Ведьма

      — Юля-сан! — на меня накинулись с объятиями, видимо, намереваясь вышибить из меня дух и вытаранить обратно на улицу в зиму.       Не удалось — я устояла, подхватывая небольшое тело подмышками. Эри крепче обняла за шею:       — А мы тебя потеряли.       — Мы? — уточнила я, аккуратно отцепляя от себя девочку. Ребенком она была не то чтобы не тактильным, но тяжело привыкающим к людям и тяжело идущим на сближение, поэтому слезла вполне спокойно и без истерик.       — Я и Полночь-сан, — кивнула девочка.       Подошла Немури. Вспомнишь солнце — вот и лучик.       — Вечера, — здоровается героиня. — Ты где пропала? Ещё и телефон не доступен.       — Вы когда меня потеряли? — уточняю я. — Часа полтора назад? Хоть бы сообщение отправили, честное слово. Кстати, об этом. Айзава сейчас где шароебится?       — Юля! — сделала страшные глаза Немури, кивая на Эри. Та хлопала глазами, не понимая, в чем проблема. Героиня тяжело вздохнула. — Свалил на задание пару часов назад, и пока, как можешь заметить, не вернулся. А что?       Эта падла что, сбежать от меня решила?       — Слушай, дорогая, если он накосячил, убивать его не нужно, даже если он это заслужил.       — О не-е-ет, — подняла я брови. — Это было бы слишком просто. Ладно, спасибо, пойду к себе.       В любом случае мне есть чем заняться. Пробежавшись по конспекту для урока психологии, подумала, не восполнить ли мне пробел в образовании и прочитать «Маленького Принца»? Раз уж моя мудрая родительница его цитирует.       Книга меня зацепила, что оказалось неожиданно, и было даже немного жаль, что не прочитала её в детстве. Может, оно и хорошо — этого я уже не узнаю. Главы были небольшие, а язык — приятный и легкий. В конце концов, это сказка. Каких-то два с небольшим часа, и глаза хватают жадно последнее предложение…       «Скорей напишите мне, что он вернулся…»       …и замирают, не находя дальше строк, будто останавливаясь перед обрывом за секунду до падения, чувствуя, как сжимает что-то новое сердце, и замирают все мысли.       А в следующую секунду что-то на сердце разжимается и сознание падает в эту пропасть из мыслей и образов, часть из которых даже словами не передать. Я обожала это ощущение — после прочтения действительной хорошей книги оно было всегда. Конец всегда не определен до конца. — лучшие писатели не рассказывают всего и не всё объясняют. Как говорил Гёте, секрет скучного в том, чтобы рассказать всё.       Собственно, как со мной это бывало, я выпала ненадолго из реальности, и вырвало меня из астрала пришедшее сообщение. Сложное и трудоемкое приготовление чая заключалось в том, чтоб врубить электрический чайник и задать нужную температуру, чтобы на выходе не получить кипяток, и достать пару чистых кружок из сушилок.       Одна из них была стандартная белая, а другую мне подарил Вася — ужас любого дизайнера или человека хоть с каким-то вкусом, потому что цвета были вырвиглазные, а узор совершенно отвратительный, ещё и буквы были каждая от разного шрифта. Сама же надпись гласила: «СрыВнЫй неРв». Рядом с надписью красовалось растянутое изображение уверенно стоящего скелета, а количество прифотошопленных без всякой системы цветочков и травы просто зашкаливало. Мне было больно на это смотреть, но вторая нормальная кружка (потому что в целом ко мне чай пить ходил только Айзава) повторила судьбу Советского Союза этим утром и теперь осколки покоились на дне мусорного ведра.       Айзава пришел неожиданно быстро — даже вода не успела нагреться, когда в дверь постучали. Оставив телефон на столике в кухне, пошла открывать, чувствуя покалывание в кончиках пальцев от легкого волнения, и тепло от встречи — не сильное, но ощутимое. Я это каждый раз ощущала и просто не замечала? Надо же, а говорила, что умею чувствовать свое тело и проверяю, какого мое эмоциональное состояние несколько раз в день. Верните мне мои слова, я засуну их в рот, рот закрою на ключик и выброшу этот ключ нахуй.       — Вечера, Айзава, — киваю, пропуская мужчину в гостиную и вдыхаю чуть глубже. Запах уловить не удается. — Проходи на кухню, я поставила чайник.       Айзава окидывает нечитаемым взглядом кружки, задерживаясь на той, которая мне нравится меньше. Проходит чуть дальше, опираясь на столешницу и поворачивая ко мне голову:       — Хотел раньше прийти, но выдернули.       — Бывает, понимаю.       «…слова только мешают понять друг друга…» — встают перед глазами строчки. Черт, нельзя читать впечатляющие книги перед важными разговорами — хрен сосредоточишься.       — Я тебя люблю, и говорю это прямо, — начинаю я. — Делай с этой информацией, что хочешь.       Айзава с трудом опускает голову вниз:       — Думал, надо будет извиняться за то, что ночью… — он делает ещё одно неловкое движение головой в сторону и возвращает взгляд ко мне. — В общем, я тоже тебя люблю!       Надо же, какие страсти. Улыбка сама собой появляется на лице:       — Ну и замечательно. Правда, степень своего везения определять будешь сам. Мой друг уже пожелал тебе удачи, Айзава.       Тот задумчиво кивает:       — Думаю, я рад, что так вышло, — и подносит свою руку ближе к моей, почти касаясь пальцами, обе ладони лежат на столешнице. — Можно?       Я киваю и переплетаю пальцы.       — Я тебе успею ещё надоесть своим постоянным вопросом.       — Для меня это показатель того, насколько человек уверен в том, что ему не откажут, — свободной рукой я достаю сахар и ложки. — Надо быть достаточно мужественным, чтобы принять отказ. Закомплексованные люди таким не страдают, а я не страдаю тем, что выбираю слабых людей.       Айзава усмехается беззлобно:       — Это комплимент?       — Скорее да, чем нет. У тебя самые невероятные ключицы, которые я когда-либо видела. Это комплимент?       — Определенно, — кивает Айзава, делая полшага вперед, и оставляя между нами совсем немного свободного пространства. — Моя очередь. Ты невероятна в своем владении матом. А ещё у тебя красивые волосы, которые выглядят как колючки. Я потрогаю?       Я подставляю голову под пальцы.       Мягкие массирующие прикосновения на виске, кажется, нежно погружающиеся в мозг, который от такого плавится. Выпускаю из рук ложку, которой накладывала сахар в кружки, и поворачиваюсь к нему полностью, делая небольшой шаг вперед и не оставляя между нами воздуха.       Прикрываю глаза, опускаю голову — та удобно ложится на чужое плечо. Кожа мягкая, пахнет улицей, немного — потом и лентами, считай, запах сражений. Айзава наклоняет голову вперед, упираясь щекой в макушку. Как другой человек может ощущаться как дом?..       В груди как будто распускаются цветы, отвечая на тепло и ласку.       Мы стоим обнятые несколько минут, пока не щелкает нагревшийся чайник. Айзава отстраняется немного, берет мое лицо в ладони. Я кладу свою руку поверх его и говорю шепотом:       — Хочу тебя поцеловать, — он наклоняется ближе, в глазах пляшут искорки, явно есть что сказать.       Но молчит, занимая рот более интересными вещами, чем разговоры. Поцелуй выходит мягкий-мягкий, как будто погружает в огромное мягкое облако. Прикрываю глаза, наслаждаясь ощущениями — поцелуи любимого человека всегда ощущаются иначе, много больше, чем просто прикосновения к коже. В ощущениях хочется раствориться, внутри всё плавится, снаружи держат чужие руки и губы, как будто заземляя и одновременно — унося рассудок далеко-далеко.       Айзава добавляет язык, скользит по губам внутрь, я медленно выдыхаю и вдыхаю, стараясь унять ускорившееся сердце, но от этого только увеличивая количество кислорода в крови, ощущая себя так, как будто я выпила уже парочку легких коктейлей. Чувствую ухмылку на чужих губах и прерывистое дыхание на коже, Айзава спускает одну руку с головы ниже по спине и перемещает её на талию.       В отогретом сердце что-то ломается. Небольшая тяжесть, находившаяся где-то над сердцем в грудной клетке, разбивается на кусочки и осыпается вниз пеплом, который легко сметается легким сквозняком. Мир сжимается до одной конкретной кухни.       