Ведьма

      Эта деталь цепляет настолько, что мозг с неверотной скоростью собирает весь паззл, будто не хватало одной-единственной детали, чтобы разглядеть картину, которую я так долго собирала, не имея никакого понятия, что выйдет в конце.       Начиная от жестов и заканчивая внешностью.       Пальцы домиком, очевидно, в стрессовой ситуации, схожие черты лица — я знаю, чем займусь по возвращению в Академию, и да простит меня Шота, если это действительно так, то это дает мне такой козырь, что я могу заставить Даби чуть ли плясать передо мной, лишь бы я этого не рассказала. Информация, как по мне, равносильная, только вот моя достоверной будет, когда я всё проверю, а его — нет, потому что надо выбирать источники, молодой человек… надо.       А ведь это так очевидно. Огненная причуда — бабочки Шото, которые цепанули меня, но не только красотой, они мне напомнили пламя Даби, ровно как и огонь Старателя. У неродственников не бывает одинаковых причуд. Это очевидно. Не знаю, умеет ли Старатель использовать настолько горячее пламя, но в теории самому Даби оно легко могло навредить: Шото, судя по словам Сотриголовы, переохлаждался не раз при длительном использовании причуды, и потом приходилось его тащить в медпункт и чуть ли не заставлять использовать огненную сторону, чтобы ученик, постоянно сталкивающийся со злодеями не сдох от банального и тупого бронхита. Значит, с огнем это тоже работает, и Старатель наверняка перегревается, если использует слишком горячие атаки. У Даби, видимо, гореть уже нечему… кроме внутренностей.       Голубой огонь — самый горячий.       Привычный вопрос возник сам собой — очевидно, зачинщик пиздеца в этой семье — Старатель, но его я спросить не могу точно, Шото может знать не всё, у них лет плюс-минус десять разницы, а я не знаю, когда именно это произошло, и кем считают Даби в семье — мертвым или съебавшимся, или вообще о нем не знают — мало ли, Старатель его спихнул куда подальше, а младшим ничего не сказал. Герой — пхе, тоже мне, какой из него герой, если он не смог помочь собственной семье — мне явно ничего не расскажет, Шото, несмотря на то, что в теории захочет со мной поделиться информацией, может не быть в курсе всего, остальных детей я лично не знаю… остается только один вариант. Мать, которая точно любит всех своих детей, потому что очень тепло о них говорила и по-настоящему переживала за них. Даби точно не заслужил такой боли — постоянной боли и страданий — как не заслуживает никто, и настал тот момент, когда у меня появилась собственная цель, пусть пока нечеткая и ограничивающаяся вопросом, что именно происходит в этой семье.       Рей может мне что-то рассказать. Не знаю, получится ли надавить на пироманта словами о его матери — я в этом сомневаюсь, но легко могу ошибаться, такие, бывает, очень ценят любовь в любом виде — нерастраченную заботу перенаправляют на родителей/братьев/сестер/партнеров, а чувства ценят чуть ли не до собачей преданности… но, опять же, не факт, что этот парень из таких…       — Вольф-сенсей, с вами всё хорошо? — спрашивают сбоку, и я возвращаюсь к парковке перед больницей.       — Более чем охуенно, принцесса, — скалюсь я. — Более чем…       Жаль, не могу вернуться прямо сейчас, но это было бы слишком странно, думаю, приеду завтра, может, удастся с ней поговорить…       Проводив ученика до общежития направилась прямо в библиотеку, было три часа субботы, что означало наличие школьников, меня окинули недоуменным взглядом, но благоразумно решили не связываться, и я спокойно начала рыться в альбомах выпускников. Старшему лет двадцать пять, допустим, Старателю тогда было лет двадцать, то есть он года два как выпустился. Альбомы тридцатипятилетней давности — вот моя цель. Ну, максимум сорокалетней.       Поиски нужного заняли всего минут пятнадцать, достаточно было искать общие фотографии, чтобы понять, есть там Старатель или нет… В конце концов, нужный альбом был найден, пусть я чуть его не пропустила — на фотографии парень был громадным, выглядел явно старше своих лет, с ярко-красными волосами и достаточно хмурый… полистала слегка выцветшие страницы, выискивая одиночные и групповые снимки, на которых был герой. Одна из подписей гласила: «Энджи Тодороки». Так его Энджи зовут? М, понятно…       На самом деле, носы у них с Даби были, считай, одинаковые, я была почти уверена, что если убрать шрамы Даби, то он со старателем одно лицо. Впрочем, что мне мешает это сделать? С помощью приложения отсканировала нужные мне фотографии и отправилась к себе. Там я уселась на диване, скачала фотографию Тодороки из его дела, где был четко заметен цвет глаз… скачала из другого документа фотку Даби, немного размытую, сделанную второпях и вшитую в дело. Три минуты в графической программе — и на меня смотреть практически точная копия молодого Энджи Тодороки.       Шото куда меньше походил чертами на отца, скорее, был чем-то средним между родителями — в самом прямом смысле, — в отличие от Даби. Интересно, какие у него волосы? Несложный фильтр, и вот я наблюдая два вероятных варианта — красные и белые. Странно выглядит на самом деле, непривычно, хотя когда бы мне привыкать…       Как бы не было весело ткнуть Старателя в его ошибки носом, это может повлечь за собой кучу вопросов и неприятностей, а значит сделать всё нужно тихо.       