Ведьма

      Я захожу за Шото около одиннадцати часов утра, чтобы никуда не торопиться и точно не явиться в больницу после двух.       Тодороки уже собран и готов, ждать не приходится, оно и к лучшему — парень выглядит непривычно спокойным.       — Доброе утро, Ведьма-сенсей, — здоровается Шото. Я только киваю в ответ и направляюсь к парковке.       На джип смотрит с каким-то полным принятием, кажется, догадывался, что у меня будет такая машина (идеально мне подходящая по словам Насти). Совершенно спокойно садится на переднее пассажирское, пока я первым делом пристегиваюсь, а потом, крутанув ключи в руках, врубаю зажигание и завожу машину. Подождав для приличия пару секунд, кидаю взгляд на пассажира и, удостоверившись, что он пристегнут, быстрым взглядом пробегаюсь по зеркалам, после этого уже выезжаю с парковки.       В навигаторе одной рукой вбиваю адрес нужной больницы и выезжаю к съезду на склон.       Минут пять проходит в молчании: Шото смотрит в окно, на проплывающие мимо здания и машины на встречке, кажется, о чем-то крепко задумавшись, а я слежу за дорогой и следую указаниям навигатора, иногда ему отвечая в своей манере.       — Меня всё вопрос мучает, — говорю негромко, прерывая не то чтобы уютную, но близкую к этому тишину. — Принцесса, не знаешь, почему твой отец решил расщедриться и оплатил лечение в дорогой клинике?       Тодороки поворачивается, убирая голову с руки и хмурится.       — Мне он прямо не сказал, но похоже на благодарность за то, что вы открыли для меня новую сторону причуды. А моему старику важно моë геройское образование.       «Шото обязан стать лучшим героем!» — тянется из воспоминаний тяжёлый голос.       Хм… неужели Шото не хотел становиться героем? Почему тогда работает с такой холодной яростью, почему учится? Если человек не хочет кем-то становиться, заставить его сложно. Это возможно, конечно, но в таких случаях люди проявляют свою волевую натуру, вступая в войну с человеком, который заставляет учиться на нелюбимое дело, пусть и делая это не всегда сознательно.       В UA нелегко поступить, особенно если не хочешь. Приходи не первым, а вторым, будь как все или самую чуточку хуже, замри в неподходящий момент — и ты в пролете. Всё. Финита ля комедия.       Но Шото учится, делает успехи, один из лучших на курсе, определенно имеет цель и свою мотивацию… Есть ли у меня право о таком спрашивать? Это всё же личное. С другой стороны, кто мне, блять запретит, и в худшем случае он просто ответит, что это не мое дело.       Единственное — я не уверена, как нужно задать вопрос, потому что… не знаю, что из его ответов будет действительно стоящим.       Увы, мысль так и не формулируется, потому что впереди резко начинают тормозить машины, я останавливаюсь практически одновременно с водителем грузовика впереди и из-за габаритов не могу понять, что происходит, но общая паника нарастает с каждой секундой — вот, раздражая друг друга и самих себя, сигналят друг другу водители, а вот уже раздаются крики впереди.       — Че расселся, вперëд, — я быстро отстëгиваюсь, резким рывком ставя джип на ручник и выбегаю из машины, оценивая обстановку.       Впереди веет жаром и идëт дым где-то метрах в пятидесяти. Первым делом кричу, что всё в порядке, герои уже здесь и командую общую эвакуацию. Мой уверенный тон действует верно, люди быстро выбегают из машин и под короткие матерные окрики уходят к другому концу улицы.       Когда гражданских на месте уже нет, я подбегаю к эпицентру, немногим позже Шото, замечая постоянно растущую гору магмы впереди: там плавится асфальт, и пахнет он едко и отвратительно. Я натягиваю шарф на манер маски, чтобы не задохнуться.       — Что происходит понял? — спрашиваю я, цепляя людей вокруг глазами, благо всё пусто. Тодороки пускает лëд, который совсем немного улучшает ситуацию — магма слишком горячая и её слишком много, верхние слои твердеют от перепада температур, но в итоге это лишь замедляет.       