Чувствую себя такой свободной.       Воду приходится нагревать по второму кругу.       — Хочу сделать тебя своей, медленно и чувственно, — доверительно прошептал он мне на ухо, обдавая его теплым дыханием. По коже пробежали мурашки. — Чтобы собой перекрыть всех, кто касался тебя до.       Предложение звучит соблазнительно, но…       — Не сегодня. Потом — обязательно, — провожу носом по ключице, а потом пробегаюсь по ней и пальцами, иду вверх, к шее, параллельно сухожилиям и замираю, не доходя до кадыка. — Ты невероятно целуешься.       — Лучше, чем Даби? — ухмыляется этот несносный гад. — Всё-таки не перейдешь в Лигу теперь, верно?       Я доверчиво жмусь ближе и почти мурлычу:       — Определенно. А теперь хватит о нем, Айзава, мне гораздо интереснее говорить о тебе.       — Только говорить? — поднимает брови мужчина. — И хватит звать меня по фамилии, у меня есть замечательное имя. Шота.       Надо же… путаясь в расстановке имени и фамилии, которыми мне представляются, и называя всех кого и как придется, Айз… Шоту я называла только фамилии. Как будто пыталась подсознательно отдалиться? Если в этом был план, то он с треском провален.       — Шо-ота, — протягиваю я, перекатывая на языке. — Шота, поцелуешь меня ещё раз? Я что-то не распробовала.       Шота скалится, притягивает ближе, утыкается носом в макушку, щекочет волосы дыханием. Потом что-то меняется — напрягаются плечи и шея, он… нервничает?       — У тебя контракт до конца учебного года, верно? — спрашивает он внезапно-холодным голосом.       Трепетавшая где-то под облаками душа возвращается в тело настолько резко, что выбивает сердце в пятки. Я хочу посмотреть ему в глаза, но это значит отстраниться, а этого я сейчас хочу значительно меньше.       — Не знаю, — признаюсь честно. — Это настолько не зависит от меня… Я переживаю за родных, потому что моя семья сюда приехать точно не сможет, а я и без этого с ними виделась раз десять за год при хорошем стечении обстоятельств. И я не знаю, как мне получить гражданство в этой стране, люди из армии не захотят так просто меня отпустить. Есть, конечно, надежда на Афанасьева, но… честно, не знаю.       Мое лицо берут в ладони, приподнимают. Шота смотрит в глаза с теплой улыбкой:       — Ты не обязана справляться со всем этим в одиночку, — и прислоняется своим лбом к моему. — Просто… если ты хочешь остаться, то я обязательно сделаю так, чтобы ты здесь осталась, слышишь?       И за что мне такое счастье досталось? Глаза начинают предательски слезиться.       — Хочу. Хочу остаться здесь. Преподаватель из меня не лучший, но героем быть вроде получается неплохо.       — Не наговаривай, ты классный учитель. У тебя нет никаких рамок, и студенты берут очень много знаний. Ты настоящий наставник.       — Даже несмотря на то, что пью кофе с энергетиком, матерюсь похлеще моряков и награждаю учеников не лучшими прозвищами?       — Это мне в тебе тоже нравится, — доверчиво делится Шота. — Может, всё-таки чай? Дашь мне кружку со скелетом?       Я давлюсь воздухом, Шота неловко хлопает меня по спине, недоуменно наблюдая такую яркую реакцию.       — Блять, Шота, теперь у меня нет вопросов к твоему вкусу, — я разливаю воду по кружкам и кидаю туда пакетики с чаем. — Держи.       Шота благодарит, как-то неловко принимая кружку. Садимся за небольшой столик напротив холодильника. Разговор вялый и почти ни о чем, но спокойный и приятный. Здесь хочется задержаться, если бы моя жизнь была книгой, то где-то на этой главе я бы и остановилась, чтобы растянуть удовольствие.       Но время, увы, беспощадно, минула полночь. После двух чашек чая мы перебрались в гостиную и устроились на диване, я села по-человечески, Шота вообще лег и беззастенчиво устроил патлатую голову у меня на коленях, позволив перебирать в пальцах то ли жесткие, то ли мягкие волосы. Ощущение что-то напоминает, но это иначе, чем до этого — украдкой, и напоминает не то. Я отпускаю ускользающую ассоциацию, просто наслаждаясь ощущениями. Шота под руками чуть ли не мурчит, когда я чуть массирую кожу головы. Такая власть немного веселит, а ещё — приятно греет.       — Знаешь, я не думала, что смогу доверять кому-то свое прошлое и травмы спустя пару недель знакомства.       Айзава — Шота, Юля, Шота. — наклоняет немного вбок голову:       — Знаешь, я тоже. Я никогда не обсуждал то, что произошло с Оборо, с людьми, которые не знали его лично. Это было не легко, но я рад, что поделился этим с тобой.       Я чуть улыбаюсь:       — Смерть отца я не обсуждала вообще ни с кем, кроме родных. Была попытка сходить к психологу, но несмотря на то, что жили мы в большом городе, никого толкового не смогли найти. Может, плохо искали. Тогда я заинтересовалась психологией.       — Можешь рассказать немного о своем отце? — ему интересно, но видно, что настаивать Шота не собирается. — Он много для тебя значил, и я хотел бы немного про него узнать.       Вспоминать о том, чем мы занимались с отцом вместе — начиная от катания на коньках и лыжах и заканчивая лазаньем по пожарной машине — не хотелось, но у меня было то, чем я могла бы — и хотела бы поделиться.       — Когда мои родители только познакомились, они жили достаточно далеко друг от друга. Папа ещё не водил машину, мама училась на лингвиста. Он добирался до её университета пешком около часа, чтобы проводить её десять минут до электрички и потом возвращаться домой ещё полтора часа. Когда мама закончила учебу, они уже снимали небольшую квартиру на окраине. Ещё он часто дарил маме цветы без всякого повода, особенно летом. Маме больше нравились незабудки, так что мой отец таскался за ними по полям. Или выезжал из города на выходных вместе с ней, и они собирали цветы вместе.       Я замолчала, не зная толком, что ещё рассказать. Большую часть из этого мне доверительно сообщали родители то вместе, то по одиночке, совсем небольшую я отмечала сама.       — Твои родители сильно друг друга любили, верно? — улыбается Айзава.       — Да. И всё детство видела, что папа может быть и сильным, и веселым, и слабым, и грустным. Как бы глупо это не звучало, но отец всегда с легкостью прикручивал полки, лампочки и чего только не делал. Они собирались построить дом, до того… до того, как умер, но я уверена, он бы справился и сделал это. Мама в шутку говорила нам с сестрой никогда не выходить за мужчин с золотыми руками, потому что они всё починят и ничего нового не купят.       — У тебя крайне проницательная мама, — Шота тянется за новым прикосновением. — Мои родители не такие романтичные. У отца весьма суровый нрав, но мать удивительно легкая в общении. Как земля и воздух, честно слово. Кстати, я замечал у тебя на окне ледяной цветок в банке из-под энергетика. Очень в твоем стиле. Ты, получается, тоже любишь цветы?       Я киваю, вспоминая, какой красивый гибискус какое-то время украшал мой подоконник:       — Тодороки сделал. Эта ледяная принцесса вполне неплохо научилась работать со своими силами.       — А ещё говорила, что ты плохой учитель, — в голосе не то чтобы осуждение, но что-то близкое к этому. — Открыла парню глаза на его силу и даже не переломала себе руки.       — Ого, — удивленно выдыхаю я. — А были те, кто с переломами?       — Мидория, — тяжело вздохнул Шота. — Мозги у него работают хорошо, но через раз на пятый.       — Совершенно себя не жалеет, — киваю я. — Удивительное дело, у героев вообще дурная привычка недооценивать свои поступки и переоцненивать собственные возможности. Тот же Бакуго, опять же. Не знаю, кто и когда внушил ему мысль, что он всем кругом обязан, но его самоотдача меня пугает. Сдохнет, но сделает.       Айзава перехватывает мою руку, коротко прикасается губами:       — А разве ты не такая же?       — Не знаю, — пожимаю плечами. — Стараюсь отделять главное от второстепенного по возможности, но… моя жизнь мне не принадлежит, и в моей власти только добавить людей в тот небольшой список, которые ею распоряжаются. Да, ты уже там. Что не означает, что я буду думать о благе одного конкретного человека и ставить его выше собственного… наверное, не понятно и запутанно?       — Только отчасти, — соглашается Шота. — Ты похожа на человека, который выбрал когда-то стать героем, но получил не то, что имеют в виду под словом герой. Я помню, что в твоей стране иная система, но в Японии герои другие. Согласен, тут не без косяков, но система никогда не бывает идеальной — и вряд ли станет.       — И этот человек обвиняет меня в том, что я похожа на злодея, — вздыхаю я в потолок. — Может, на мировое зло не потянешь, черт психопата не хватает, но в остальном — вполне неплохо. Красные глаза, обилие черного.       — Говорит мне самая таинственная злодейка Мусутафу, — парирует Шота. — Каждый раз удивляюсь тому, как легко ты входишь в образ. Особенно в первый раз. И когда наткнулись на того парня, что пришлось Ястреба с собой тащить. В тебе есть хоть капля стыда? Умеешь смущаться?       Ты даже не представляешь, насколько. Нужно просто быть подходящим для такого человека и знать мои слабые места.       — Я умею смущаться, — киваю. — Но чем меня смутить — не скажу. Такое оружие я тебе в руки не дам, уверена, ты сразу попробуешь вогнать меня в краску. Шота, ты тоже не выглядишь как человек, которого легко смутить.       Айзава улыбается, освобождая мою руку:       — Но у тебя это получилось сделать быстро. Я даже не ожидал от себя такого, если честно. Обычно мне насрать. Того, кто знал Немури в студенческие годы, видом голого тела на смутишь. Она носила настолько откровенный костюм, что ввели новый закон, ограничивающий открытость геройских нарядов.       — Очень забавно, учитывая специфику некоторых причуд, — усмехнулась. — Та же Яойорозу выбрала весьма откровенным купальник из-за того, что может создавать предметы на любом участке своего тела, и не пользоваться этим глупо.       — Никогда не любил открытые костюмы, — совершенно по-кошачьи фыркает Шота.       — Ты красивый, — совершенно топорно отвечаю и ловлю удивленный взгляд. — Ты постоянно в кофтах и штанах, закрываешь вид на такую красоту. Для того, чтобы удалось снять с тебя хотя бы кофту, пришлось провести крайне херовый день и крайне веселую ночь. Но твои руки того определенно стоили.       Он выглядит таким обескураженным, что я удивляюсь. Шота не походил на человека, который сомневается в собственном теле. Как уверенный, впрочем, тоже. Скорее, как человек, которому глубоко похуй, но я лучше уточню:       — Ты что, не понимашь, что ты красивый?       Айзава немного отворачивается, прерывая зрительный контакт, и ищет чем бы зацепиться глазами:       — Мне такого никогда не говорили. Я скорее вообще об этом не задумывался… Это непривычно, скорее. Поговорим об этом в другой раз, хорошо?       Я киваю, продолжая перебирать руками волосы. Будет готов — расскажет. Можно не торопиться и не спешить. По крайней мере, теперь. Шота находит взглядом часы:       — Черт, половина первого…       — Завтра выходной, — напоминаю я. — Останься. Пожалуйста.       Шота переводит взгляд на часы, прикрывает глаза.       — Звучит как отличная идея.       — Я притащу одеяло, — радостно киваю я. Шота приподнимает корпус, выпуская меня с дивана. Идти в спальню и ложиться туда не хочется, но Айзава неожиданно понимающе не задает вопросов.       Одеяло отправляется на спинку, подушка, взамен скинутых диванных, занимает свое законное место.       — Иди ко мне, — зовет Шота, и я, скинув тапочки, забираюсь к нему. Повозилась, устраиваясь между ним и спинкой, вклиниваясь и в конце концов замирая, удобно утроившись в тепле. Айзава накрывает нас обоих теплым одеялом, и желает спокойной ночи. Я сонно мурчу что-то в ответ уже в полусне и чувствую легкий поцелуй куда-то в волосы.       Чужое дыхание успокаивает, и я мягко проваливаюсь в приятный сон.