Начнем с того, что нужно убедиться в том, что я права и узнать настоящее имя Даби и проверить мои пусть и необоснованные, но толком не подтвержденные догадки. Часть фоток перекинула на телефон, прикидывая, сумею ли я завтра смотаться с больницу и смогу ли провернуть простой фокус а-ля «попросили поговорить о её сыне, я действительно я, и я его учитель» и показать те же бумаги, что и сегодня. Если что, всегда можно попросить передать, мол, приходила такая-то такая-то, хотела поговорить о её сыне, госпожа Тодороки, не соизволите ли оказать сию честь, а там я не сомневаюсь, что Рей согласится, лишь бы не распереживалась.       Вспоминая весь опыт и всё, что у меня сейчас на них есть, очевидно, что сама Рей ни в чем не виновата, так что и бояться ей нечего — раскатывать её тонким слоем по песочку я точно не собираюсь, тем более о её состоянии я знаю.       Разобравшись с тем, чем собираюсь заняться завтра с утра, вернулась к отчетам, пусть и была уверена, что есть ещё много тупиковых пока доказательств, применения которых я пока тупо не вижу.       Интересно, вот Даби вроде как второй человек в Лиге — по крайней мере, вполне себе правая рука точно, — и он сын бывшего героя номер два. Вот будет мем, если Шигараки — сын Всемогущего. Или внук, что вероятно больше подходит по возрасту.       Иронично, что именно тогда, когда я думала про то, что на Даби нет нихуя, мне вспомнилась моя нелюбовь везде искать родственные связи, а тут рот мне в рот — вот это поворот.       В дверь постучали — я отложила отчет и подошла.       — Вечера, Юль, — поздоровался Шота. — Я войду?       «Ага, в меня», — настойчиво предлагает мозг и я чуть ли не закашливаюсь от правдивости этой мысли.       — Проходи, — киваю я. — Думала, ты на все выходные будешь вне зоны доступа из-за работы.       — Немного подразгрёбся, хотел найти для тебя время. Если ты не занята и не против, конечно.       «Я соскучился».       Не могу сдержать улыбки и злюсь на собственные страхи — и немного на себя. Спокойно. Обидно, да, проживаем и отпускаем. Шота обещал не уходить, это просто кошмар, который забудется и выветрится, нужно просто немного подождать, и как тот стакан с рисом, засыпать новой крупой, чтобы увести всё, что было раньше.       — Мне приятно. Чай, кофе?       — Я принес пирожные, так что, наверное, чай, — отвечает мужчина и вытягивает руку — там в два ряда под прозрачной крышкой стоят аккуратные кусочки чизкейка. — И ты говорила про тридцать шесть вопросов, которые не должны занять много времени, если ты готова, можем заняться этим сегодня, мне интересно, что там будет.       Вот за какие такие благие дела мне это сокровище досталось? Я забираю сладости и иду на кухню, оглядываясь — Шота следует за мной привычным путем. Выбирает полюбившуюся кружку с дурацким скелетом, хотя у меня уже есть вторая нормальная. Ладно, пусть извращается как хочет, это даже забавно.       Классический чизкейк Нью-Йорк определенно мой любимый, уж не знаю, подсмотрел ли он это или догадался, но я определенно довольна.       Я открываю на планшете список, мы сидим друг на против друга. При всей обстановке это меньше всего походит на допрос, и я немного побаиваюсь, если честно, потому что знаю, что это точно вызовет сильное доверие и привязанность, но… с другой стороны, я уже доверяла ему свою жизнь, и Айзава не облажался ни разу, не предав мое доверие, а пара полученных во время сражений со злодеями синяков это, право, мелочи, так что…       Стрёмно немного, всё равно. Я говорю, что объяснять ответ не обязательно и зачитываю первый вопрос, потому что список на русском:       — Выбирая из всех людей в мире, с кем бы Вы хотели провести вечер?       — Мёртвых можно?       Я только киваю на этот уточняющий вопрос. Шота задумывается ненадолго:       — С Оборо.       И переводит взгляд на меня, я задумываюсь, но тоже ненадолго:       — С сестрой, — я действительно немного скучаю по нашим посиделкам, когда мы вместе могли выбрать новый фильм и смотреть его, комментируя по поводу и без. — Вы хотели бы быть знаменитым? В какой области?       Шота задумчиво хмурится, я знаю о его нелюбви к СМИ, так что мне кажется, что ответ будет «никакой», но меня удивляют:       — В целом нет, но... Шибари, возможно.       Я опускаю взгляд в стол с улыбкой, и, поняв, что пояснять свой ответ не собираются, отвечаю сама:       — В психиатрии и немного в моде. Хотела бы видеть свое лицо на обложках журналов, где на одних я выгляжу как крутая сука, а на других как сексуальная стерва.       Шота чуть улыбается, но ничего не отвечает, чуть прикрывает глаза, как будто принимая такой ответ.       — Прежде чем позвонить, продумываете ли что Вы будете говорить? Почему?       — Только пару секунд думаю о чем собираюсь сказать, потому что обычно, если звоню, то нужно сообщить информацию быстро и четко, чтобы всё сразу было понятно. И не люблю долгие звонки, человечество изобрело чертовы смс-ки.       