Ведьма

      Шота не выглядит так, будто он в порядке, и не спросить я не могу — затаскиваю его в комнату и усаживаю на диван, потому что… просто потому что.       — Ты в порядке? — спрашивают у меня привычно-усталым голосом.       — Ну да, — пожимая плечами, — ну, заебалась немного, но в целом…       Шота чуть головой мотает:       — Просто тебя, ну… похитили немного. Дважды.       А. Точно. У меня же есть люди, которые за меня переживают. Я ловлю его руку, поглаживаю ладонь большим пальцем:       — Я в порядке. Правда. Если бы я никогда не оказывалась в такой ситуации, если бы не знала, что делать, тогда, может, и был смысл переживать.       Шота щурится:       — Тебя до этого похищали?       Я пожимаю плечами:       — На одной из миссий похитили и взяли заложники меня, пару ребят из моего отряда и журналиста. Ничего сверхособенного, нас вытащили всего через пару суток. Терпеть не могу пустыни и жару.       Айзава хмурится:       — Просто, как только я получил сигнал о том, что тебе нужна помощь, отправился с другими учителями следом за тобой в торговый центр, но там уже и след простыл, только поймали пару злодеев, которые там остались, спасибо Полночи. По звонку и разговорам удалось отследить склад, куда тебя отвезли, но, когда мы туда прибыли, на складе были слегка побитые и немного поджаренные злодеи, которые тебя похитили. Они рассказали, что тебя выкрали, но куда увезли, опять же, не знали. Ещё и связь с тобой пропала.       Видимо, Шота просто распереживался, кажется, ему не нравится, что он постоянно «не успевает» меня спасти и уберечь. Мне не в кайф постоянно оказываться в неприятностях, но что поделаешь, работа такая, есть свои риски и опасности. Была бы у меня возможность не лезть на рожон и не заставлять близких переживать — я б ею воспользовалась, тяжело признавать, но я не могу контролировать всё. Начиная от Васи, который наорал на меня ещё по дороге в Академию — понимаю, почему он так сделал, поэтому спокойно орала в ответ, мол, всяким кошачьим слова не давали, просто так можно вымещать страх тоже. Потому что Вася и в тот раз, пока я вместе с несколькими достаточно левыми ребятами была заточена где-то между песчаных дюн, переживал, метался, как тигр в клетке, и не знал, что ему делать, как помочь. Более того, напарнику не давали выехать, грозились вообще оборвать связь с внешним миром и отдать под трибунал, если он продолжит за меня беспокоиться.       — Что ты чувствуешь? — спрашиваю я, опускаясь на подлокотник дивана.       — Вину. Мне не нравится, что я каждый раз не успеваю тебя спасти. А ещё больше не нравится, что ты либо сама спасаешь себя, либо это делают другие. Не то чтобы я не рад, что с тобой в итоге всё хорошо, просто… кажется, что я совершенно бессилен.       Вот оно что… о чем-то таком я и догадывалась.       — Я знаю, что ты меня не обвиняешь, и никогда не стала бы, понимаю, что лучше тебя спасет кто-то другой, чем вообще никто, но…       Фразу заканчивать не собирается, но и так понятно. То, что Шота не виноват, не означает, что он не будет эту самую вину чувствовать.       — Ты спасаешь меня, — признаю, продолжая фокусироваться на ощущении грубоватой кожи под пальцами, — но иначе. Как никто другой, наверное, не смог бы. Ты был рядом, когда мне снились кошмары. И ты ненавязчиво обо мне заботился — а не кто-то другой. И будем честными, мне не нужен рядом герой, который будет вечно меня спасать, с этим я справляюсь и сама. Мне нужен тот, кто встанет рядом — а не впереди, закрывая меня широкой спиной — и будет сражаться. Вместе.       Шота ласково улыбается, осторожно накрываю мою руку своей:       — Повезло, что профессия у нас для этого подходящая, — и смотрит так мягко-мягко.       