Катя кивнула и сорвалась с места, влетая в до сих пор не рассеивающийся дым. Он был и белым и плотным, как настоящий туман. — И не трогай ни черта руками! — донеслось в спину. Катя оглянулась — Мира Сергеевна одним движением скрутила ближайшего потрепанного мужичка, уткнув его в асфальт мордой. Созидательница. Ей надо было ее поймать. Она не могла упустить ее еще раз. В дыму невозможно было дышать, и Катя зажала нос рукой, пробираясь сквозь него. Она перепрыгнула через лежащих людей и медленнее, чем хотела, добралась до той машины, с которой сбежала Созидательница. Рядом валялись осколки матрешек; Катя осторожно пнула их мыском, оглядываясь. Медленно, но завеса падала. Катя лихорадочно мотнула головой: хоть где-то заметить этот вызывающий красный цвет, только кусочек… Что-то мигнуло впереди, и она бросилась следом, вскочив на белый ситроен, прочно застрявший на одном месте. От него пахло бензином, и она поспешила убраться прочь. В бок влетело, и Катя отпрянула на шаг, наугад раскручивая хлыст вокруг себя. Потрепанная женщина, вымазанная сажей и тающей грязью, вскрикнула, подворачивая ногу, и упала оземь. Кончик хлыста зацепился за ее сапог. Катя встряхнула рукой, выкручивая плеть из-под нее, и схватила с пояса прицепленные наручники. Прижала женщину коленом в спину, не давая подняться — та не сильно сопротивлялась, и заломила ей руки, чтобы сцепить их в металл. Отстранилась, напряженно дыша, и поднялась. В двух шагах от нее стояла она. Сапоги до колена, слитный костюм на молнии, застегивающийся у горла и закрывающий плечи, но не руки — Созидательница спокойно, не боясь, натягивала на правую длинную красную перчатку, аккуратно расправляя пальцы. Такая же красная маска прятала ей половину лица, за исключением смеющихся черных глаз. Она улыбалась, игнорируя ссадину на подбородке. Поправила плащ, каскадом стекающий по спине. Волосы растрепались и неаккуратно падали ей на плечи и грудь, но она никак их не собирала, как будто они ей нисколько не мешались. Катя глубоко вздохнула и крепче сжала рукоятку хлыста. Два месяца. Два месяца она бегала за ней по всему центру, как умалишенная, и каждый раз не могла достать — Созидательница ускользала из рук только чтобы прийти сейчас самой. Она провоцировала одним своим видом. Этой маской. Хотелось сорвать ту с ее наглого лица и посмотреть наконец в глаза, наравне, чтобы они обе видели друг друга. Катя сцепила зубы сильнее и кинулась вперед и чуть вправо, чтобы не дать ей пространства для привычной атаки слева: Созидательница, на мгновение растерявшись, отпрыгнула в сторону, незаметно для Кати схватив ленты ее хлыста, и потянула на себя, вынуждая Катю потерять равновесие и наклониться назад. Уперевшись ногами в асфальт, Катя дернула обратно хлыст, перехватывая Созидательницу за руку, зажала ее локтем, наклоняя ниже к земле, и чуть не полетела головой туда же, когда отступница с деланной легкостью врезала ей под колени тяжелой подошвой. Катя утащила ее следом за собой на асфальт, вцепившись в подвернувшийся под руку кусок плаща, и они перекатились, пачкаясь в талом снеге, реагентах и грязи. Созидательница выхватила откуда-то маленький нож и взрезала перчатку у локтя, мгновенно отсекая замшу, и ее голое предплечье засияло. Катя, не теряя времени, перекрутила ей руки и зажала над головой, сжимая бедрами ее ноги. Они, тяжело дыша, посмотрели друг на друга. Катя наклонилась ближе, намереваясь сорвать ей маску, но Созидательница резко дернула руками, в которых рассыпались черные ленты, и коленом ударила куда-то Кате в живот, вынуждая ту расслабить хватку и отпрянуть назад. Она выпрямила руки, наматывая концы лент на запястья, сбросила Катю на землю и надавила бедром на грудь, забравшись сверху, отчего дыхание мгновенно сперло, и пока Катя пыталась подняться вверх, завела руки Кате за голову, зажимая шею в кольцо лент. Катя отчаянно схватилась за ленты, впившиеся в горло, и наобум ударила лбом вперед, попадая куда-то Созидательнице в подбородок. — Вот это было неприятно, — тяжело выдохнула та, игнорируя потекший от удара нос, но расслабила ленты, позволив Кате выпутаться из них и отползти в сторону, чтобы вдохнуть хоть немного кислорода. Встать