Тодороки отвечает, сверля напряжëнным взглядом пространство перед нами:       — Это человек. Мне сказали, что этот человек был в машине и ему кто-то позвонил.       Магма начинает стрелять — те куски, которые до этого затвердели подлетают в небо, противореча известным мне законам физики. Я подлетаю в небо, отстреливая их вверх с помощью лапок.       — Я попробую заморозить его — если сумею подобраться и отделить ту магму, которая с него натекла! — кричит Тодороки вверх.       — Отлично, черная хуйня на мне, если сможешь подкинуть человека или достать его немного, то у меня получится его вытащить!       Тодороки возводит ледяные стены с третьей попытки — не то чтобы больше не мог, просто лёд не выдерживал ни температуры, ни массы магмы. Этого тоже хватает ненадолго, но держится дольше трёх секунд, что позволяет подобраться ближе. Тёмные порванные куски породы выкидываются в небо, и я отправляю их выше, чтобы столкнуть между собой и разбить до состояния мелкого крошева. Гора магмы по бокам растет, поэтому я направляю себя немного вбок к центру. Соваться ровно сверху — чистой воды самоубийство, там температура выше.       — Принцесса, ледяную стену позади! — кричу я одновременно с тем, как посылаю несколько лапок, сбивая магму в центре, которая возвышается небольшой горой, она летит в лёд почти как вода и стекает тяжёлыми каплями, плавя его.       Шото добавляет льда, и у меня получается разглядеть человека внутри, пусть и с огромным трудом.       — Ведьма, я поймаю! — кричит Тодороки, крепко держась на ногах впереди и немного сбоку.       — Принимай тогда! — кричу в ответ, генерируя лапку — нужно угадать с размером: слишком маленькая человека не достанет, а слишком большая принесёт слишком много повреждений.       Лапка срывается с ладони, отправляясь в короткий полёт, и разрывает магму, открывая свету человека, ею в прямом смысле истекающего, после чего лапка его тут же сносит. Тодороки ловит его льдом, после чего осторожно приближается. Без источника магма на дороге застывает…       — Всё хорошо! — говорит Шото человеку на льду. — Скажите, с вами всё в порядке?       Сверху слышатся всхлипы и ничего вразумительного.       — Принцесса, убираешь магму, — киваю быстро. — Не дать растечься для начала.       Тодороки кивает, переходя к другому заданию, я отправляю себя вверх, приземляясь на край «чашки» в которую Шото подхватил человека. Мужчина лет сорока, может чуть старше, в невыдержавшей такого одежде, но, кажется, совершенно ничего не осознающий — магма с него течь перестала, лед настолько холодный, что мужчина дрожит, но пар валит только так.       — Всё хорошо, — говорю четко и уверено. — Вы сейчас в безопасности.       У мужчины в глазах застывшая паника, дыхание быстрое и неглубокое — грудная клетка ходит ходуном, а дрожь, видимо, не от холода.       Я повторяю, что всё в порядке, сажусь на корточки и прошу взять меня за руку, уверяю, что он в безопасности прошу немного со мной подышать.       — Давайте, вдо-ох, — мужчина послушно вдыхает, пусть и неровно, перебиваемый дрожью. — Отлично. А теперь вы-ыдо-ох… Ещё раз. Вдо-о-ох…       Ему требуется около минуты, чтобы прийти в себя. Если ему стало плохо ещё в машине, и причуда вырвалась из-под контроля из-за панической атаки… Бросаю взгляд на Шото — я и до этого не выпускала его из поля зрения, он смог отделить магму и затвердить её в своеобразном «бассейне».       — Принцесса, можешь сделать мне стакан с водой?       Шото оборачивается, но стакан создает, после чего, используя обе причуды, наливает воду и идет к нам, передавая стакан сразу мужчине.       — Пей. Маленькими глоткам, — отвечаю на немой вопрос в глазах. Мужчина послушно пьет, всё ещё мелко подрагивая, но теперь уже без паники. Подуспокоился.       