Столько всего произошло за последние пару дней, невероятно просто, и это настолько не ложится на картинку из сна, что… не верю — и не хочу верить, что Шота, у которого в глазах как будто темные мягкие облака, может смотреть как тот, из сна, хищно и липко, так, что противно становится. Залезая в душу, а не в ширинку.       — Я так хочу тебя обнять, — доверительно шепчет он.       Мне не трудно прислушаться к сердцу, которое не переставало верить ему и доверять, не трудно понять голове, что этот мужчина не тот, что из кошмара. Я мягко опускаюсь на колени, медленно, чтобы можно было остановиться в любой момент, и запускаю свои руки под его, смыкая их на спине в замок. Шота в ответ обнимает меня, чуть-чуть сжимая, а я ставлю подбородок на крепкое плечо, укладывая голову на шею.       Молчим несколько секунд; я слушаю родное, знакомое дыхание.       — Тебе комфортно?       — Да, — тихим шепотом в темные волосы, — абсолютно точно да…       И шмыгаю пару раз носом. Шота вздрагивает, скорее, от удивления, потому что секунду назад я говорила совсем другое. Спрашивает мягко, чуть отстраняясь:       — Что случилось?       Я прижимаюсь обратно, ещё ближе:       — Похитили меня, вот что случилось. Думала, мне даже слова сказать не дадут, прежде чем этот огненный урод меня сожжет. Всё могло пойти по пизде в любой момент, но не пошло… — всхлипываю снова, ненадолго затихая.       — Но не пошло, и теперь ты в безопасности, — заверяют меня мягким и теплым голосом, и я не хочу не верить, — это твоя безопасная зона, здесь ты можешь плакать, если хочешь.       Улыбаюсь куда-то в шею, позволяя щекам намокнуть от слез, тревога, страх и напряжение выходят через них наружу, и вместе с солеными каплями стираются теплыми большими пальцами так же легко, как стираются под горящим алым взглядом даже самые невероятные причуды.       — Моя хорошая девочка, — бормочет Шота, — замечательная, просто невероятно сильная… так люблю тебя, освободи это, плачь, пока тебе не станет лучше…       У меня от этого «хорошая девочка» щеки в легкий румянец, я смеюсь так, будто еду по ухабистой дороге — коротко, нервно и перебивками, коротко стукаю кулаком в корпусу, продолжая чуть истерически уже смеяться вместе со слезами, и сползаю ниже, утыкаясь носом прямо в литую грудь.       Мягкие поглаживания по спине успокаивают, как и пальцы в волосах.       — Давай ты сходишь умыться, я налью тебе воды и принесу плед, — предлагает Шота. — Или что мне сделать, чтобы тебе стало лучше?       Я всхлипываю снова, но уже как-то по инерции, бормочу в темную кофту:       — Звучит отлично.       — Тогда придется встать, — огорошивают меня.       Я вскидываю голову с крайне жалобным взглядом, но в ответ — такой теплый, что я успокаиваюсь, утирая остатки слез совершенно детским движением, кулаком, и отправляюсь в ванную. Нос опух, глаза красные. М-м-м, красота, ничего не скажешь. Холодная вода приводит в чувство горящее лицо — лучше бы от смущения, но нет, пара секунд, пока лишнее стечет вниз — с кончика носа срывается в раковину пара капель. Глубоко дышу, успокаиваясь окончательно и прекращая мелко подрагивать.       Он рассказывает о чем-то совершенно неважном, разговор вообще рваный и бессмысленный максимально.       — Как же ты мне нравишься, Шота, — щурясь, как довольный кот, почти мурчу, продолжая лежать на руке и почти засыпая от усталости. Шота очаровательно розовеет кончиками ушей, которые видны из-за того, что он завязал волосы в низкий хвост. Тему, правда, снова меняю резко и без предупреждения, — Плач сжигает чуть больше калории в минуту. А от поцелуев двадцать шесть в минуту.       Айзава улыбается:       — Предлагаешь заняться спортом?       Я только язык показываю — не то чтобы не готова, но… пресловутое но. Вот чуть не сдохну ещё пару раз, и тогда мой мозг, может, и поймет, что повторения не случится — не с этим человеком, да и я бы сейчас за себя постояла.       