Катя не успела — Созидательница выбросила ногу, подсекая, и Катя повалилась обратно, но быстро перегруппировалась в кувырок, предусмотрительно сохранив между ними дистанцию. Они снова поднялись на ноги, кружа друг вокруг друга, и так же синхронно сцепились. Преимущество было за Созидательницей — та была на две головы выше, и это позволило ей легко перебросить Катю через плечо, словно она ничего не весила. Катя больно ударилась рукой, приземлившись, и попыталась найти наощупь отброшенный куда-то раньше хлыст, но и вторую руку прижали к земле — Созидательница напряженно нависла над ней, протолкнув колено ей между ног, и крепче сжала обе ее руки, всматриваясь в лицо. Вороные, намокшие от грязи волосы занавесили их от остального мира, и Катя, испугавшись от того, что ничего больше не видит, кроме чужого лица, рефлекторно дернулась в чужих руках. — Тихо, — низким голосом сказала Созидательница, и это слово таким тоном больше звучало как приказ, чем просьба, поэтому Катя мгновенно замерла, испуганно всматриваясь в ее глаза. Запоминая все ее черты. Бледная кожа, покрасневшая от мороза, капля пота, блестящая на шее. Искусанные, синеватые губы. Чуть раскосые лисьи глаза, сверкающие черным и отчего-то кажущиеся знакомыми. Теперь в них Катя видела собственное отражение и бессовестно тонула. Она, как могла, постаралась отвернуться, чтобы больше не смотреть и не видеть себя, не способную победить отступницу, самостоятельно пришедшую к ней в руки, один на один. Но теплые пальцы схватили ее за подбородок, вынуждая снова посмотреть глаза в глаза. — Не сегодня, котенок. Не сегодня. Катя застыла и даже не сопротивлялась, когда Созидательница связала ей руки черными лентами, не туго затянув. Ее коленка все еще грела Катины ноги, и когда отступница поднялась, Катя почти разочарованно свела бедра, отпуская ситуацию. Кажется, ее где-то крупно наебали. Созидательница снова наклонилась к ней, присев на корточки рядом, и сняла вторую перчатку, расстегнув на ней молнию. На пальцах сверкнуло кольцо, стилизованное под рабицу; сеткой оно обхватывало ее безымянный палец. Созидательница осторожно стянула его с пальца, покрутила в руках, поглядела на Катю из-под бровей. Поднесла руку ближе к Катиному лицу, держа в пальцах кольцо, и ткнула ей в губы, ничего не стесняясь. — В следующий раз отдашь, — усмехнулась она. Катя, повинуясь скорее собственному внутреннему идиотизму, чем здравому смыслу, приоткрыла рот и схватила металл зубами, дернув головой вперед. Кольцо захолодило язык. — Умничка. Это будет наш маленький секрет. В нем подсказка. Догадаешься — сможешь меня поймать. — Она на секунду прижала палец к своему наушнику, отстранившись, и забавно наморщила нос. — Да, Фил, я тебя поняла. Пока, котенок. И ушла. Даже не обернувшись. Оставив Катю забавно сидеть в грязи посреди опустевшего, соседнего с основной улицей переулка, со связанными руками. Катя выматерилась себе под нос и принялась распутывать руки, попеременно дергая запястьями. Поднялась, оглядываясь. Созидательница снова исчезла, как будто ее здесь и не было. На асфальте лежали красные перчатки. Катя подняла их, запихнула под ремень на поясе, и, держась за ушибленную руку, пошла в сторону улицы, где шли разборки, держась ближе к дому. Чертова, чертова Созидательница! И ее чертовы ноги! Битва продолжалась ничуть ни с меньшим энтузиазмом — их окружал кордон, сдвинутый ближе, но никого из обеих группировок это не смущало. Дым окончательно рассеялся, но Катя смогла пробраться по стенке в сторону ведомственных машин, чуть не зацепленная тем самым мутантом, который пять минут назад бросил в толпу ниссан. Ростом он был точно под три метра, канонически правильная гора мышц, и когда Катя пыталась проскочить мимо него, перебираясь через груду металлолома, он обернулся прямо в ее сторону, но, задержав на ней взгляд, помотал головой и обернулся обратно к своим. Сзади снова что-то взорвалось: Катя боковым зрением заметила языки пламени, облизывающие каменные стены и утихающие на мокром асфальте, и побежала быстрее. Кольцо она запихнула во внутренний карман куртки, даже не осмотрев его. Когда она была уже в двух метрах от ограждений, и ей начали