Искренние бурчание на звонки меня немного смешит, так что я отвечаю:       — Зачастую вообще не думаю, у меня привычка быстро брать трубку и быстро звонить, зачастую, пока идут гудки, я уже знаю, что буду говорить, в этом я всегда действую по ситуации. Если время терпит, то скорее напишу смс, потому что большая часть людей, с которыми у меня есть необходимость связываться, редко могут сразу взять трубку, звонки — это экстренное, — и зачитываю четвертый вопрос. — Каким Вы себе представляете идеальный день?       Шота задумывается ненадолго:       — Никаких отчетов и тестов. Объятия с тобой по часу, сон по десять. Несколько встреченных кошек по дороге куда-нибудь… к океану, например. Много тишины, наверное, какое-то совместное действие, ну, приготовить что-то или вроде. И, раз день идеальный, то без уроков.       Я киваю, задумываясь:       — Наверное, день дома. Все дорогие мне люди рядом, я точно знаю, что всё в порядке. Никаких экстренных вызовов. Никаких атак. Никаких злодеев. Почитать хорошую книгу, может, чем-то заняться с тобой с утра или днем, погонять с Васей по лесу, посмотреть с сестрой фильм, а с мамой поговорить о её новой книге… как-то так? — я вздыхаю, понимая некоторую неосуществимость этого, а потом читаю следующий вопрос. — Когда в последний раз Вы пели для себя? Для кого-то?       Шота хмурится, очевидно, пытаясь вспомнить:       — Когда пытался тебя успокоить в больнице, когда ты спала. Напевал какую-то песню, а для себя… для себя не пел, но это вообще был первый раз за долгое время, когда я запел, в прошлый раз это было года два назад, когда меня затащили в караоке. Хизаши сказал, что либо он в седьмой раз будет петь одно и тоже, либо спою я. А ты?       — Последний раз… для себя — когда ехала в машине, подпевала. Когда одна езжу, постоянно так делаю. Для кого-то… то, как я пела в караоке на Рождество, думаю, — и я читаю следующий вопрос. — Если, дожив до девяноста лет, Вы могли бы сохранить либо ум, либо тело тридцатилетнего в последние шестьдесят лет, что бы Вы выбрали?       — Если из этих двух, то ум, — отвечает Шота, пожимая плечами. — По большей части мне всё равно как я выгляжу, а вот собственный рассудок мне важен. Вокруг слишком много назойливых людей.       — А я, наверное, тело, — задумчиво отвечаю я. — думаю, в тридцать я ещё буду в хорошей форме, а за моим рассудком есть кому следить. Хотя, сомневаюсь, что я доживу до такого возраста.       Айзава только усмехается на это, но совсем не надо мной, и спрашивает, какой вопрос идет следующим.       — Есть ли у Вас внутреннее предчувствие о том, как Вы умрёте?       Шота мрачнеет, но отвечает совсем быстро:       — Скоро. Меньше чем через полгода.       Я хмурюсь, но пояснения не получаю, поэтому просто отвечаю сама:       — Через пару лет, когда всё-таки оступлюсь, — и перехожу к следующему. — Назовите три качества, которыми Вы похожи со своим партнёром.       — Мы оба горячие и с вечным недосыпом, — первая часть кажется несерьезной, но потом он добавляет. — Героизм в том смысле, что готовы спасать других.       Я киваю несколько раз, а потом отвечаю сама:       — Похуй на мнение окружающих. Здравость суждений. И мы оба пиздатые.       Шота гордо кивает:       — Заебатые горячие суки?       — Заебатые горячие суки, — отвечаю немного мурчащим голосом и взглядом «мой мужчина — моя гордость» смотрю на Айзаву, а потом задаю следующий вопрос. — За что Вы больше всего благодарны в своей жизни?       Шота задумывается, на этот вопрос не отвечает дольше, чем на остальные. Он смотрит взглядом куда-то в стену за мою лицом, отпивает из кружки немного бездумно:       — Ещё пару месяцев назад я бы, не сомневаясь, сказал, что больше всего я благодарен Оборо за то, что он дал мне веру в собственные силы, неделю назад пытался решить, за это или за то, что встретил тебя, а сейчас… наверное, сейчас я больше всего благодарен за то, что тебя вытащили с того света.       Я немного устало прикрываю глаза, это беспокойство было очевидным, должно было быть, иначе было бы странно, но это всё равно… приятно, что есть люди, которым не поебать на тебя, поэтому я, не особенно задумываясь, отвечаю:       — Больше всего я благодарна за то, что меня Афанасьев отправил в Японию. Эта поездка меня сильно изменила, пусть это не совсем заметно внешне. Если бы Вы могли изменить что-то в Вашем воспитании, что бы это было?       — Наверное, чтобы я не боялся дать сдачи, — отвечает Айзава. — сейчас с этим проблем нет, по большей части мне это даже не нужно, но в школьные годы это бы мне неплохо пригодилось. А ты?       — Хотела бы, чтобы у меня не было убеждения о том, что как ты к людям, так и они к тебе. Слишком часто я убеждалась и спотыкалась именно из-за этого. Многие забывают добро, и лет в двадцать меня потянуло в совершенно полярную сторону и я всё ещё живу со стойким убеждением, что мне никто ничем не обязан, и свои проблемы надо решать самой, потому что остальных людей в первую очередь интересуют они сами, хотя сейчас у меня есть люди, которых я точно могу попросить о помощи, — я читаю одиннадцатый вопрос. — За четыре минуты расскажите своему партнёру о Вашей жизни настолько подробно, насколько это возможно.       