Ведьма

      Снег взметается после секундного воя выпускаемого воздуха. Мой радостный и истеричный смех гасится в рассыпанном в воздухе снежном крошеве. Кругом тайга, сугробы — можно и дать волю эмоциям наконец-то.       Крики и смех периодически сменяют друг друга, Шота, раскрасневшийся на морозе и кутающийся в шарф, сел в одном из сугробов, совершенно забив на мою просьбу вернуться в дом, потому что он только-только выздоровел.       — Умри! — ору я, запуская ещё одну лапку в снег. Сугроб сносит в сторону елей, я радостно смеюсь, из-за холода смех из груди вырывается с хрипами, похожими на предсмертный сип астматика, и это веселит меня еще больше — я просто ржу и не могу остановиться из-за своего смеха.       Счастливо дурачусь, совершенно по-детски, радуясь и выпуская накопившиеся эмоции вместе со сжатым воздухом.       — Давай в снежки! — радостно кричу я. — Хватит на снегу сидеть — яйца отморозишь!       Шота коротко смеется:       — А они тебе нужны?       Я показываю язык:       — У меня на них планы. И на тебя тоже. Не хочу, чтоб ты уже во второй раз с воспалением на свалился.       Айзава ленится только первые два снежка — когда ему в лицо прилетает кривоватый снаряд, глаза загораются недобрым огнем, а волосы становятся дыбом. Я кидаю следующий снежок, от которого Айзава легко уклоняется и с боевым кличем кидает в меня только что слепленный снаряд, кривоватый, видимо, с непривычки.       По метровому снегу неудобно бегать, так что в какой-то момент дистанция на порядок сокращается, пусть в снежки играть становится жуть как неудобно, мы чуть ли не снегом швыряемся, потому что нормальные снежки лепить не успеваем.       Потом Айзава весьма бодро для человека, одетого, что называется, в сто одежек (сама не лучше), прыгает навстречу, заваливая меня в сугроб, только вот не учитывая того факта, что снега реально метр, и теперь мы упали почти до самой земли.       Пар изо рта, рвущийся наверх и оседающий капельками на чужих ресницах, чуть заиндевевшие уже.       Шота, держась на одной руке, чтобы не передавить меня окончательно, достаточно аккуратно для задубевших пальцев стягивает шарф чуть ниже, а потом цепляет свой.       — Я поцелую тебя, — почти предупреждает он.       Я доверчиво прикрываю глаза и приоткрываю рот.       Чужие губы теплые и обветренные, но знакомые. На них едва заметный привкус растворимого кофе и чуть-чуть крови, но это скорее моя, потому что на морозе сухие губы я обкусываю почти до мяса.       Мысли о собственных привычках пропадают, заменяясь теплом, и даже снег под спиной не мешает и не холодит достаточно.       Несмотря на неудобство, целоваться долго не получается.       Шота задирает обратно свой шарф, только отстранившись, и то же делает с моим, тут же начиная отплевываться от попавшего в рот ворса. Я сжала губы в трубочку, когда шарф снова оказался на подбородке, и когда он снова был на месте, мой рот был уже вне опасности, хоть и хотелось облизнуться, чтобы собрать послевкусие.       Подняться без потерь не получается, Шота почти заваливается в снег снова, набирая полные варежки, мне попадает за шиворот, я дергаюсь и издаю несолидный писк. После такого, настроение дальше дурачиться в снегу пропадает, и мы возвращаемся в деревню, без труда находя дорогу, по которой пришли.       Шота смеется, подхватывает мою руку, а свою кладет в карман, я устраиваю свою на обратной стороне локтя, на сгибе, и мы бодрым шагом под ручку идем к деревне, которая виднеется чуть вдалеке. Забрались мы достаточно далеко — путь до окраины занимает добрых полчаса, ещё минут пять идём уже до моего дома.       Калитка бесшумно открывается, скрипит только снег под ногами. Настил от калитки до крыльца подметен, а крыша чиста — ни снежинки.       — Довольна? — спрашивает мужчина, обтряхивая меня веником от налипшего кое-где снега.       Я радостно угукаю, стягивая шарф, который мешает нормально дышать, вдыхаю колючий морозный воздух. Приняв веник, прохожусь по ногам, со смехом чуть сильнее бью по бедру, на котором снега нет, он коротко вскрикивает, оборачивается удивленно, же поднимаю брови и показываю язык, мол, и что ты мне сделаешь?       Чуть приставшие волосы опадают, меркнут глаза — Шота тяжко вздыхает:       — Даже злиться на тебя не могу, слишком счастливой выглядишь.       