Ведьма

      — Я не сомневался в тебе, потому что доверяю Виктору, но учитывая всё произошедшее… твоя преданность вызывает сомнения.       Я дернула верхней губой раздраженно.       — Можете выслать меня обратно так же, как и запросили, директор, если сомневаетесь в моей лояльности, — отвечаю, не скрывая раздражения. — Это значительно упростит мне жизнь.       — Мне казалось, тебе понравилось преподавать, пусть это и не твое, — вздохнул Незу, садясь на диван. — Но если ты настаиваешь…       — Мне похуй, — пожимаю плечами я, пропуская комментарий о моих навыках. — За эту работу не держусь, армия меня с радостью заберет обратно, ещё и про систему вашу всё попытается разузнать. Учить детишек мне нахер не сдалось, я не для этого становилась героем.       Тем более, что все мои труды оказались напрасны — Бакуго стал срываться чаще и больше, причуда начала ему вредить — слишком уж он усердствовал, Мирио продолжал скрываться за панцирем из шуток и улыбок, маскируя боль и пряча чувства за юмор настолько, что, кажется, уже перестал себя понимать, а Шинсо вот-вот грозился сорваться в злодеи, несмотря на то, что вёл себя почти как обычно — больно смотреть, как остальные считают его причуду злодейской.       Выходила я от директора в крайне расстроенных чувствах — вот как мне доказывать, что я не виновна, если придется? Почему я вообще должна что-то кому-то доказывать?       Неприятно ощущать себя виновной в том, чего ты не делал, потому что возвращения Все за Одного я бы точно не хотела — слишком много у него было ненужных карт и связей, и про Ту Женщину резко станет известно всему подпольному миру — этому злодею такой соперник не нужен.       По возвращению в комнату обнаруживаю Айзаву на диване.       — Привет.       — Ты долго, — говорит он, поворачивая ко мне голову. — Что с тобой не так последнее время?       — Просто слишком много всего, — честно отвечаю я, садясь рядом, неосознанно стараясь его не касаться.       Шота только головой качает:       — Ты преувеличиваешь, просто расслабься. Я знаю один способ, — и тянет меня на себя.       Тяну руки обратно:       — Давай не сегодня, настроения нет вообще.       У него страшно горят глаза, липким взглядом окидывает изгибы тела; мне слегка заламывают запястья, а я ничего не могу — а должна ли? — сделать.       — Я устал ждать, пойми и меня, я так тебя хочу, — горячо рычит в шею, меня разворачивают лицом в диван, и это единственное хорошее — видеть лицо мужчины сейчас невыносимо, впрочем, грубые руки чувствовать тоже.       С меня немного стягивают джинсы, мнут задницу через белье, проходятся грубо по бокам и ногам. Я беззвучно всхлипываю и вздрагиваю.       — Ты меня не любишь больше? — разочарованное сверху. — Скажи мне.       — Люблю, — со всхлипом отвечаю. — Просто…       — Просто не хочешь? Так не бывает, — рычит мужчина, стягивая нежно белье и сминая рукой грудь. Я кусаю себя за губу.       Стараюсь абстрагироваться — пусть заберет, что хочет, и уйдет, лишь бы меня не трогал.       — Шота не надо, — тихо бормочу будто не своими губами в обивку. — Пожалуйста, остановись, пожалуйста, прекрати…       И почему я вообще поверила, что любимые люди не причиняют боли, что можно доверять? Когда всё заканчивается, от меня отстают, будто кроме этого и ничего было не нужно… хотя… почему как будто?       Айзава одевается быстро и резко, как будто собирается сразу свалить.       — Ну, что не так? — раздраженно разворачивается в мою сторону и кривит губы.       Я сжимаю в пальцах диванную подушку, стремясь стать меньше:       — Бесишь, — негромко на выдохе. — Иди вон отсюда. Ты ведь получил, что хотел.       — Истеричка, — раздраженно выдыхает Айзава. — С Даби и Ястребом ты тоже не просто так была, только герою повезло меньше, да?       Я замираю, вздрогнув. Он знает?       