Мягко касаюсь плеча, чуть сжимая, потому что мою руку выпустили, а тактильный контакт поддерживать нужно.       — Медицинская помощь нужна? — спрашиваю чисто на всякий, потому что видимых повреждений нет.       — Нет, нет, вроде нет, — сбивчиво отвечает мужчина. — Как это вообще произошло…       — Скорее всего, твоя причуда вышла из-под контроля, — говорю уж совсем очевидное. — Главное, что сейчас ты в полном порядке и всё хорошо.       Начинается пробка — всё же из-за магмы заблокирована большая часть полос на дороге, и нам повезло немного больше, выбираемся всего через десять минут.       Я возвращаюсь к мыслям о том, какой вопрос я собираюсь задать, если хочу получить что-то стоящее в ответ и разгадать загадку, носящую имя Тодороки Шото. Учитывая, что мы только помогли человеку, он может быть немного разговорчивее, но, опять же, не факт. На самом деле по дороге мы ввязываемся ещё в одну драку — но там уже злодеи, бестолково применяющие свои причуды, дрифтовать на льду — то ещё удовольствие даже с зимней резиной, но почти весело — ловить таких злодеев азартно.       Когда остается всего-ничего, я, наконец, спрашиваю:       — Принцесса, если я верно поняла, твой отец хочет, чтобы ты стал героем. Почему ты с этим смирился?       Шото недоуменно оборачивается, цепляя взглядом небольшой бинт на руке — мне немного досталось, сущая царапина, но медики настояли. Да и пугать пациентку видом крови — ну… очень так себе затея, на самом деле.       — Что вы имеете в виду?       — Если человек не хочет на кого-то учиться, достаточно завалить экзамены. А экзамены в Академию очень сложные, не поступить, если не хочешь, очень легко. Прости, так и так, я третий, жаль, берут двух лучших. Старался — не получилось, как видите.       — Момо была третьей, — слегка не впопад отвечает парень. — Но она хотела.       — Ну, я спрашиваю про тебя. Почему ты хочешь стать героем, если твой отец тебе это навязывает?       Шото задумывается, видно, что формировать это в слова ещё тяжелее, чем признаваться себе, но всё-таки отвечает:       — Я хочу стать настоящим героем, который спасает людей.       — Тогда почему у вас с отцом такие отношения? — задаю логичный вопрос и снова поясняю. — Цель у вас одна, он тебе помогает, ты усердно учишься. В теории у вас должны быть замечательные отношения.       Шото отворачивается к окну, из-за этого кажутся тише — а может, так оно и есть.       — Он обижал маму.       Я только киваю, переставая задавать вопросы — насяду слишком сильно, и Шото спрячется, как маленькая улитка в свою раковину, из-за того, что в неё ткнули пальцем.       То, что Старатель мудак, лично для меня тайной не являлось, но теперь картина стала немного яснее. Видимо, этот мужик тот ещё абьюзер — не удивлюсь, если шрам у принцессы с этим как-то связан, потому что от его причуды должны были оставаться другие, что-то вроде сожженной кожи до красного и фиолетового, всё же огненные причуды иногда доставляют не мало хлопот.       Вот надо вводить психиатра в ежегодные плановые проверки по здоровью, но герои на это чаще всего забивают, потому что с остальными врачами постольку-поскольку обычно пересекаются.       Это кое-что всё-таки прояснило.       Перед самой больницей завернули в цветочный. Я присматривалась к кактусам и маленьким цветочкам в горшках, пока Шото выбирал букет. Судя по общению с продавцом, Тодороки здесь уже бывал. Настя вроде говорила, что кактусы прикольные… Подарить ей что ли, парочку, как приеду? Выглядят они забавно. Мама ещё недавно хвасталась тем, что фиалки наконец-то расцвели и даже фотки прислала, что, впрочем, не было новостью, ей нравилось заниматься этими цветами.       — Вольф-сенсей, я закончил, — раздается сбоку, и я оборачиваюсь. У Тодороки в руках небольшой букет с синими розами и какими-то мелкими белыми цветочками. Хм, мило.       