освобождать проход, кто-то закричал особенно громко, и Катя обернулась, чтобы увидеть, как маленький щуплый мужик с длинным хвостом между ног тыкал пальцем в небо и дергал товарища, оттаскивая его прочь. Катя перевела взгляд наверх и почувствовала, как земля уходит из-под ног. В одно мгновение обстановка переменилась. Налетел ветер, все застыли в странном предчувствии, переводя дыхание. От холода вверх вздымался пар. Серое небо над разгромленной улицей полностью заслонили темно-алые крылья. Сокол с ненормальной скоростью приземлился прямо на того мутанта, чистой инерцией сшибая его ногами на землю и наверняка ломая ему хребет. Расправив крыло, сбил еще двоих, перевернулся в воздухе, молниеносно сложив и раскрыв крылья, и с силой врезал гиганту по спине ногой, предупреждая его попытку подняться. Спрыгнул с него, прикладом ружья вырубая первого, кто попытался войти в его ближний круг: скорость, с которой он перехватил оружие из-за спины, завораживала и пугала одновременно, но едва ли меньше силы, с какой женщине прилетело. Взмахнул крыльями несколько раз, распуская половину перьев, чтобы зацепить тех, кто пытался уйти. Каждое достигло цели, пригвоздив беглецов к земле, и зависло у их шей: они бы не смогли дернуться и остаться живыми, даже если бы попытались. И все это знали. Сокол напряженно выпрямился, наклонив голову к груди, и забросил ружье обратно на плечо. Двадцать человек за чуть меньше, чем тридцать секунд. Катя бы не поверила, если бы не увидела своими глазами. — Сокол, сзади! — крикнули из-за кордона. Но было слишком поздно. Со спины на Сокола двигался мужик с огнестрелом, прицеливаясь. У Кати застыло сердце. Прогремел выстрел. Пуля прошла, наверное, в сантиметрах десяти от головы Сокола — тот быстрее, чем кто-то мог заметить, откинул голову назад, оборачиваясь на стрелка, — и разбила чудом уцелевшую до этого времени витрину. Стекло посыпалось на асфальт и внутрь помещения. Стрелок пораженно остановился на полпути, полностью уверенный, что попадет. Сокол спокойно развернулся к нему и подошел так близко, что дуло уткнулось ему куда-то между ребер. Он что-то сказал мужику — тихо, никто не расслышал, — и тот выронил автомат из рук, сползая на асфальт. Вцепился Соколу в ногу, что-то беспорядочно говоря. Сокол кивнул ментам, и те начали ускоренно паковать застрявших из-за Соколиных перьев людей. Катя не сдвинулась с места, только отступила чуть назад, во все глаза смотря на Сокола и того мужика. Все перья вернулись к нему. Он наклонился к стрелку, обхватывая его за голову, и сказал что-то в ответ. Мужик отпрянул. Сокол тряхнул крылом. У мужика в руках сверкнуло. Нож, поняла Катя, и почти дернулась вперед, когда Сокол играючи легко выбил из чужих рук длинный нож коленом, моментально вырубая стрелка одним движением крыла по виску. Тот обмяк и стек на асфальт. Сокол обтер руки о темно-серые штаны, сложил за спиной крылья и отошел в сторону, позволяя унести бессознательное тело. Затем он обернулся к Кате. И она была бы дурой, если бы не испугалась. Катя неловко приосанилась, пряча руки в карманы, и приветственно кивнула, игнорируя трясущиеся колени. Они все еще болели от того, как по ним проехалась Созидательница. — Ария, верно? — спросил Сокол, подойдя ближе. Катя упорно смотрела в любое другое место, кроме его лица. — Тебя не задело? Ты в порядке? Он звучал обеспокоенно, по какой-то причине. Катя знала, что они с Мирой Сергеевной поддерживают какое-то подобие дружбы, но тот факт, что Сокол знал ее позывной… просто не укладывался нормально в ее голове. — Я в норме, — она пересилила себя и подняла на него глаза. За золотым визором не было видно его лица, только напряженно сведенный рот. — Пыталась поймать отступницу. Она ушла. — Ясно. Где Мира Сергеевна? Она вызвала меня, — негромко сказал он, осматриваясь по сторонам. Катя тоже оглянулась, успокаивающе гладя кольцо через ткань куртки. — Простите, я не знаю, где она, — Катя виновато посмотрела себе под ноги. Сокол положил ей руку на плечо и чуть наклонился, и она испуганно взглянула вверх. — Эй, — беспокойно позвал он. — Что такое? Что случилось? Ты испугалась? В ее голове Сокол почти точно сломал спину трехметровому