Шота хмурится, потом кивает, мол, ставь таймер, и пока бегут секунды, говорит в хронологическом порядке и совершенно не сбиваясь. Я со всей задачей справилась чуть хуже, жизнь оказалась внезапно интересной, так что некоторые моменты я слишком ужала, а некоторые рассказывала с излишними подробностями, но в целом, справилась более-менее неплохо, пусть и был мой рассказ немного беспорядочнее.       Я вздыхаю, переводя дыхание, и возвращаюсь к вопросам — последний в первом блоке.       — Если бы Вы могли выбрать себе новое качество или способность, которое появилось бы у Вас уже на следующее утро, то что бы вы выбрали?       — Останавливать время, — пожимает плечами Шота. — Именно его зачастую не хватает.       — Я бы, наверное, выбрала себе крылья или полет, ну, плавный… мое отражение — это прыжки, а Ястреб меня пару раз катал, хотелось бы самой. Это не самая клевая способность, согласна, но я бы выбрала именно её. Если бы хрустальный шар мог сказать вам правду о Вас, о Вашей жизни, будущем или о чём-нибудь ещё, что бы Вам хотелось узнать?       Шота задумывается:       — Хотел бы узнать, как меня видят другие. Любопытно, пусть и не слишком важно, — а потом мотает пару раз головой. — Или узнать о том, как предотвратить какие-то вещи, вроде атаки на USJ. Знай я об этом заранее, мог бы позвать всех учителей сразу, и тогда не пришлось бы ждать подмоги так долго, что Мидория себе снова всё переломал.       Я киваю задумчво:       — Я, наверное, хотела бы узнать, чем сейчас занят Шигараки, потому что остальных членов Лиги отследить не то чтобы легко, но я их видела, — я вздыхаю и читаю следующий вопрос. — О чём Вы мечтаете уже долгое время? Почему Вы этого ещё не добились?       Шота опять задумывается, но не надолго, скорее пытаясь подобрать верную формулировку, а не найти ответ:       — У меня две мечты, но одна появилась совсем недавно. Начну, наверное, со второй. Я мечтаю иногда о том, как мы с Хизаши и Оборо открываем свое агенство, как и договаривались. Останавливает то, что Оборо погиб. Сейчас меня всё устраивает, но мечтать не перестаю. Увы, воскресить полноценно я его не могу.       — А недавняя?       — Касаться тебя снова, не вызывая у тебя страх. Всего-ничего прошло с того момента, как ты проснулась, но я уже понял, как мне важны твои объятия, прикосновения, поцелуи. Мне больно видеть, как ты вздрагиваешь почти каждый раз, как я не нарочно тебя касаюсь, хотя пытаюсь держаться на небольшом расстоянии. Мне от себя мерзко, от одной мысли, что я мог с тобой так поступить… да с кем угодно — это отвратительно, — он кривит губы, складывает руки на груди и сжимает ладони на плечах. — Поэтому да, я мечтаю о том, когда ты снова будешь доверять моим прикосновениям, чтобы могла уснуть в моих руках. Я этого не говорил, но я был действительно счастлив, когда ты так засыпала.       Боль от сочувствия перемешивается с радостью от ощущения собственной важности для него, и я немного прикрываю рот и нос тыльной стороной ладони, чуть наклоняю голову.       — А ты?       Вопрос вырывает меня из раздумий, но ответ есть давно, я коротко касаюсь пальцами металла цепочки, на которой болтаются жетоны:       — Избавиться от них. Это для меня как клеймо. Есть много других вещей, о которых я мечтаю, но эти… несколько лет, и мне всё ещё они не нравятся. Я не осуществила эту мечту, потому что тогда я и моя семья будем в опасности.       Шота кивает, пробегаюсь взглядом по цепочке. Я задаю следующий вопрос:       — Какое Ваше самое большое достижение в жизни?       На этот вопрос Шота отвечает, почти не задумываясь:       — То, что я смог стать героем.       Я, впрочем, не задумываюсь тоже:       — То, что я остаюсь человеком.       Тишина повисает ненадолго, я ловлю нечитаемый взгляд, и задаю следующий вопрос:       — Что Вы больше всего цените в дружбе?       — Навязчивость, — хмыкает Шота как-то совершенно тепло.       — Готовность пойти за другом и помочь в любую минуту, ставя выше всего остального и при этом возможность указать на ошибки. И обосрать друг друга без всяких обид, не знаю, что больше.       Айзава коротко смеется, кивая, мол, давай дальше. Не вижу смысла тянуть:       — Какое воспоминание вам дороже всего?       Шота думает, и достаточно долго, видимо, выбирает.       — О том, как Оборо ворвался в класс, весь мокрый из-за того, что попал под дождь, вместе с котом. Его улыбка в этот момент, он много улыбался. И ещё те, которые связаны с тобой, их много, и я не знал, какое выбрать, но я уверен, что мы сможем создать новые воспоминания, поэтому в итоге выбрал именно это.       Я задумчиво киваю.       — Мне даже немного стыдно после такого говорить про свое, потому что я действительно ценю воспоминания, которые связаны с тобой, но мое — выражение лиц парней во время обучения, когда я выполнила свою угрозу, хотя они думали, что это пустые слова, от которых я очень легко откажусь.       — Не обижаюсь, уверен, оно того стоило. Что дальше?       — Какое Ваше самое страшное воспоминание?       Шота снова сжимает руки на предплечьях:       — Когда приборы показали, что ты мертва в первый раз. Я боялся, что не успел снова. Во второй раз я уже воспринял это… не то чтобы сильно спокойнее, но первый был самым херовым. Сам там чуть не откинулся на самом деле.       Я закусываю губу, задумчиво кивая и перебираю в голове моменты:       — У меня много всякого говна было, но если выбирать самое страшное, то это, скорее всего, воспоминание из того кошмара, когда на моих глазах Шигараки убил мою маму и сестру, — мы переходим ко второй половине вопросов. — Если бы Вы знали, что умрете через год, что бы Вы изменили в том, как Вы живете? Почему?       Шота почти не задумывается, когда отвечает:       — Вряд ли я бы что-то изменил, я вполне доволен тем, как живу сейчас. Может, попробовал бы прыжок с парашютом или что-то вроде, на что обычно нет ни сил, ни времени. Или сделал что-то безрассудное совершенно, например, послал бы СМИ нахуй в прямом эфире. А ты?       Я пожала плечами и ответила совершенно по-деловому:       — Закончила бы все дела, перепроверила завещание, убедилась, что дорогие мне люди после моего ухода будут в относительном порядке. Переписала бы свою квартиру на сестру, чтобы она получала прибыль за аренду, может, закончила бы пару вещей, — и перешла к двадцатому вопросу. — Что для Вас значит дружба?       — Много она для меня значит. Это помощь и поддержка, это как семья, но та, которую ты выбираешь сам.       — Про семью полностью согласна. Для меня это ещё и те, кто будет на твоей стороне несмотря ни на что. Я уверена, что, если мне придется когда-нибудь кого-нибудь убить и придется прятать труп, Вася мне поможет. Говорить он при этом может что угодно, но помогать от этого не перестанет. Для меня дружба — это помощь, которую от меня примут и совет, которого у меня спросят, потому что моему мнению верят, его ценят и принимают во внимание. Какую роль в Вашей жизни играет любовь и привязанность?       Шота задумывается:       — Те чувства, к которым я не рвусь, но они помогают мне понять, что для меня действительно важно.       Я чуть хмурюсь — интересная формулировка…       — Эти чувства помогают мне определить, кто для меня выше приказов. Люди, которых я буду защищать в первую очередь. В том сне я сделала выбор между плохим и ужасным — когда мне предложили выбор между тем, чтобы убить мою семью или взорвать Академию, я выбрала второе. Семью, как ты помнишь, всё равно убили, но сам факт этого выбора… — я вздохнула, отпивая немного чая и переводя взгляд на планшет. — Назовите пять положительных качеств Вашего партнёра.       Шота не то чтобы задумывается, скорее пытается выцепить из всего, что обо мне думает, самое главное:       — Тебя невозможно забыть. Ты умная. Не зависишь от чужого мнения. Не имеешь авторитетов и кумиров. Ты себя высоко ценишь.       Я только приподнимаю брови, выражая легкое недоумение таким списков, но свой выбор делаю легко:       — Ты профессионал. Можешь заткнуть целый класс одним взглядом. Ты сильный морально и физически. Ты относишься серьезно к своему делу, — может, немного излишне, но мне нравится, что он не пытается романтизировать профессию героя, чем порой грешат остальные. — Ты можешь быть нежным и чувственным, не становясь при этом тряпкой и слабаком. Последнее немного сложное для описания, как по мне, но просто я вижу тебя как человека, который не сдается даже при вероятном проигрыше. Ты можешь подурачиться и повеселиться, не боясь показаться глупым или слабым, а для меня это, считай, проявление силы. Как-то так, — развожу ладони в сторону и перехожу к следующему вопросу. — Насколько теплая атмосфера в Вашей семье? Считаете ли свое детство более счастливым чем у большинства других людей.       Шота задумывается, поднимая одну руку к подбородку и чуть почесывая щетину:       — Думаю, достаточно теплая. У мамы фантастическая способность проявлять любовь за троих разом, так что… Но детство дико счастливым назвать не могу, большинство сверстников считало мою причуду бесполезной и травило меня, я от этого абстрагировался, но до конца это не помогало. А у тебя, как я понял, в семье всё замечательно?       — Атмосфера в семье очень теплая. Я понимаю, что мне не всегда могут помочь мама и сестра, но я уверена, что они примут меня любую, пусть я и стараюсь оградить их от некоторых моментов, но даже если я заявлюсь вся в крови со словами, что только что вырезала детский сад, пусть это и явный перебор… уверена, они примут меня и такую. Мое детство было счастливым до двенадцати лет, пока не умер отец, по крайней мере, оно точно было счастливее, чем у большинства. Я выбивалась из известной в моей стране поговорки про то, что в российских семьях две проблемы — отец ушел из семьи и отец не ушел из семьи. Он спокойно мог забрать меня и сестру из садика, если не был на сутках, помогал с воспитанием и мог без каких-либо проблем сходить на собрание в школу или посидеть с нами денек, пока мама занята, — я перевела дыхание, переходя к последнему вопросу во второй части. Никаких опасений уже не было, и рассказывать весьма откровенные вещи было не сложно, — Какие отношения у Вас с матерью?       