В больнице Шото представлялся куда дольше, мне потребовалось показать паспорт и бумажку от директора, которая разрешала сопровождение ученика в больницу.       Светлые коридоры, лифт, медсестра, проводившая нас до палаты.       Перед дверью Тодороки ненадолго застыл, давая себе несколько секунд, а потом вошёл, кивая и приглашая зайти следом.       Впереди стояла кровать и столик, справа был проход в светлую кухню. Видимо, все очень даже неплохо, раз тут стоит телевизор и есть всякие колюще-режущие и кухонные приборы, пусть и в минимальном количестве. На подоконнике стояла ваза с синими цветами.       — Привет, мам, — здоровается парень, проходя внутрь. — Это мой учитель, Вольф-сенсей. Из-за режима я не мог приезжать, и она согласилась меня отвести. Вольф-сенсей, это моя мама, Рей Тодороки.       — Очень приятно, — кивнула мне женщина. Она была какая-то… Хрупкая, что ли? С небольшими, только намечающимися под глазами морщинками, светлыми волосами и блеклыми карими глазами, с бледной кожей, и все вокруг было таким белым, что, кажется, подует ветер, выпущенный в приоткрытое окно, и видение развеется, испугавшись сквозняка.       — Мне тоже, — отвечаю спокойно, но мне мой голос кажется слишком резким и громким для этой палаты, где всё словно хрустальное и застывшее во времени.       Я наблюдаю за тем, как они разговаривают — совсем негромко, как перезвон колокольчиков. Видно, как они похожи, особенно если наблюдать за правой, ледяной стороной Шото. Мне она видна лишь едва — ученик предусмотрительно сел справа от матери, той стороной, на которой нет шрама, видимо, чтобы не напоминать ей об этом. Говорят обо всём на свете, я просто сижу, не то чтобы строя незаинтересованный или не подслушивающий вид, скорее, не скрываю того, что наблюдаю за ними. После новостей из жизни школы (учеба-тренировки-учеба-практика-тренировки-учеба-учеба-тренировки), Шото переходит на свою — ледяную причуду и показывает, чем научился, создавая ледяную вазу для принесенных цветов. На вазе расцветают узоры из воронов и нежных цветов, я ловлю себя на мысли, что подобный контраст мне нравится. Рей держит в руках вазу, рассматривая каждую деталь и искренне гордится сыном — улыбка у неё слабая, но красивая, изящная даже. У неё вообще лицо такое… породистое — достаточно тонкие черты, которые подчеркиваются прямыми волосами. У Старателя такой — прямой и «правильный» — только нос, остальное всё вытесанное, будто из камня, подобно древним языческим божествам…       Разговор от причуды плавно переходит ко мне — Шото говорит о том, что удивился, когда узнал, что появится психология и дополнительная занятия, не связанные с причудами. Иронично, что улучшение причуды он получил именно от учителя, эти самые «беспричудные» занятия ведущего.       Меня немного спрашивают о том, кто я собственно такая, но я достаточно расплывчато и коротко отвечаю, так что Рей оставляет это дело, замечая, что на разговоры я не очень настроена. Я вообще приехала сюда не беседы светские вести, а наблюдать, чем я и занимаюсь.       Изначально, ещё в цветочном магазине, мне показалось, что язык Шото — подарки, потому что букет он выбирал достаточно тщательно, и делал это явно не первый раз, да и в Академии он мог дарить то и дело свои ледяные фигурки, но сейчас мне становилось ясно, что этот вывод был преждевременным. Вероятнее всего, это был не самый сложный язык и отчасти для него близкий, и Шото решил выбрать его, чтобы этому просто научиться.       Что же заставило меня передумать? Рей, конечно. Она сидела рядом, слегка полубоком, соприкасаясь с сыном коленями, положив руку ему на правое плечо, и слушала, чуть наклонив голову. Шото же как будто опасался прикасаться к ней вообще, но очень этого хотел — это было понятно и по напряженным рукам, и по чуть опущенным плечам (в обычной жизни осанка у него была на радость вертебрологу), и по ногам, которые стояли ровно, ни вправо, ни влево (не в пример мне, потому что для меня ровно сидеть — величайшая из проблем. То ноги куда-нибудь закину, то ли перекрещу, то ещё что-то), даже смотрел на Рей через раз на третий, что не удивительно, будь они в формально менее близких отношениях — во время разговора человек в принципе большую часть времени не смотрит на собеседника. Исключения два — либо человек очень нравится, либо очень не нравится. Поэтому Бакуго на всех так палит постоянно.       