Я схватилась за сердце в полукарикатурном жесте, заверещав где-то в ультразвуковом диапазоне. Таким писком я бы заставила позавидовать себе всех питерских чаек, коих в северной столице даже слишком дохуя, а всех остальных — посочувствовать, правда, не мне, а самим себе; правда, Шота всё равно меня приятно удивил — порозовел чуть сильнее, пусть это было и не так заметно из-за мороза.       В сенях одуряюще пахло яблочным пирогом, корицей и травяным чаем. Слышался говор телевизора, вещавший о погоде в области.       — О, вернулись! — радостно встретила меня Настя, тут же повиснув на мне как коала — вот что-что, а любовь к прикосновениям у нас общая, семейная, так сказать. — Думали, уже по тюрьмам вас искать.       Я усмехнулась, потрепав младшую по голове — сестра бывала на диво невыносимой, когда старалась.       — Там, кстати, пирог уже готов, только вас ждем. По кустам всё шорохались, голубки?       Шота усмехнулся:       — Не по кустам, а по сугробам.       — А про голубков верно сказала. И хватит моего мужа подкалывать, а то он испугается и убежит, — хмыкнула я. — А где я ещё такого замечательного найду?       Шота очаровательно покрылся краской, что более чем мило смотрелось на небритом лице:       — Не убегу, ищите трусов в другом месте.       Настя присвистнула:       — Ух-ху-хм-м, как всё, однако, запущено… Ну, ты сам на это подписался, мужик.       И, махнув рукой, скрываясь в кухне с бодрым криком. Со второго спустилась мама, окинула рентгеновским взглядом нас обоих, кивнула скорее сама себе — вот поди разберись, о чем она там думает. Меня мягко потянули мыть руки, пока я задумчиво пялила куда-то вперед, пытаясь понять, о чем вообще могла думать моя дражайшая родительница.       — Я ей не понравился, — отвечает Шота на мой хмурый взгляд. — Она, конечно, замечательная, но, кажется, ей все это через силу. Не удивлюсь, если ей было бы куда проще, найди ты кого-то из родной страны.       Тщательно оттерев руки полотенцем, оперлась о прохладный бортик белой ванной, уступая место у раковины мужчине.       — Не совсем, — задумчиво наблюдаю за переливами бликов от ламп дневного света на темных как космическая пустота волосах. — Если бы ты ей не понравился — она бы не стала терпеть даже из уважения и глубокой любви ко мне. Нашла бы куда сплавить, но раз тебя кормили, поили, так ещё и вылечили, то не вижу смысла переживать.       Подала закинутое на плечо полотенце, когда Айзава закончил, и проследила за махровой тканью, собирающийся красивыми складками от движений сильных и красивых пальцев.       — Может, она рада, что ты будешь в безопасности, сможешь заниматься любимым делом и при этом не переживать о том, что из-за тебя может погибнуть твоя семья?       Я удивленно моргаю: хотя, чего я ожидала, Айзава никогда не показывал себя как беспросветный тупица. Очень даже просветленный гений, ну или что-то не слишком от этого далекое…       Несмотря на этот факт, я только плечами пожала на это предположение:       — Вообще без понятия, что в голове у этой женщины. Я даже лезть туда не собираюсь, нахуй надо, честное слово.       Айзава только коротко смеется, глядя на мое искренне уставшее лицо. Ага, уже сутки прошли, а я всё ещё задолбанная. Сейчас бы на недельку куда-нибудь в теплые страны на горячий песок, но мир сам себя не спасет; да и по словам Незу, который согласился нам дать пару дней на отдых, пока ищутся документы и берутся билеты на самолет, намечается что-то серьезное. Это не противоречит тому, что передавал Ястреб, но я просто надеюсь, что это все будет во время каникул, если злодеи о своем образовании не беспокоятся, то пусть хоть моих студентов пожалеют.       — О, я ещё спросить хотела, — он оборачивается чуть удивленно, темные волосы, кончики которых немного мокрые из-за стаявшего снега и инея, висят сосульками, — Колись, кто твой любимчик?       — Нет у меня любимчиков, — бурчит Шота, — Я профессионал, и никого не выделяю среди студентов…       — Бакуго, — скорее сама себе говорю я, уже совершенно уверенная.       Шота застывает перед самой дверью в коридор с занесенной над ручкой рукой.       — О, угадала, — хмыкаю я. — Из твоего класса он самый интересный, как личность, я таких люблю — поди разбери, что с ним так, что не так, а где он вообще из рамок вылезает со всех сторон…       Айзава фыркает:       — Всё равно тебе никто не поверит.       — О, мне не нужно, чтобы мне верили все, — коварно улыбаюсь я, думая о том, что Бакуго будет в приятном шоке услышать такое — пусть и не от Сотриголовы, а от меня. — Мне больше всех Тамаки нравится, который из Большой Тройки.       Шота всё-таки открывает дверь, приглашая меня на выход, и заставляя меня этим простым жестом, полным заботливой обыденности, нежно заалеть. Вот же… чудовище, понял, как на меня надавить можно и пользуется вовсю — как про руки ещё не вспомнил…       — Почему именно он? Я думал в твоем духе кто-то вроде Тодороки или Бакуго, учитывая, что с ними ты как раз-таки повозилась.       — Вампиреныш душка, — пожимаю плечами я, — Вот и всё.       Айзава возводит глаза к потолку:       — Впрочем, на что я надеялся?       — Ю-юль, ну где вас черти носит? — доносится со второго этажа.       — Где надо там и носит! — радостно отвечаю я.       У Шоты загораются в глазах недобрые искорки, и я замираю — он замирает на секунду, получает короткий кивок, перед тем как подхватить меня на руки, и сгребает с пола, легко отрывая от ковра.       Рядом с лестницей мы сталкиваемся с сестрой, которая на нас только глаза закатывает, Шота каким-то уже привычным движением достает тарелки с полок, за которыми обычно, как самый высокий, лезет Вася, но за неимением оного самый высокий именно Айзава.       Пока я достаю кружки, тот расставляет тарелки, после чего принимает у Насти небольшой заварник и отходит к столешнице, чтоб начать собирать что-то из трав и цветов. Подходит мама, ненадолго останавливаясь в дверном проеме вместе с планшетом и улыбается, наблюдая нашу компанию — я едва успеваю поднять руку, чтобы попросить не фоткать — но поздно, слышится звук щелчка затвора, и дражайшая родительница окидывает нас насмешливым взглядом. Устало вздыхая, опускаю руку обратно, подхватывая пару кружек за ручки и разворачиваясь к столу, чтобы поставить их на места.       — Шорохались по сугробам, — ворчит она и переходит на английский, который оказывается самым интернациональным и который мы используем последние сутки, — Директор ваш уже звонил?       Я кратко пересказываю разговор с Незу, и за это время Шота успевает подойти и мягко обнять сзади, утыкаясь носом в шею и прикрыв глаза. Вижу в отражении холодильника спадающие на мои плечи темные волосы, поднимаю руку и чуть поглаживаю за ухом.       Я читаю по глазам мамы фразу: «Ты себе кота завела или мужика?» — на что только закатываю глаза, мол, Шота, что, собака, чтобы я его заводила? А коты как раз-таки сами приходят. Молчаливый диалог глазами заканчивается на предложении сесть за стол наконец-то, пока пирог совсем не остыл.       Разговор ни о чем плавно перетекает к тому, к чему должен был — к планам на будущее и обсуждению настоящего.       И если о настоящем требовалось просто рассказать, то будущее, ну…       — Мы собрались пожениться, — пожал плечами Шота, — Юля согласна, и это будет только плюсом, если захочет получить гражданство. Мне все равно на гражданство, мне даже не так важен официальный брак, но глупо было упускать такой шанс.       — Ага, иначе она под венец бы не пошла, — активно кивает сестра, пока я старательно сдерживаю природную ворчливость — и то, временно и недолго. Вот сейчас она договорит… — Юля, знаешь, такая… Хочет, чтобы волосы развивал вольный ветер, и сама она летела на своих лапках навстречу закатному солнцу… какие там замужества? Видишь, пришлось чуть ли не революцию в стране устраивать, чтобы она замуж согласилась выйти.       Я ухмыляюсь:       — В двух.       Мама удивленно поднимает брови, и мне приходится пояснить свою фразу:       — Почти в двух, потому что в Японии тоже не слишком спокойно. Так что бери выше, Насть. Я себя ценю, за одну революцию цепями брака себя стягивать… Тут минимум две.       — И небольшой вооруженный государственный переворот, — Шота скрывает ухмылку за стаканом чая — очень вкусного, кстати, чая.       Настя вздыхает:       — Муж и жена — одна Сатана.       — Если бы это была вторая Юля, — возражает мама, — но в другом обличие… я бы сошла с ума от беспокойства. Айзава достаточно здравомыслящий и не так рвется в бой.       — Ага, — фыркнула я, — сидит на галерке и ничего не делает. И класс учеников тоже не он защищал, вышел на передовую против кучи злодеев… В одиночку!.. И начал раздавать всем пиздюлей.       — Против кучи злодеев, один? — Настя немного пугается.       Айзава только пожимает плечами, мол, такая работа героя, иногда и в одиночку приходится защищать детей в первые дни учебы, пусть и не систематически.       — Я была спокойна ещё тогда, когда Айзава-кун сорвался в Москву, — задумчиво накручивает прядку волос на палец мама, явно намеренно путая суффиксы и играясь с ними, то добавляя, то вообще игнорируя, явно преуменьшая познания в языке, — а теперь вообще.       — Двадцать два ребенка, как никак, — пожимаю плечами.       — А двадцать вторая, это та девочка? — уточняет сестра, делая короткое движение двумя сжатыми пальцами, понятное только нам троим. Шоте этот язык глухонемых явно не знаком.       — Ага, не удивлюсь, если Шота уже собирается на законное опекунство её взять. Ребенку нужна любовь и забота, а у Шоты этого добра навалом.       Шота поворачивается ко мне, смотря очень «заботливым» взглядом:       — У меня репутация.       — Не здесь, — смеется и отмахивается Настя, — Не после того, как!.. Ладно, молчу.       Но глазами красноречиво смотрим куда-то в район крыши… а, понятно, кажется, Шоту успели использовать в качестве дополнительной рабочей силы, чтобы не отвлекался на дела государственной важности… помогло, судя по всему, слабо.       — Так когда планируете свадьбу? — с самой добродушной в мире улыбкой поинтересовалась мама, возвращаясь к добродушному настроению. Если она что-то и задумала, то явно слишком хорошо это скроет… хотя, не похоже, кажется, она искренняя. Моей дражайшей родительнице иногда нужно вспоминать о том, что реальность — не её книги. Впрочем, это ни разу не играло в плохую сторону, но…       — Мы ещё не обговаривали этот вопрос, — пожимает плечами Шота. — Я ещё даже кольца купить не успел.       Ага, учитывая, как всё завертелось, времени у него не было вообще на что-либо кроме работы, но вот…       — Я уже присмотрел пару вариантов, но я опасался брать что-либо без примерки…       …       Когда успел?..       У него причуда копирования, как у Твайса? Когда он все успел?       — Юль, у тебя есть какие-то пожелания? — уточняет Шота, оборачиваясь ко мне, — Потом может не быть времени, а иметь план действий было бы неплохо.       — Борюсь с желанием скинуть всё на твои сильные плечи, — хмыкаю я. — Я была на свадьбе бывшей девушки, она так носилась с гостями и украшениями… Так что предпочитаю без большого количества людей. Только те, кого мы действительно хотим видеть, плюс делать это в каникулы. И, судя по обстановке, в летние.       Шота кивает:       — Если не против пожениться в Японии, то я могу взять на себя организацию церемонии, потому что, уверен, на тебя свалится куча документов.       — А твои ученики там будут? — с самым счастливым предвкушением спросила сестра, наклоняясь вперед от распиравших эмоций.       Мы синхронно кривились.       — Нахуй надо, — пробормотала я. — Они, конечно, замечательные ребята и всё такое… но просто представь, что это двадцать учеников только на один класс. Только у меня их шесть, а у Шоты классное руководство, правда, над одним. Думаешь, свадьба на сто пятьдесят человек будет маленькой?       Настя только глаза закатила:       — Ну так зовите только класс Айзавы, и этих, двадцать первого и второго, — пожимает она плечами. — В конце концов, должны же увидеть ученики, в чьи цепкие руки попадает их учитель и наставник.       — Не делай из меня стерву, которая ищет замужества, — фыркнула я.       Настя поднимает брови — взгляд на мгновение загорается недобрым огнем, а я буквально слышу мысли Айзавы о том, что мы действительно родственники: все втроем.       — Я говорила про себя. Думаешь, я дам мужчине, который смог сделать тебя счастливее, так просто уйти?       «Как минимум прикопаю в нашем саду, если он решит разбить твое сердце на куски», — читается в её взгляде. Айзава мягко накрывает мою ладонь и накрывает чуть покоцанные фаланги (всё-таки стены в СИЗО не предназначены для моих тренировок, а заняться было катастрофически нечем):       — Я не собираюсь уходить от Юли по своей воле.       