Айзава резким движением скидывает с планшета крышку, не заботясь о сохранности, оттуда выпадают красные перья, мягко планируя на пол вместе с фотографией, сделанной тогда на полароид.       — Шлюха, — сплевывает он, и я сжимаюсь сильнее.       — Заткнись и не беси.       — Нахуй иди, стерва, — отвечает мужчина, подрываясь, только сейчас я замечаю чемодан у двери. — Я уезжаю из Академии, можешь радоваться, на одного героя стало меньше.       Он негромко хлопает дверью, уходя, я хочу разрыдаться… и не могу… тело вздрагивает в попытке заплакать, но только звенят громче жетоны, когда друг об друга бьются. Голова болит нестерпимо, я бросаю подушку и бегу смывать с себя чужие прикосновения в душ.       Только вот вода эту грязь не смоет, как бы я не выкручивала кран, увеличивая силу напора и не делая воду горячее… Плачу беззвучно и совсем мало, унижение закручивается попалам с болью, сжимая сердце в тугую спираль… Кажется, вдохнуть полной грудью я просто не могу. Не помогает.       После выхода из душа, когда я сижу в ванной с зажженными ароматическими свечами и пытаюсь успокоиться, мне звонит мама. Снова. Говорит о каких-то странных людях, которые говорят на японском и просит срочно приехать. Я заверяю, что всё будет в порядке и дрожащими руками заказываю билеты на ближайший рейс, пытаюсь привести себя в порядок и надеть самую закрытую одежду, вспоминая, что именно её последнее время просил надевать Айзаву, потому что остальная слишком открытая. В итоге останавливаюсь на собственной форме без знаков отличия — вызовет вопросы, но лучше так…       В аэропорт я срываюсь, написав об этом только Незу и в этот раз я непреклонна несмотря на приказ вернуться — на Васю рассчитывать смысла нет — и надежды тоже, а оставлять это на местных нет уже смысла — вряд ли они справятся с кем-то сложнее беспричудного дохляка. Мир вокруг меня рушится, и остается только защищать то, что осталось.       На самолет я успеваю с притыком, благо, билеты вообще были, потому что дни не праздничные.       От аэропорта до деревни я лечу на своих «двоих», и это всё равно занимает преступно долгие полчаса, чтобы найти дорогу. Всё смерзается, потому что здесь не плюс шесть, а минус десять.       — Тебя слишком долго не было, — огрызается сестра раздраженно, оглядывая меня презрительным взглядом. — Хотя, понятно, чем ты там занималась.       Мама поджимает губы и лучше бы она называла меня шлюхой и стервой, чем так разочарованно смотрела.       — Вам не угрожали, кто приходил? Камера работала?       Сестра рассказала о странных людях, которые разговаривали на японском и были весьма легко одеты, несмотря на сошедший частично снег, было прохладно. Камеру над воротами я проверила, но узнать никого не смогла — пришли пешком, не попав в её поле зрения, задолбанные такой жизнью и периодически между собой переругивающиеся.       — Выходить к ним не стали, на звонок не откликались, не знаю, что они подумали.       Я молча киваю, обдумывая, что можно сделать. Есть вариант отправить их в город, а самой принять здесь бой — люди не пострадают, а семья будет в безопасности…       Действовать в любом случае нужно быстро. Тело неприятно ноет, напоминая о произошедшем буквально несколько часов назад, но я откидываю собственную боль подальше уже привычно — не до того. Количество родных людей резко сократилось, и нужно делать с этим что-то, чтобы не лишиться последнего.       Я прошу мать с сестрой очень быстро собраться, взять паспорта, чтобы я могла отправить их в город.       — Я никуда не поеду, — отвечает мать непривычно безрассудным тоном. — Это мой дом, и я готова его защищать, если ты для этого слишком слаба. Настю мне хватит сил защитить.       — У тебя ведь не боевая причуда, — у мамы такие же лапки, но они ничего не делают.       — Зато у меня почти боевая! — кричит сестра.       — Тебе бы огонь свечки погасить, какие нахуй бои? — спрашиваю я.       У отца была причуда, позволяющая ему поглощать энергию в достаточно больших количествах, сестре она передалась, но совсем слабо, а во мне странным образом переплелись обе силы, награждая меня непробиваемыми лапками на ладонях.       — Если ты не можешь защитить меня и маму, то я сама это сделаю! — кричит сестра.       — Даже думать об этом не смей, — обрубаю я. — Ты не умеешь драться, я всё для этого сделала, чтобы ты могла спокойно жить. Так останется и дальше.       — Не указывай, что мне делать, — отвечает мама, сжимая кулаки. — Я больше тебя на свете живу, и в советах твоих не нуждаюсь.       Я сдаюсь, не в силах выдержать этот натиск. Не мне им что-то приказывать:       — Ладно, просто… пожалуйста, поезжайте в город хотя бы на один день, не хочу, чтобы с вами что-то случилось.       Я реагирую на опасность за секунду до того, как она появляется — бегу навстречу родным, стараясь преодолеть эти пять шагов, но портал появляется раньше, они проваливаются, и я влетаю в один из них, меня хватают одной рукой за шею, другой крепко держат запястья, болезненно сжимают свежие синяки.       — Давно не виделись, Ведьма, — раздается сверху и сзади знакомый голос с хрипотцой. — Или, может быть правильнее сказать, Юлия Вольф?       Я вижу всю Лигу, вижу, как Шиагарки держит за горло мою мать и сестру, разведя руки в стороны и алыми глазами прямо на меня смотрит. Компресс и Твайс держат им руки, остальные наготове.       — Ведьма, если Даби не понравится, как ты двигаешься, он тебя сожжет, — смеется Шигараки. Голос у него веселый, высокий и гадкий, как наждак, кожа, впрочем, не лучше.       — Что вам нужно? — голос предательски дрожит. — Информация?       — Просто выбор. В руках у Тоги, — девушка радостно помахала мне. — Пульт с одной-единственной кнопкой. Он связан со спутником. Стоит её нажать — и Академия Героев взлетит на воздух вместе со всеми твоими учениками и дружками. Две жизни против тысячи. Простая математика, ты же герой, должны действовать на благо общества?       Математика действительно простая.       — Нажимай, — твердо и спокойно. — Давай, ублюдок, убил сотню, убьешь ещё тысячу, что с того? Девчонка, которая хочет стать кем-то другим, потому что сама ничего из себя не представляет — вперед, жми. Мне на них насрать. Отпустишь моих родных — получишь что угодно.       — А говорила, что человеческие жизни ничего не стоят, — хмыкает Даби сверху, сжимая горло сильнее, я чувствую слишком сильное тепло. — Тебя, что ли, облапали недавно? И как это позволила?       Я поджимаю губы:       — Сами по себе эти жизни ничего не стоят. Цену им назначают люди. Я своих родных оценила высоко, гораздо выше, чем остальных. И точно выше своей свободы. Это провокация и шантаж, но я готова сыграть по твоим правилам, Шигараки, если ты их отпустишь.       Сестра начинает плакать, ей страшно, и она дрожит, я могу её понять, но надрать зад её обидчикам я не могу.       — Ну так что?       — Тога, нажимай! — смеется Шигараки. — Жаль, нас там нет…       Девочка радостно тыкает в большую красную кнопку, но не происходит ничего. За тысячи километров отсюда могла подлететь на воздух школа с кучей детей. Перед глазами проносятся лица моих и случайных студентов, их улыбки и слезы, моя ответственность, пролетают образы коллег…       — Это твоя вина, — шепчет вкрадчивый голос Даби прямо на ухом и хрипло смеется. — Только твоя. И выбор тоже твой.       Я закусываю щеку, чуть дергаясь, горло сжимают сильнее.       Нет. Пожалуйста, нет. Пусть это не будет правдой, это не может этим являться. Пусть не сразу, пусть всё казалось лучше, но всё не может быть так плохо, пожалуйста.       — А, впрочем, мне нравится тебя ломать, — смеется Шигараки. — Наблюдай же, Ведьма! Ты никого не можешь спасти!       