С меня разговор плавно перетек на Мидорию, который, судя по всему, оказал немалое воздействие на парня, потому что Шото спокойно называл его другом и делился произошедшим, начиная с общих впечатлений от стажировки в зимнее каникулы и заканчивая недавней тренировкой, на которой пацан опять себя всё что только можно не переломал— без помощи космонавтки так бы и сделал, ну, со слов учителей, по крайней мере, меня самой там не было.       О семье они говорят заметно меньше, Рей интересуется, как дела у Нацуо и Фуюми (вероятно, брат и сестра соответственно), кратко спрашивает об Энджи (собственно, Старатель) и, немного погрустнев, спрашивает уже о планах на будущее, о наступающей весне и всякой мелочи. Разговор становится уже совершенно непринужденным — Шото чуть улыбается, улыбка у него такая же слабая, как и у матери, и тоже красивая, такая легкая-легкая. Он вообще удивительно вписывается в эту атмосферу больницы. Вдвоем, немного похожие на зыбких призраков, которых легко спугнуть и развеять, за исключением яркой левой стороны — начиная от красных волос и шрама и заканчивая ярким бирюзовым глазом. Странный акцент, яркий красный и немного мистический бирюзовый. Хотя в таком сочетании мистичность цвета теряется. Были бы волосы черные — тогда да, вообще сказка была бы, а так простое пара ярких пятен в общей бело-серой картине…       Мысль про яркий цвет цепляет и остается, я чувствую, что где-то есть что-то важное, но куда идти мысли, если кругом белая пустота — не ясно совершенно, приходится искать пути самой, то влево, то вправо, то развернуться и пробежаться немного назад, то вернуться и отправиться вперед. Может, стоит посмотреть вверх и вниз? Не помогает.       Шото заканчивает разговор тем, что по возможности ещё приедет, если я или ещё кто-то из учителей согласится его отвезти. Рей весьма тепло благодарит меня за возможность увидеть сына, я спокойно принимаю её благодарность.       Встаю первой, когда их диалог подходит к концу, а к двери в палату — медсестра, которая напоминает о существовании времени и вежливо просит покинуть больницу.       По коридору идем молча, а вот на улице Шото спрашивает, могу ли я отвезти его ещё раз через неделю или две. Я прикидываю свои планы. Кажется, что неделя — слишком большой срок чтобы что-то вообще планировать. На следующей, скорее всего, нужно будет гоняться за оставшимися антипричудными наркотиками, ничего сверхсложного, но заебывает. И я всё ещё должна Айзаве свидание — он-то мое нет точно поймет, но, во-первых, я не нарушаю данных всерьез обещаний (Та Женщина не в счет, ок?), во-вторых, мне действительно этого хочется, и не факт, что получится в это воскресенье или остаток субботы, потому что именно сегодня мне надо бы разгрести с бумажками, и заняться тренировками, чтобы понять, как тело среагировало на такое вмешательство и насколько всё плохо или хорошо, плюс наверняка сказались проведенные в больнице двое суток, которые заметно улучшили мое состояние. На источники, что ли, как-нибудь смотаться, раз мне так в кайф массаж и теплые ванны с приятными запахами?       Ответив, спрашиваю у Шоты:       — А в целом ты как?       И его простой, отчасти забавный в ответ, заставляет меня споткнуться на ровном месте:       — Спать хочу.       Потому что до нереального похож на другой, не мне и не в похожей ситуации сказанный, но повторяющий интонацию точь-в-точь и имея один ритма, вызывая у меня ощущение дежавю.       «Жрать хочу».