мутанту-годзилле, просто свалившись на него с неба. Она больше никогда не смогла бы выкинуть эту сцену из головы, даже если бы захотела. Это было болезненно красиво: как он прицельно приземлился ему на плечи, расправив крылья серпом за спиной. Номер один. Номер один уже четыре года подряд. Он был невероятным. Ненастоящим. И сейчас этот абсолютно реальный человек, почему-то беспокоясь, по-отечески ласково сжимал ее плечо. У Кати проскользнула тупая мысль попросить его потрогать перья. — Нет, нет, просто, — она застыла, подбирая слова, — Вы появились так неожиданно. Это было потрясающе, — Катя искренне ему улыбнулась. — Мира Сергеевна была здесь минут десять назад, осталась разбираться с… этими. Меня отправила ловить Созидательницу, мы разделились. К ним подошел кто-то из сотрудников, и Сокол обернулся к нему, убирая с ее плеча руку. — Сокол, спасибо за помощь. Луна просила вам передать, что ее срочно вызвали в отделение на Тверской, кажется, они маринуют в допросной Сперанского из Лиги. Катя и Сокол синхронно переглянулись. — Это ловушка, — жестко сказал Сокол, чуть расправляя крылья. Следующие его слова заставили ее в который раз за день замереть. — Если они взяли Сперанского, это было продумано заранее. Он бы не дался им в руки просто так после пяти лет. Это ловушка, — повторил он, напряженно сжимая кулаки. — Они взорвут участок.[ ТЫ ДИТЯ ХОЛОДНОГО ФРОНТА ]
Был один ключевой момент. Мира не думала. А он выглядел как уебан. Она застыла перед дверью в допросную, прокручивая в голове все вопросы, которые только могла придумать. За четыре года подойдя так близко к завершению самого тяжелого дела, казалось, у нее на подкорке должны были уже отложиться все слова, которые требовалось сказать, но, как назло, думать ни о чем не получалось. Голова была совсем пустая. Это была та же ошибка, которую совершил Кир. Сколько раз она уговаривала его сначала думать, потом бросаться в омут с головой, не идти на поводу у собственного интереса, и теперь сама попалась в ту же ловушку. У нее были чрезвычайно личные, нерабочие отношения с этим делом. Она привязалась к Лиге. Наверное, стоило ее отстранить, передать дело кому-то другому, но Каямова упорно держала ее на этом месте стальной хваткой. Говорила: оно твое. Тебе его дали, тебе его и раскрывать. И плевать, что за спиной обсуждают другие. Перед тем, как вылезти из машины и на негнущихся ногах зайти на обнесенную забором территорию участка, она снова просмотрела тяжеленную папку по Лиге, надеясь найти хоть что-то, зацепиться между строк за малейшую, спрятанную подсказку среди всей той информации, что получилось нарыть. Вырезки из интервью, список появлений, фотка из комиссии по делам несовершеннолетних, миллион листов, миллиард сбивающих с толку фактов. Мальчик с бритой головой и темно-красными глазами преследовал ее всю дорогу от входа в отделение до допросной, вспахивая сознание комбайными жерновами. «Скорее всего, я буду мертв». Что ты прячешь, Сперанский? Почему ты стал таким? Кто тебя так напугал? Отчего-то ей казалось, что он боится. Боится — и только потому делает все, чтобы подумали обратное. Может, поэтому она приказала никому не разговаривать с ним без ее присутствия. Только я, сказала она, буду говорить с ним. Она подозревала, что это чертовски тупой план: соваться в комнату одной. К человеку, который мог сделать все, что угодно. Но ей это было необходимо. Чтобы просто понять. Разгадать загадку. Собрать пазл. У двери стоял незнакомый мужик — Мира видела его впервые, хотя часто здесь бывала, но не сильно зациклилась на этом. Новенький и новенький. Главное, чтобы работу выполнял чисто и честно. Мужик ей кивнул, и она взялась за ручку, призывая все силы, которые остались. — Вы уверены, товарищ майор? — спросил сотрудник. Мира глянула на него из-под темных бровей, поправила куртку дрожащей рукой. Колени рабочих штанов до сих пор были вымазаны в грязи. — Что хотите пойти одни? — Это мое дело, — жестко ответила она, дернув горлом. — Сперанский может среагировать на что угодно. Только я знаю, что и как говорить. И, — продолжила она, крепче взявшись за ручку, — это моя работа. Мужик пожал плечами. Мира повернулась лицом к