Госпади, устроили тут клетку с тиграми… как будто цирк какой-то, честное слово.       — Та-ак, брейк, — я мягко большим пальцем оглаживаю ладонь Айзавы, и окидываю взглядом родных. — Я думала, вы уже выяснили, что Шота не долбоеб, и доверять ему можно. Прекращайте ломать драму.       — Я не драматизирую! — сплескивает руками Настя, — Я просто эмоциональная! Слышишь?!       И яростно откусывает от пирога.       — Я доверяю твоему выбору, дорогая, — улыбается мама. — Настя, кстати, тоже. Просто мы обе вредные.       Айзава только кивает, мол, все вы тут такие.       — Серьезно, — вскидываю пальцы я в каком-то совершенно лишнем жесте, — этот невероятный мужчина умудрился организовать митинг в другой стране, не зная официального языка, добраться до столицы из жопы мира, и всё это для меня, а вы продолжаете его испытывать?       Мама поднимает бровь, как бы спрашивая, мол, тебе напомнить, что было в прошлый раз? Я раздосадовано вздыхаю — кажется, все мои аргументы сейчас будут звучать для них глупо… Эх, полезла на свою голову… Все же слишком резкое знакомство ни к чему хорошему не приводит.       — Как думаешь, нас куда-нибудь отправят в эти выходные? — спрашивает Шота, то ли успев каким-то хитрым путем прийти к другой теме, то ли просто ее пытаясь перевести.       — Без понятия, — признаюсь я, а потом вспоминаю всю информацию, которую получала из Японии. — На этих — вряд ли. А есть планы?       — Хочу познакомить тебя с родителями. А то я с твоей семьей уже познакомился, а ты с моей — нет.       Я мычу что-то утвердительное в ответ, мама и сестра переглядываются — не могу их винить в излишней подозрительности, все же, они встречали на своем пути более чем отвратительных парней (мужчинами их язык не поворачивается назвать), так что я не хочу убеждать их в том, что «не все такие». Конечно, не все, но риск есть, и в некоторых районах выше. Просто в конкретном месте и конкретной профессии мне, можно сказать, повезло, наткнуться именно на Шоту, с которым нас связала работа, а позже — короткая дружба, которая неожиданно перетекла в нечто более серьезное, чем я могла себе представить.       — И все же это так неожиданно, что моя сестренка наконец-то выходит замуж! — радостно улыбается Настя. — Юль, я так радуюсь за тебя, не могу аж!       Я в ответ улыбаюсь немного устало:       — Я и не думала, что со мной такое будет, особенно после двадцати.       Шота удивленно оборачивается:       — Почему?       Я моргаю, не сразу понимая, что у меня вообще спросили причину, но потом отвечаю:       — За такими, как я, бегает только полиция, — улыбаюсь, но продолжаю, видя требовательное недоумение в темных глазах. — Просто… я ненормальная в лучшем смысле этого слова. Я умная, харизматичная, красивая. Но другая. И за это приходится платить. Такими, как я, восхищаются, но чаще — ненавидят.       Я замолкаю, продолжая смотреть в темные глаза. Голос Насти как будто отдаляется немного:       — Они все завидуют, ты ведь невероятная!       Мамин ответ чуть тише:       — Серых мышей не за что бояться, не за что и ненавидеть. Многие люди просто боятся признать, что есть кто-то лучше. Кто-то, выбивающийся из рамок.       Шота, кажется, слушает их ещё меньше, поднимает ладонь, аккуратно проводя пальцами по щеке и замирая, пока в моей груди, кажется, распускаются астры:       — Ты действительно не такая, как остальные. Ты прекрасна в своей ярости, ты уверена в своих действиях. Ты можешь быть нежной и веселой, не боясь показаться слабой. Ты видишь суть, не позволяя взгляду цепляться за мелочи. Поэтому, да, я люблю тебя, и я этому рад.       Я прикрываю глаза, чувствуя, что, наверное, именно этого мне и не хватает — то, что пугало других, для Шоты выглядит как положительные качества и… правду говорят, красота в глазах смотрящего.       — Спасибо, — чуть шепотом говорю я. Пальцы немного погружаются в волосы, пройдясь подушечками по кожу головы и медленно пропадают.       Я открываю глаза, мягко погружаясь в зефирное облако нежности, которое ощущается мягким, но не приторным.       Замечаю мамин гордый и полный нежности взгляд, спрятанное в ладони лицо Насти, которая негромко говорит:       — Если отношения, то только такие… — и замолкает снова, чуть раздвигая пальцы и подглядывая.