Шота задумывается, поднимая взгляд к потолку:       — Она меня всегда поддерживала, правда, не всегда понимала, как это сделать верно, но очень старалась. Головой я понимал, что она меня любит, но в детстве не все её поступки мне казались верными и вряд ли такими были. Я ценю то, что она умела попросить прощения, правда, отчасти родительский контроль в каких-то местах был излишним, но где-то в средней школе отец сказал свое твердое «он уже взрослый» и от меня отстали настолько, что практически бросили на произвол судьбы, лишь слегка направляя.       Я мягко кивнула, задумываясь:       — Раньше я четко знала, что моя мама — авторитет. Я любила и знала, что меня любят и ценят. Я могла прийти к ней с любой проблемой, но предпочитала справляться сама, не всегда это заканчивалось так, как должно, но сам факт. Потом был период лет в восемнадцать, когда я отдалилась и любые советы воспринимала в штыки и не могла даже просто с ней поговорить. Потом это прошло, мама очень мудро поступила, просто позволила этому случиться, и теперь для меня это друг. Этот «провал» в отношениях был нужен, чтобы мне жить без авторитетов, иметь критическое мышление и думать своей головой. Сейчас я могу спросить у неё совета, и постоянно звоню, чтобы она не волновалась, потому что не хочу, чтобы она переживала. Так что отношения у нас очень теплые. Чтобы ты понимал, это первый человек, которому я рассказала о чувствах, которые к тебе испытываю и от неё первой получила поддержку. Я красила волосы в зеленый и брилась налысо. Сделала себе татуировку в шестнадцать, а через три года ее свела. Занималась стрельбой из лука и ходила на бокс — любое моё увлечение спокойно ею воспринималось. Но когда она увидела меня в минус десять без шапки, я получила самый грандиозный скандал за свою жизнь.       Мы помолчали немного, потом я зачитала первый вопрос последнего блока:       — Скажите три утверждения, объединяющих каждого из вас, испльзуя слово «мы», например: «мы оба в этой комнате чувствуем…».       Шота задумался, потом начал, медленно, немного растягивая каждое слово, ответил:       — Мы оба дорожим семьей. Мы оба считаем дружбу серьезными отношениями. Мы можем вступить в бой, потому что мы настоящие герои.       — Мы оба чувствуем ответственность за учеников и помогаем им так или иначе. Мы понимаем, как важно разговаривать о том, что происходит. Мы оба принимаем любые наши чувства, а не пытаемся избегать.       — И мы всё ещё горячие сучки, — протягивает открытую ладонь.       Я коротко хлопаю по ней своей ладонью, отвечая:       — И мы всё ещё горячие сучки.       Это «мы» приятно объединяет, но не сплавливает, не вторая половинка — мы оба целые, как второй носочек. Пара.       — Закончите предложение: «Я хотел бы чтобы рядом был человек, с которым я мог поделиться…»       — Раздражением на раздражающих людей, — хмыкнул Айзава.       Блин, да.       — Я хотела бы чтобы рядом был человек, с которым я могла поделиться своей радостью или грустью, — я вздохнула и перешла к следующему вопросу. — Если Вы собираетесь стать близким другом своему партнёру, то что ему или ей важно знать о вас?       — Что я могу казаться безразличным, хотя это не так. Что я могу оставаться в тени, вместо того чтобы выйти и сказать что-то прямо. Не всегда, но такое бывает.       Я вздохнула, понимая, что сказать всё-таки придется:       — Что я не буду рассказывать всё. Что я могу промолчать о чем-то, что не касается партнера, а является моим личным делом, которым я не хочу делится. Или не личным, а профессиональным. Что могу нахуй послать, что могу отстаивать свои границы, что себя могу поставить на первое место. Что ценю себя, — потому об это спотыкались остальные. — Что могу на «приготовь мне поесть» ответить: «Хочешь еды? Приготовь, ебанько!». И ещё один момент, достаточно важный, на котором погорел последний ухажер, пусть и не относящийся к дружбе. Я не собираюсь рожать. Вообще. Нет, без всяких разговоров, род продолжать это не ко мне. Максимум, на что меня хватает — немного повозиться с Эри, потому что она уже достаточно взрослая.       Айзава кивнул спокойно, и в его глазах я не увидела и капли сожаления о выборе или страха, или разочарования.       — Уверен, когда-нибудь я разгадаю тебя, как сложную загадку, но тем приятнее будет разгадка. Главное, чтобы я до этого дошел. Давай следующий.       — Скажите своему партнёру что Вам в ней/нем нравится? Будьте максимально честны, говоря то, что Вы бы не сказали незнакомому человеку.       Шота немного закусил губу:       — Я в восторге от твоего тела. У тебя невероятные мышцы, мягкая грудь, сильные бедра… я бы никогда не сказал такого незнакомому человеку, потому что это похоже на объективизацию, но твое тело это часть тебя, которую я тоже люблю. Мне нравится, как ты идешь в бой — сильная, уверенная и сосредоточенная. Мне нравится, как ты красишься, ты тратишь на это время, и ловишь кайф от того, как выглядишь, и то, как ты подаешь себя, выглядит… невероятно.       