двери. Это моя работа, сказал ей Кир. Ты не выбирал эту работу, ответила она тогда. За Кира этот выбор сделали спецслужбы. Слишком хорошая причуда, эти чертовы крылья с телекинетическими перьями. Без них Кир бы был счастливее, думала она. Жил бы нормальной жизнью, ходил бы на нормальную работу, не думал о всей грязи системы. Может, уже был бы женат. Она помнила, каким вымуштрованным он оказался в Академии. Боялся сделать шаг не туда, считывал настроение менторов моментально, прекрасно зная, какие последствия может принести непослушание. Когда-то давно, еще на первом курсе, он рассказал ей, что с ним делали в интернате, он ведь не раз и не два пытался сбегать, хотя прекрасно знал, что возвращаться ему некуда, сироте без документов. Только одну форму наказания Кир воспринимал. Крылья были всей его жизнью. Всем его смыслом. И один из воспитателей догадался их подрезать. Не сильно, но так, чтобы не взлететь. Словно Кир был каким-то сельским гусем, а не испуганным ребенком. Он всем им показал. Он всем им еще покажет. Мира знала точно: хищную птицу никогда не приручишь до конца. Наверное, никто из них не выбирал этим заниматься. Одно дело — думать, что кому-то поможешь, действительно что-то изменишь, и уже другое — знать, что ни черта не изменишь. Можно только встроиться. И стать такой же, как и все. Одинаковой. Мусором. А они, как известно, не люди. И позор России. Стоило об этом сказать Джараховой, на самом деле, пока еще можно уйти, не поломав себе психику окончательно. Но у нее не хватало сердца разбить Катины детские надежды. Мира не переживала, что оставила ее на Маяковской: разберется и сама, не пропадет. Созидательница никогда не причиняла вред сотрудникам или гражданским. Даже с преступниками она обращалась мягко. Никаких убийств, никаких серьезных повреждений. Поэтому Катя была в безопасности, если думала головой. Второй ключевой момент: ни Мира, ни Катя ей сегодня точно не думали. Она провернула ручку и зашла, толкая дверь внутрь и тут же закрывая следом. Спокойно, выверенно. Дыхание было ровным. Хорошо, что никто не мог просчитать ее пульс. Тот был стремительным, как бурлящая горная река, и взбивал ее сердце. Мира подняла взгляд на Сперанского. Комната-квадрат, три на три. Посередине — стальной стол, блестящий от чистоты. Два стула. И Сперанский, прикованный к этому столу наручниками. Его руки расслабленно лежали ладонями вверх, но цепь между ними была натянута струной. Вся его поза — обманчивое спокойствие. Затаившийся хищник. Опущенные плечи, нога на ногу. Мира исследовала его, как животное в зоопарке за толстым стеклом. Только никакого стекла в комнате не было. Ни решетки, ничего. Он был одет до смешного по-идиотски: ходячая патриотическая кампания. Черная толстовка с двуглавым орлом, триколорная куртка. В вырезе кофты выступали ключицы и белое горло. Мира напряженно проследила движение его кадыка, когда Сперанский чуть приподнял подбородок, чтобы посмотреть на нее еще более насмешливо, чем до этого. Она наконец нашла в себе силы пересечься с ним глазами. Это было фиаско. Картинка в голове наложилась на свою взрослую копию идеально. Черты стали жестче, взгляд — острей. Добавились шрамы. Мира почувствовала, как кровь отхлынула от конечностей. Мальчик из детской комнаты милиции сидел напротив нее. Разглядывал в ответ. Разгадывал. Тишина казалась осязаемой. Мира поняла, что так и не сдвинулась от двери ни на сантиметр. Сделать шаг вперед не представлялось возможным: только смотреть ему в глаза. Темно-красные, внимательные, всезнающие. Такие же, как и у нее самой. Абсолютно одинаковые. Все ее мысли: про припереть его к стенке, в глаза посмотреть, спросить, чего он добился этим всем, — рассеялись, оставив в голове крутиться только звенящую, всепоглощающую пустоту. Чем дольше она смотрела, тем больше терялась. Пронеслась восклицательная сумасшедшая мысль — когда она разглядит в них собственное отражение, проиграет окончательно. Зверь бежал на ловца. Пересилив себя, Мира смогла подойти к столу ближе, не сводя с него взгляда. Сперанский даже не шелохнулся. Так и сидел, лениво привалившись к спинке стула. Мира коротко облизала пересохшие губы, почти с ужасом