Только тревожное сомнение продолжает: «А что если да? Если ты всё такая же, или просто противника нашла посильнее, и его тебе не одолеть? Ты и тогда слабачкой не была». Это не сложно выдержать, но неприятное, что вообще приходится — у меня нет необоснованной веры в эти чувства и отношения, и от того они только крепчают, когда я задаю и ему, и себе, вопросы.       Так хорошо в этих мягких объятиях, что хочется в них раствориться насовсем. Немного трусь макушкой о колючую кожу над линией челюсти, одна из рук перемещается выше по спине к волосам, мягко погружается в волосы на затылке, ногти приятно чешет кожу… м-м-м, кайф. Не хочу вставать.       — Как насчет свидания?       — Ну, такой долг я буду рада отдать. Могу даже с процентами, — немного отстраняюсь и подмигиваю. Короткий и осторожный поцелуй в нос. Я бы возразила, что не стеклянная, но, кажется, не в этот раз.       Ощущение отвращения к выходу куда-либо или вообще вставания из удобных объятий пропадает совершенно внезапно.       — Тогда одевайся, выходим через полчаса. Я знаю одну кофейню недалеко от UA, там вполне сносный кофе и подают чизкейки.       Желания отказываться нет ни разу, так что я в быстром темпе одеваюсь в чуть более удобные вещи. Могла ли я надеть что-то симпатичное? Могла, но не хотелось, так что, натянув черные джинсы, надела укороченную футболку с надписью, пробежавшись расческой по волосам, вернулась к Шоте, который терпеливо ждал меня эту минуту. Хотя не то чтобы минута это много.       Пока шли, Шота рассказывал об успех Эри, я делилась историями ещё со школьных времен, много рассказывала о Васе, потому что именно с ним я в основном шаталась где попало и не попало. Попыталась объяснить, что было на татуировке, показала чистую руку.       — А свела почему? — интересуется Шота.       — Надоела, — пожимаю плечами, — потом, правда, появилась новая идея, не помню уже, что, но в Академии татуировки бить запретили, и сейчас у меня в договоре прописано, что я их не имею права набивать нигде.       Шота тянет что-то задумчивое, а потом спрашивает:       — А если бы могла, чтобы набила?       — Да черт его знает, — пожимаю плечами я. — Похуй вообще, я же про них вообще забывать буду. Может рыбок. Может цветы какие-нибудь полевые. Может херню какую-нибудь, без понятия. А ты?       Айзава отводит взгляд, мы уже вышли за ворота и начали спускаться вниз, к станции:       — Может рыб. Или какое-нибудь слово. Или узор. Хотя, наверное, воронов. Я недавно узнал, что это верные птицы. Не лебеди и не пингвины, хотя об этом много говорят, а именно вороны.       — Ястребы тоже верные птицы, — задумчиво тяну я, — Не знаю, насколько это правда и насколько относится к нашему пернатому знакомому.       — Всё ещё переживаешь? — спрашивает Шота, как бы случайно касаясь моих пальцев. Я перехватываю их в полете и немного меняю темп шага, чтобы «не болтаться».       — За Васю, в основном. Ястреб выглядит и ведет себя как типичный бабник, хотя я ни разу не видела его безбожно флиртующим с фанатами. Он скорее ценит свою аудиторию и уважает, но этим почему-то не пользуется.       Шота недоуменно хмурится:       — Разве это не правильно?       Я вздыхаю:       — В том-то и дело, что это правильно, но странно. Обычно так никто не делает, иногда выставляя свою или чужую аудиторию какими-нибудь школьницами, хотя в чем проблема школьниц я не знаю.       Мы разговариваем о системах преподавания. Шота посвящает меня в детали японской, я рассказываю о европейских, на которые предпочла бы равняться, и о российской, которая, ну… митохондрии там…       Немного говорю о том, что собираюсь дальше делать с ребятами на практике, вот собираюсь поинтересоваться у директора насчет шестов — понятно дело, с мечами или ножами было бы удобнее, но не каждому герою они подойдут и их легко использовать любому злодею, которых их спиздит. А вот любая палка или кусок арматуры будет за дополнительное оружие — вполне неплохо, учитывая то, что с кулаками к врагу не всегда подойдешь.       