Оу, меня засмущали.       — Ты невероятно горячий. Я залипаю иногда на твои ключицы и руки, волосы, губы, глаза. Я когда в обморок тогда падала, мне казалось, что я в них тону. Мне кажется, я тогда подумала, что это вполне себе отличная смерть. Про то, что я завидую злодеям, когда ты ловишь их в ленты, я, пожалуй, пока промолчу.       Промелькнуло что-то я в его взгляде такое… довольное, какая-то искорка, которую тут же веками прикрыли.       — Давай следующий вопрос.       Я коротко рассмеялась, читая следующий вопрос:       — Поделитесь с партнёром неловким моментом из Вашей жизни.       Блять, я, конечно, могу рассказать о той хуйне с Даби… но я выберу кое-что другое.       — На практике я был в одном агентстве с Немури. На одной миссии мы были вместе, и с неё спала буквально вся одежда. Она продолжала сражаться как ни в чем не бывало, но было очень неудобно не смотреть на неё и при этом разбираться с ситуацией на поле боя.       Я в ней не сомневалась. Я всё же нашла, о чем рассказать, по уровню неловкости они были в целом равны:       — Я случайно увидела фотки рабочего характера, которые один знакомый слал какой-то девушке, с которой в тот момент встречался. Это был не самый приятный опыт, но это было забавно. Ещё из-за того, что в казармах двери практически не закрываются, несколько раз заставала его за дрочкой под одеялом, что тоже весьма неловко, пусть и не постыдно. Когда Вы в последний раз плакали в присутствии другого человека? Наедине?       Шота задумался:       — Последний раз, когда тебе во второй раз поставили клиническую смерть. Буквально в окно влетел Ястреб с тем пацаном, успели в последние секунды, и тогда я плакал уже от облегчения. Наедине… не совсем наедине, если на то пошло, но последний раз — это когда ты просила во сне меня остановиться, а я ничего не мог сделать с этим.       Я чуть коснулась его пальцев, не вздрагивая в этот раз и чуть улыбнулась:       — Сейчас я почти в порядке, — и убрала руку, понимая, что пока хватит и пропуская мимо себя всплывающие воспоминания, давая себе немного времени их осознать, но не зацикливаясь, и только потом сама ответила. — Последний раз я плакала… перед тобой, когда проснулась. А наедине… вроде не так давно, но точно вспомнить не могу, по-моему, мне даже грустно не было, просто хотелось плакать, — я перешла к тридцать первому вопросу. — Скажите партнёру, что Вам уже в нём нравится?       — Разве мы уже не отвечали на этот вопрос? — поднял брови Айзава.       — Они рассчитаны в том числе на тех, кто друг друга не знает совсем. Давай что-нибудь одно. Мне нравятся как ты выглядишь, когда применяешь причуду — выглядишь так, как будто можешь убить. Похож немного — ладно, много, — на демона. Может просто мой тип — это те, кто может меня убить.       Шота коротко рассмеялся:       — Надо же. Хорошо, если выбрать что-то одно… мне нравится, как ты ведешь себя как злодейка. И как носишь платья, выглядишь как чертова модель.       Я перешла к следующими вопросу:       — Что для Вас настолько серьёзно, что об этом нельзя шутить?       — Сексистские и расистские штуки не являются смешными. Черный юмор — сколько угодно, уверен, мертвых не оскорбляют шутки про них, но вот шутки про сексуальное насилие, особенно исходящие от насильников, даже потенциальных… не считаю это смешным, — серьезно ответил Айзава, перестав улыбаться.       — Тоже самое, плюс ложные тревоги. Иногда кто-то пытается так пошутить, но во время того, как мы выезжали на вызов детей, или приезжали в «заминированную школу», люди гибли в горящих домах и квартирах, но жизни двухсот детей против жизни одного или трех взрослых… для руководства математика проста, а инструкции давно прописаны — никто не может ни приехать на такой вызов, потому что в какой-то момент помощь окажется действительно нужна. Осталось всего несколько вопросов. Если бы Вам было суждено умереть вечером, не успев сказать кому-то то, что Вы хотели бы сказать, то кто бы это был и что Вам нужно было сказать? Почему Вы до сих пор ему это не сказали?       Шота задумался:       — Наверное, сказать ученикам, что они станут отличными героями, а Эри — что она замечательная девочка, которая заслуживает любви, что она сможет справиться со своей причудой и помочь своему герою. Не сказал… потому что они и без этого смогут всё это сделать.       Я чуть подняла брови, но ответила сама:       — Наверное, передала бы Васе кое-какие важные сведения, которыми он сейчас не обладает, но пока что я ещё не собрала их в единый файл. Думаю, максимум сегодня ночью я их ему передам. Если про что-то важное, не касающееся работы… Наверное, я бы сказала Шото, Бакуго и Даби, что они не заслужили того, что с ними случилось. Бакуго я уже про это говорила, с Даби не встречалась достаточно давно, чтобы это ему сказать, да и сомневаюсь, что он меня вообще услышит, да и выбьется это из моего образа… Шото… я не настолько с ним близка, чтобы ему такое говорить, потому что это похоже на жалость, хотя это сочувствие. Не всегда понимаю, почему люди не верят в чужое сочувствие, воспринимают его как видимость их слабости. Вернее, понимать-то понимаю, но принять это не могу, — я перевела взгляд снова на планшет. — Ваш дом, со всеми нажитыми вещами охвачен пожаром. После того, как Вы спасли всех своих родных, у вас осталась одна последняя попытка вытащить из дома ещё что-нибудь. Что Вы вынесете? Почему?       