понимая, что он замечал каждое ее движение, прослеживал алыми глазами всю нервозность, которую она позволила себе ему показать. Наверное, если бы она подошла еще ближе, она бы рассыпалась. Напряжение натянулось между ними, как линия электропередач простирается над полем. Находиться с ним рядом было невыносимо. Она не знала, как еще это обозвать. Спину промурашило. Это был страх? Это была злость? Мира не представляла. Слово крутилось на языке. Это был голод. Сесть она не рискнула. Зависла, замерев у краешка стола. Сперанский заинтересованно — насмешливо — наклонил голову, и сцепил друг с другом руки. Звенья цепи зашелестели. Эта перемена испугала ее больше, чем все остальное. За дверью привычно шумело, время текло, как обычно, но только в этой комнате, между ними, в пустоте и тишине, все застыло. До невыносимости растянулось. У него было очень выразительное лицо. Тяжелый свод бровей, холодный взгляд из-подо лба, болезненно сведенный рот. Мира чувствовала отчаяние, просто смотря на него. Ей было необходимо узнать все. Ей нужны были ответы. Жажда, раздирающая грудь, давила на ребра. Ей… Ей нужно было… — Твое молчание говорит само за себя, — просто сказал он, обрушив тишину как по щелчку пальцев. Мира вздрогнула. Тихий, глубокий голос, про себя отметила она. Услышала бы на улице — никогда бы не признала. Он был до больного обычный, сам Сперанский. И только глаза выдавали его с головой. Мира заставила себя опустить взгляд на его руки. Без перчаток. В зацепках. Под корень обрезанные ногти. Скорее даже — ободранные. Нервный, значит. Беспокойный. Испуганный ребенок в личине взрослого человека. — С кем имею честь?.. Мира услышала собственные слова как бы со стороны. — Майор Зайцева, — бесцветным голосом произнесла она. Язык с трудом ворочался в глотке. — Ты бледный. Недоедаешь? Сперанский позволил себе быструю, кривую улыбку. Чуть прищурил глаза. Он не выглядел сумасшедшим. Просто уставшим. — Анемия. Хроническая. Она помолчала. — Скажи мне, майор Зайцева, — почти нараспев сказал он, — ты правда думаешь, что я бы дал себя так просто поймать? Никогда, подумала Мира. Но вслух сказала: — Все ошибаются. Он вздохнул и потер руки. — Я не ошибаюсь, товарищ майор. Я никогда не ошибаюсь, и наш разговор — тоже вовсе не ошибка. Не притворяйся, что правда веришь в это. Я же вижу. Ей хотелось ударить его со всей силы, чтобы сбить спесь с его лица. — И сколько у ме… — она сбилась. Нервы шалили? Дыхание перехватывало? Мира никогда не чувствовала себя настолько потерянной. — Сколько у нас времени? Сперанский принял вид усиленной мысленной деятельности. Было почти забавно, как все эмоции ясно отразились на его лице за долю секунды. Удивление, сомнения, принятие ситуации. — Минуты две. Плюс-минус, — легко сказал он, наклоняясь ближе к столу и гремя цепью. Наручники смотрелись на нем неправильно. Миру все еще смущало, что он был без перчаток. Она знала, что его причуда как-то воздействовала на объекты, да и на любой фотографии он был всегда в них. Кто снял перчатки и насколько этот кто-то подумал головой? Что-то было не так с его сраными перчатками, это Мира знала точно. — Почему ни одного трупа с две тысячи пятнадцатого? — быстро спросила она, едва улавливая, что говорит. Наверное, она выглядела обезумевшей. Сердце билось в груди так сильно, что ей пришлось схватиться за край стола. Сперанский проследил это движение едва-едва, если бы Мира не следила за ним сама — не заметила бы. Он дернул наручниками. — Мы не собираемся убивать гражданских. Наша цель не в этом. — Ваша цель? Что ты имеешь в виду? — Ты сама знаешь, что я имею в виду, товарищ майор, — он отстранился от стола, поглядел за ее спину, на дверь. Снова на нее. Его взгляд резал ее наживую. — Наша цель — развалить всю вашу траханную систему до последнего шурупа. Вы не знаете, что с нами сделать. Будь мы все беспричудными, вы бы прижали нас моментально. Но причуды всегда переворачивают игру. Радуйтесь, что Даби у меня на поводке. Будь это не так, Кремль бы уже сгорел к чертям собачьим. Нравится вам это или нет, но мы не уйдем, майор Зайцева. Вы же сами дышать уже не можете. Вы задыхаетесь в собственном дерьме. Мы — ваша говнооткачка. Мира