Ещё и причуды можно разрешить как добавочное, вообще весело будет. У того же Каминари с этим столько комбинаций может быть… Опять же, не знаю, может это им и не надо — это мне нужно уметь справляться подручными средствами, потому что извините, вы конечно самые особенные, герои, но бюджета каждому на костюмы не хватит, пользуйтесь общим. Если бы я была солдатом, то вряд ли бы была хотя бы вполовину такой же опытный, всё же на работу «в поле» героев брали не в пример чаще. Нахера стране такая огромная армия — лично для меня вопрос весьма простой и прозаичный, но меня особо не спрашивали, так что имеем что имеем.       Героев же не в пример меньше. Во-первых, выбирают по причудам, нужны стоящие, раз уж собираются давать разрешения, но не всесильные. Опять же, знай я все свои возможности тогда, хрен бы я прошла, потому что причуда у меня опасная, потому что не расходует энергию вообще. Скажем так, все, включая меня, думали, что у этой херни есть предел, но я никогда до него не доходила, бомбы могли получать и пять, и десять метров в диаметре. Подозреваю, что и не дойдет, пока на планете воздух не кончится, но за это время меня могут остановить.       Хотя как способ уничтожения планеты… весьма забавно. Правда, она требует определенных навыков и уровня восприятия, иначе постоянно будешь въебываться во все стены, какие только найдешь. Что, впрочем, и происходило в огромных спортивных залах Академии, обшитых матрасами, как стены у психушек. Опять же, причуда напарника — перевоплощение в зверя, причем в сильного, в барса. Это уже в Академии его научили превращаться частями, но даже если брать в общих чертах, то это нехеровое подспорье для любых силовых атак и бесшумных перемещений.       Непринужденный разговор свернул на тему того, как я поступала на психолога и на то, что я хотела бы стать психотерапевтом, только нужно собраться, получить разрешения-хуешения, убедить армию, что мне это надо и без этого я никак и уже тогда продолжать готовиться к внутренним экзаменам, потому что ебала я эти ЕГЭ не единожды.       — Мне показалось, что ты решила остаться в Японии, — отвечает Шота на мои последние слова. — Я неправильно тебя понял?       А ведь точно.       — Привыкла, что у меня, считай, пожизненная подписка о невыезде, — вздыхаю, — но если и в Японии, то в этом году я точно не успею, так что в следующем, не раньше. До сентября я бы справилась, но до апреля… с учетом текущей загруженности… очень сомневаюсь, я только в декабре начала что-то вспоминать. Плюс, когда я учила японский, термины из естествознания для меня были… ну… не первоочередными.       Айзава улыбается:       — Кстати, откуда ты вообще японский знаешь?       — А я не говорила? Это один из языков, который мама изучала. А в детстве я любила мультики Миядзаки, а озвучка мне не нравилась. Вот она и научила, воспользовавшись моментом. Вернее, подтолкнула, большую часть я так или иначе осваивала сама, мне только помогали с произношением и всем таким. Всё-таки она жила какое-то время в Японии по работе, и ещё когда в универе училась… так что если захочешь пообщаться — общий язык найдешь, я уверена. Жаль только акцент никуда не уйдет…       Шота обнимает меня чуть крепче:       — А мне нравится твой акцент, — и тепло и доверительно наклоняется к уху, не отворачивая головы от небольших домов перед нами. — А это было предложение пообщаться с твоей семьей?       — Если ты хочешь, могу вас по видео-звонку соединить, не думаю, что она будет шибко против.       — Звучит отлично, — улыбается в ответ Шота. — А вот и это местечко.       И я вижу знакомую кофейню.