Шота задумался:       — У меня вроде нет каких-то особенных вещей, которые я бы спасал от пожара… наверное, рисунок, который мне подарила Эри?       Я кивнула:       — Я бы скорее всего спасла свой планшет, потому что там куча всего важного, даже резервное хранилище данных с телефона. А ещё там есть твоя фотография в чехле. Может, это жульничество?       — Может быть, — пожал плечами Шота.       Я закусила губу:       — Чья смерть из всех членов Вашей семьи больше всего бы Вас огорчила? Почему?       Шота помрачнел:       — Сложно выбрать кого-то одного, но… наверное, твоя, потому что у меня нет ощущения, что я делал достаточно. И то, что мы кучу всего с тобой не сделали, потому что ты всё ещё должна мне свидание.       — Меня… наверное, сестры. Настя была в отношениях пару раз, но это не было чем-то, что можно назвать любовью хотя бы отдаленно, а она этого точно заслуживает. С её образом жизни сложно кого-то найти, но если остальные члены моей семьи так или иначе это испытывали, то она нет. Будет очень обидно умереть девственницей.       Шота подавился, видимо, озадаченный таким ответом, а я задала последний вопрос:       — Поделитесь с партнёром своей личной проблемой и попросите совета по её решению. Также спросите его/её мнение по поводу вашего выбора этой проблемы.       — Сейчас моя личная проблема — потерянное доверие моей любви. Юль, посоветуешь, как решить? — пусть на губах у него легкая улыбка, но я на эту провокацию не ведусь.       — Плыть по течению и не пытаться форсировать события. Предупреждать о том, что собираешься сделать и быть максимально предсказуемым, помнить, что это временно. Позволить самой решать, как комфортно. Тебе обещано, и ты всё своё получишь. Моя бы воля, я бы уже, но… но это слишком свежее, чтобы не вспоминать. Прости.       Шота покачал головой:       — В этом нет твоей вины, всё в порядке. Твоя проблема?       — Я не знаю, как мне остаться с тобой, при этом не оказавшись в розыске в России. Пожалуйста, помоги найти решение.       Шота прикрывает глаза — видно, что он ждал этого вопроса. Ну, что сказать — дождался.       — Если мы поженимся, то у тебя увеличатся шансы на гражданство. Если при этом покажешь себя как хороший герой, тебя не захотят отпускать на родину, и тогда решение проблемы можно перекинуть на Комиссию по Безопасности и прочее. Если попросить Незу и твоего... Афанасьева, верно? Вот, его и директора, то они смогут что-то придумать и устроить. При этом ты спокойно получишь здесь гражданство и будешь жить.       Я пару раз моргнула — решение было логичным, и идея о том, чтобы перекинуть эту проблему на других радовала, не всё же мне самой с бюрократами воевать… но первая часть…       — Погоди, ты меня так ненавязчиво замуж позвал?       Шота улыбнулся:       — Могу на колено встать, если тебе так больше нравится. Кольцо, к сожалению, купить не успел, но можем завтра съездить и выбрать, какое тебе больше нравится.       — Ты прямо ссыкуешь сказать или мне опять первой всё делать? — уточняю я.       Шота, улыбаясь счастливой улыбкой влюбленного придурка, отодвигает стул, и, явно наслаждаясь ситуацией, обходит стол, встает на одно колено, протягивает руку со сложенным в сердечко кулаком и спрашивает:       — Юлия, самая невероятная женщина, которую я которую я когда-либо встречал и которую я точно люблю, ты согласишься стать моей женой и законно расписаться в том, что совершенно преступно спиздила мое сердце?       Я показала безымянный палец левой руки, не сдерживая слегка истеричного смеха:       — Ебаный свет, да!       Шота кивнул:       — Хорошая всё-таки была идея с вопросами…       — Там есть ещё один пункт, который нужно сделать после этого.       — Ещё один вопрос? — уточнил Шота.       — Нет. Смотреть в глаза друг другу четыре минуты.       Шота вернулся за стул, садясь напротив, облокачиваясь на спинку и смотря из-под чуть полуприкрытых глаз.       Я выставила таймер.       Сначала было всё нормально, потом была небольшая неловкость — слишком открытой я себя чувствовала, но потом это постепенно прошло, я постепенно перестала думать о своем дискомфорте, который исчезал с каждой секундой, всё глубже утопая в чужих глаза и видя, что меня любят. Шота тоже немного нервничал, но, кажется, меньше, только на второй минуте, когда мы оба чувствовали себя немного странно, потому что столько смотреть другому человеку в глаза было… непривычно.       А сердечко бьется. И любит. И знает, что в ответ тоже любят, и от этого так тепло-тепло, и трескается последний лед в сердце, намерзший за последние дни, который я до этого по кусочку откалывала. Тот мягко тает, трескаясь от слишком высокой температуры, но… я точно счастлива и рада. Эти тридцать шесть вопросов всё-таки работают.