медленно моргнула. Все слова про сумасшествие на миг вернулись назад. — Лига делает за вас всю грязную работу. Мы разбираем улицы, контролируем группировки, людей чиним, которым вашими разгонами прилетело. Собираем бродяжек, которых система через мясорубку пропустила. Какая цена за то, что ты, лично ты, терпишь сапог на шее, майор? Злость собралась в горле. — Мы минимизируем ущерб насколько это возможно, — опасно произнесла она, наклоняясь ближе. Сперанский невпечатленно смотрел на нее снизу вверх. — Вы же подливаете масла в огонь. Я не смотрю на зацензуренные документы: я знаю всю эту грязь, я в ней живу. Всю свою сраную жизнь я пытаюсь выжить в этой системе, чтобы найти, за что потянуть, чтобы она развалилась к чертям собачьим и не погребла невиновных. Свою цену я заплатила сполна, — голос просел, Мира переключилась на раздраженный шепот, почти переходящий в шипение. — И вы ни хрена не помогаете. Вы не представляете, что натворили, устроив тот подрыв, — перед глазами мелькнуло лицо Каямовой, белое, как простынь. — Вы не представляете, что творите, когда Даби сжигает себя у гердепа. Когда технику нам молете. Люди живут в страхе, они не знают, с какой стороны ждать подставы. Камеры писали и видео, и звук. Далеко от участка Мира бы не ушла. Она уже чувствовала приближающийся вкус пиздеца, когда Георгиевне покажут пленку. Сперанский резко поднялся с места, стул отъехал назад, шкрябая по полу. Цепь зазвенела и натянула ему наручники. Теперь он смотрел на нее сверху вниз. Внимательно. Не отрываясь. — Они живут не в страхе, товарищ майор, они в ужасе, — тяжело произнес он. — Вашими и нашими стараниями, здесь твоя правда. Но мы можем дать им успокоение и показать, что можно что-то поменять. Плевать, сколько раз нас называют убийцами. Мне плевать. Я знаю, кто я. Я знаю, кто мы. Вы ни за кого никогда не впряжетесь. Отмажетесь. На лапу возьмете. Вы ненавидите друг друга все, вы не можете друг другу довериться. Хата с краю, а, товарищ майор? Я спрашиваю: какая цена за то, что ты терпишь этот сапог на шее? У нее остался всего один козырь в рукаве. Она за мгновение все для себя решила. Сперанский не был безумцем, не был и мессией, черт бы подрал, как его называли — он был прав. Он знал, кто он. Он знал, за кого Лига пойдет и ляжет костьми. Люди хотели видеть в нем себя, потому что он давал им надежду. Они же не могли дать надежду никому. Муштра приказывала ей: сделай ему больно. Уничтожь его. Ведь он убийца. Ведь он опасен. Опасность должна быть устранена. Внутренний покой рушился с каждым его словом, и Мира не знала, что делать. Кажется, впервые в жизни она не знала, что делать. Она чувствовала себя глупой и маленькой, окончательно запутавшейся в происходящем. Она хотела домой. Она хотела позвонить Киру. — Зачем, Сперанский? — тихо спросила Мира, не пряча от него глаза. — Я поднимала архивы года два назад, кажется. Старые архивы, детская комната милиции. Щенок, правда? Почему? Как ты пришел от этого к трупам? Он выглядел совершенно дезориентированным этим вопросом, и Мира поняла, что попала в цель. — Что? — глухо спросил он. И вся спесь слетела. Наваждение, фарс, понты его дешевые. Впервые он стал похож на человека. — Это реально где-то сохранилась? — Вот моя цена, — просто сказала Мира, отходя от стола. Сперанский дернулся за ней, но не смог сделать и шага из-за цепи. — Вот вся грязь. Было бы проще, будь ты бездумным маньяком. Каким-нибудь помешанным. Я бы поняла. Но те документы… Я не знала, на что рассчитывала, приходя сюда. Я ждала, что буду злиться, что сомневалась в том, что происходит в твоей голове. А теперь… — она вздохнула и заправила косу за длинное ухо. — Мне просто жаль. Всех нас жаль, Сперанский. Если я доживу до завтра после этого разговора, было бы здорово увидеть все, о чем ты говоришь. Мы все платим свою цену. Цепь натянулась до предела. Они стояли в полуметре друг от друга. На его запястьях от наручников краснели следы — кожу содрал, когда дернулся. — Ты можешь переубеждать меня сколько угодно, — сказала она, подходя ближе. Сперанский был выше ее на две головы так точно, но она больше не чувствовала себя маленькой рядом с ним — равной. Однако в его куртке