Заходится истеричным пугающим смехом и сжимает всей пятерней горло Насти и мамы. В их глазах страх, просьба помощи и сдвоенный крик гаснет в зародыше — они распадаются с горла, только прах остается, и то немного совсем.       Шигараки подходит, достает из кобуры моей пистолет.       Я обессиленно смотрю перед собой. Грудь разрывают руки мертвых людей, которых я пустила в собственное сердце, отложив все щиты и сняв защиту.       Я проебала всё и всех.       — Набирай напарника, — хмыкает Шигараки доставая телефон и подсовывая список контактов. Я тыкаю пальцем в нужный контакт с дурацким прозвищем «Котик» и жду ответа.       Трубку не снимают в первый раз. Парень усмехается:       — Кажется, ему ты не нужна тоже… что же, попробуем ещё раз.       И звонит уже сам.       — Даби, ты же неплохо знаешь английский? Вперед.       Трубку всё-таки снимают после восьмого гудка.       — У тебя десять секунд, — раздается холодный голос напарника. Вечно-придурковатый, почти никогда не унывающий… что я с ним сделала? За что я с ним так???       — Ну-ну, хватит плакать, — смеется Шигараки, грубым движением пальцев стирая слезы с щек.       — Маму и Настю убили. UA взлетела на воздух. Я проебалась по всем фронтам, предала всех, кого только можно и нельзя… пожалуйста… пожалуйста, я тебя прошу!..       В конце я почти кричу.       — О чем? — глухо спрашивает лучший когда-то — совсем недавно — друг. — Виктору я сообщу, но и сам наверняка в курсе, а так… о чем ты меня просишь?       Я поджимаю губы, пытаясь выдавить сквозь слезы хоть слова, меня крупно трясет, и прохладный воздух тут не причем:       — Я… не знаю.       И получаю в ответ неожиданно-холодное:       — Надеюсь, ты там сдохнешь.       Сердце ломается окончательно, по осколкам как будто катком прошлись…       Даби отпускает меня на землю — держать не смысла, потому что я падаю, сгребая пальцами снег, реву в голос, лишь бы выкинуть всю боль, лишь бы всё это кончилось. Мне дают почти минуту, потому что секунд через десять ко мне присоединяется Шигараки, торжествующий смех которого сливается с моим воем.       Я так хочу, чтобы это просто кончилось, как бред, как странная история, как…       Мысли тонут в ворохе боли, чужих нежеланных прикосновений и сказанных не так слов — мной и мне.       Меня переворачивают носком ботинка спиной на снег, я закрываю руками лицо — не чтобы защититься, а для того, чтобы просто скрыть слезы хоть как-то.       Шигараки наклоняется ко мне, пока Даби отнимает дрожащие руки от лица.       — Знаешь, нет ничего приятнее, чем месть, — пистолет сверкает темным металлом прямо у моего лица. — Особенно такая, которая наступает не сразу. Так приятно ломать то, что кажется крепче стали. Ты ведь ничего не можешь. Ни себя защищать, ни других спасать. Пустышка. Ты не герой. Ты даже человеком называться права не имеешь, поняла?!       Мне в грудь упирается холодное дуло знакомой до последней насечки Беретты.       — Бум, — усмехается он, но не стреляет. — Тебе некуда бежать. И спасать некого. Тебе уже ничего не нужно, ты потеряла всё, что у тебя было.       В сердце буря и землетрясение в двадцатку баллов, и мегацунами в голове, и вдруг я останавливаюсь посреди этого пиздеца, прислушиваясь к себе всего на секунду впервые за несколько дней или недель.       — Кажется, ты её сломал, — усмехается Даби, нависая и заглядывая в глаза. — Давай добивай её и вернемся к делам. Итак, Юли-ия-а-а, — протягивает он, обращаясь уже ко мне и похлопывая по щеке ни разу не ласково, но не сильно и не больно, скорее, возвращая с небес на землю. — Что ты можешь?       — Ха-а, — выдыхает Шигараки и закидывает голову, обнажая худую расчесанную шею и острый кадык. — Ни-че-го. Ничего! Ничего-о-о-о!!! Что ты будешь делать теперь, а?       — Я проснусь, — улыбаюсь я рваным оскалом.       …и просыпаюсь.