она бы наверняка утонула. — Какой толк от того, что думаю я? Какой толк от того, что думает мое начальство? Каждый из нас останется на своей стороне. Один человек никогда не решит ничего. Как будто мы не пытались. Нет смысла разваливать колесо. Оно слишком давно едет по колее. Если его уничтожить, все рухнет. — Статус-кво, — кивнул он. — Но даже если ты просто отремонтируешь колесо, рано или поздно оно свернет туда же и все повторится. — Ты говорил, что то, что будет после, не имеет значения. Это эгоистично, тебе не кажется? Жизнь продолжится. — Я буду здесь столько, сколько потребуется. Я никогда не оставлю тех, кого обещал защищать. А я обещал защищать людей. — Мы оба это обещали. В конце концов, только это мы и делаем. Защищаем. Храним порядок. Просто делаем это по-своему. — Значит, придется построить новое колесо. Лучшее колесо. За дверью совсем стихло. Мира коротко обернулась на нее, жалея, что стены не были прозрачными. — И ты готов на это? Бросить все ради того, чтобы построить лучший мир? — спросила она. Что-то было не так. Время выходило. Слишком тихо. Мира снова посмотрела Сперанскому в глаза. — В этом весь смысл, — негромко сказал он. — России пора стать свободной. Всем нам. Она улыбнулась. И свет, захрипев сгорающим электричеством, погас. От шума заложило уши, воздух схлопнулся. Мира даже не успела дернуться в сторону: лишь заметила, как наручники рассыпались в руках Сперанского как по волшебству. Превратились в ничто. Она закрыла глаза, чувствуя, как пространство уходит из-под ног, и глубоко вдохнула. Пахло дымом. Дышать было тяжело от пыли, забившейся в легкие. Кажется, она видела кусок неба сверху. Соседнюю стену снесло начисто. Голова кружилась, и в ушах противно звенело. Сотрясение, отстраненно подумала она, морщась. Попыталась нашарить рукой в полутьме хоть что-то и наткнулась на препятствие. Голова кружилась не от сотрясения — она все-таки не приложилась затылком об пол. Под шеей осторожно держали. Мира проморгалась, стараясь выбить пыль из-под ресниц. Мир казался перевернутым и неправильным, неожиданно холодный от ветра. На плывущей периферии стал четче знакомый силуэт, и она внезапно поняла, почему ее не задело ударной волной. Сперанский напряженным взглядом смотрел как бы сквозь нее, придерживая за спину. Кажется, они сидели на полу. Сперанский аккуратно вывернул из-под ее головы руку, собрал пальцы в кулак. Мира растерянно смотрела на собственную ладонь, намертво схватившую его за куртку. Голову вело, и она поморщилась, попытавшись выровнять дыхание. Она видела только его лицо. Обеспокоенное, по какой-то причине. Факт, что она послушно замерла в его руках, совсем ее не смущал. Сперанский наклонился ближе, теплыми пальцами коснулся щеки. — Живая, краль? Как сквозь толщу воды. Она испуганно дернулась, притягивая его за куртку, когда поняла, что падает куда-то вниз. Должно быть, все же приложилась. Дерьмо. Это была ее последняя связная мысль. Темнота расковывала. В его глазах отражалось небо и еще немножко — она сама. Пальцы соскользнули ей на шею. Не теплые, поняла она краем сознания. Горячие. Он наклонился совсем близко: так, что Мира могла рассмотреть едва заметную белую полоску шрама на его лице. В самом уголке губ. Она обессиленно прикрыла глаза и подалась вперед. Ближе. К теплу. И мир окончательно исчез, когда его пальцы спутали ей волосы. К концу этого ебаного мира, кажется, остались только они вдвоем.***
Тимур поморщился от налетевшего ветра. Все-таки приложилась, подумал он, разглядывая умиротворенную мордаху под собой. Вздохнул. Это... было что-то новенькое. Наверное, он ни о чем не думал тоже. Но все ощущалось правильным. Как и должно быть. Он отстранился от нее, осторожно укладывая на пол, стянул куртку с себя и подложил ей под голову. Поднялся. Хотелось сделать что-то еще, сказать, не то чтобы она могла его услышать, но... Он растерянно посмотрел на нее снова. Наклонился, взял ее за руку. Коротко сжал, совершенно не зная, что делает. Отпустил. Дернулся на звук сирен с улицы и наконец ушел — прямо через чертову пустоту вместо стены, храни Фокусника с его филигранной точностью, — постоянно оглядываясь. Его силуэт растворился в темноте.