Ведьма

      Только выкурив вторую сигарету, я почувствовала какое-никакое облегчение.       — Отвратительный запах, — пожаловалась я.       — Мне тоже не нравится.       Тем не менее, Айзава сидел рядом на балконе-террасе, закутавшись плотняком в шарф — весна на Аляске, мягко говоря, прохладная. Минус двадцать даже по нынешним меркам так себе температура — но зима выдалась холодная и проблемная, так что чем богаты, тем и рады. В Уткиагвике температура минус двадцать семь. Но нам дальше.       Не могу сказать, что без нас там не справятся — как-то раньше и без нашей помощи обходились, но в этот раз — так уже время совпало — дизельные ледоколы Канады и США опять не смогли прорубить льды, и отправили наших. А у меня было несколько знакомых моряков, охочих до зрелищ. Ребятам второй месяц на атомнике было скучно торчать, и они хотели посоревноваться со школьниками. Придурки. Но придурки полезные. Что-то мне подсказывало, что Бакуго и Тодороки это пойдет на пользу — урок, может, и не вынесут, так хоть пользу принесут. Не все же им стадионы ломать без всякого проку.       — Ты свободна сегодня вечером? — спрашивает Айзава, внезапно прижимаясь ближе — горнолыжные куртки шуршат друг об друга и затихают. Черные ресницы уже немного обледенели. Пора бы уже внутрь.       — Занята, очень. Сначала теневое правительство, потом выборы в Гваделупе, — с сарказмом отвечаю я. — Нет, не занята. Есть предложения кроме имеющихся десяти каналов на ящике?       — Есть. Только давай, раз ты не против, это будет сюрпризом.       Я потушила остаток сигареты и разочарованно протянула:       — Только не заставляй меня выходить в такой мороз.       Шота хмыкнул:       — На такси доедем.       Такой практичный подход мне был по душе, так что через несколько минут я прошлась, уже закутанная в шарф, по комнатам Бакуго и Шото, чтобы предупредить их о нашей отлучке и попросить не выходить без особой надобности.       Это всё казалось загадочным и сказочным — машина ехала сквозь легкий снегопад, в салоне негромко играло местное радио, а по улицам шли многочисленные прохожие. Мы сидели вдвоем на заднем сиденье — и то ли запах старого салона, смешенный с виноградным запахом от черных волос, то ли весь этот момент в целом… успокаивали. Может, из-за Шоты рядом, а может, из-за ощущения, что тут точно всё хорошо, я впервые перестала о чем-либо волноваться. Мир, который я воспринимала как потенциально-опасный, несущий в некоторых своих проявлениях угрозу, теперь повернулся ко мне более приглядной стороной медали, чем обычно.       А для кого-то такой вечер и есть обыденность — тихий, комфортный и неспешный. Зная бывалых водителей, и сама практикуя далеко не самый безопасный метод вождения, я приятно расслаблялась в неспешной скорости и следованию всем правилам. Всё же, когда от твоей скорости и собранности на дороге зависит, выживет ли где-то человек, это накладывает свой отпечаток.       Мысль о вождении заставила меня улыбнуться — отец тоже водил лихо, проскакивая на желтый — всё же, какое-то время на службе водил пожарную машину, а там промедление смерти чужой подобно, и потом, уже в обычных вещах, когда пять минут действительно погоды не сделают, торопился доехать быстрее. Профдеформация, наверное.       Мои размышления были где-то очень здесь и не уходили в заоблачные дали, как это часто со мной бывало — чтобы там не задумал Шота, мне, наверное, хватило и этой поездки.       — Приехали, — сказал таксист, останавливаясь в положенном месте.       Место мне было незнакомым. Рассчитавшись, Шота вышел следом, уводя меня немного в сторону:       — Не хотел сразу показывать сюрприз, так что... — мы прошли немного вглубь и оказались на центральной улице.       Было много светящихся вывесок, угадать, куда именно мы пойдем, я не смогла — Шота повел меня влево. Вывеска мне ничего ровным счетом не сказала — только подпись указывала, что это ресторан.       Я удивленно моргнула.       — Наше прошлое свидание… немного пошло не по плану, и я хотел бы провести с тобой время без спешки и дерганий.       Я удивленно оглянулась на него — в вечер пятницы умудриться взять столик за несколько часов до… Но в темных глазах светились яркие огоньки из домов и от вывески, а сам взгляд, казалось, мог мягко растопить окружающий лед. Никогда не думала, что черные с серым оттенком глаза могут смотреть с такой теплотой…       Внутри было достаточно уютно — потолок, не тронутый краской, только темное лакированное дерево и балки, выкрашенные под цвет дерева, двухуровневые люстры с лампочками, похожими на небольшое солнышко с открыток, на перегородках между рядами деревянных столиков — декоративная зелень и приятные глазу настольные лампы с абажуром-цилиндром, расписное стекло которых цепляло глаз несложным узором, а сама форма напоминала небесный фонарик. Официантка, проводившая нас к столу, сразу предложила меню, Шота попросил принести ему что-то местное, пока я разглядывала названия блюд и рукой поглаживала дымно-синий бархат небольшого диванчика, уходя в легкий транс.       — Стейк из лосося с маринованным картофелем и Цезарь с креветками, — вот уж пусть меня убьют за мою тривиальность, но Цезарь для меня был вариантом из разряда того, что невозможно испортить. — На десерт чизкейк с кленовым сиропом.       Официантка записала это в свой блокнотик, добилась таки от Шоты, чего он хочет попробовать в диковинном краю и предложила взять напитки, пока другие блюда готовятся. Мы оба не отказались от кофе.       Обсуждать дела насущные был смысл, но вот желания — никакого, так что по обоюдному молчаливому согласия мы решили этого не делать. Разговор о книгах и погоде меня более чем устроил, тем более, что Шота в последнее время обладал большими возможностями для чтения художественной литературы и теперь охотно делился впечатлениями.       Когда принесли еду — переключились на русскую классику. Что-что, а это мне за годы институтов пришлось перечитать не раз. И знала я о писателях много чего интересного. Найдя же благодарного слушателя в лице любимого человека, я радостно выдавала все известные мне факты:       — И хотя моими любимыми среди всего творчества остаются «Мастер и Маргарита» и «Бесы», их авторы всё ещё не внушают особого уважения. От Достоевского отказывались дамы в борделях Петербурга по причине его увлеченности БДСМ, да ещё был повернут на теме религии. Если смотреть на его романы несколько критично, то можно увидеть роль православия и Бога в жизнях людей несколько веков назад. Мне весьма симпатичны именно «Бесы», потому что там интересная подача религии, там поднимаются не только этот вопрос, а Бог перестает быть ключевой фигурой в душе и сознании человека, пусть внешне это и есть так. Я перечитывала его и в восемнадцать, и в двадцать три, и года полтора назад. Первый раз, помню, мне очень запомнилась сцена изнасилования маленькой девочки — не понятно было, зачем так поступил герой. С другой стороны, это как никогда политический роман, и без пол литра или знания контекста там не разобраться… Другая сцена — из второго тома — запомнилась, может, даже более. В уста презираемой отчасти в обществе невежд героиня осмелилась сказать о проблеме целого поколения, и проблемах веры, о её несостоятельности, если можно так выразиться. Я даже ради интереса выучила тот монолог, но именно это предложение мне врезалось в память, будто выжженное клеймом. «Если бог нашел необходимым за любовь предлагать награду, стало быть, ваш бог безнравствен». Тогда я впервые нашла героя в классическом произведении, с которым могла себя ассоциировать, с чьей логикой была согласна, хотя не могу сказать, что я вовсе книг не читаю. Так уж получилось, что нет у меня сходств с людьми, топящими собак и убивающими сыновей.       Айзава, моргнув пару раз на последние слова, всё же ответил:       — Не думаю, что Достоевский был согласен с этой фразой — иначе не вложил бы их в речь студентки. Они же считались чем-то глупым, поверхностным и верящим во всякую ахинею.       Я только плечами пожала и подхватила эту мысль:       — Как и большинство женщин в литературе. В большинстве своем женщина у русских писателей воспевается в телесной оболочке. Но некоторые и это не любят — Толстой, — я поморщилась. — Наделил свою любимую героиню не подходящей под стандарты внешностью, и был этим крайне горд. Для него красота была пустой оболочкой.       Шота покачал головой:       — А разве красота так уж важна?       — Я с той же уверенностью могу сказать, что листья зеленые, потому что небо голубое, а земля — желтая, а эти цвета в смешивании дают зеленый. То, что ввод близок к сути, не значит, что мои рассуждения обладают хоть каким-либо смыслом. Ты знаешь, кого мозг считает красивым? Почему он вообще решает, что что-то — красивое?       Айзава задумчиво возвел глаза к потолку:       — Это интересный вопрос. У меня есть разные «настроения» красоты, эстетика в разных её проявлениях. Думаю, тут важен условный контекст, но я всё же хочу послушать ещё про Толстого. Очень яростно ты о нем рассказываешь.       — Ладно, допустим, — улыбнулась я. Небольшое представление о японской эстетике я действительно имела. — Смотри, мозг считает красивым то, что понимает. Чем более… усредненным является лицо, тем оно для мозга привлекательнее. Таким образом массовая культура сформировала невозможные стандарты. Причуды, конечно, подразбавили эту тему, но до сих пор люди каким-то образом принимают человека с головой полосатого жирафа лучше, чем просто полного человека.       Шота поблагодарил официантку за еду и поинтересовался:       — А как же искусство? Почему, например, художники, не рисуют одно и тоже?       Я задумчиво отрезала кусочек лосося, медленно его посмаковала — вкус оказался ярким и насыщенным, видимо, рыба была свежая, с добавлением приправ, а не соусов, сахара и безмерного количества соли. Кому-то показалась бы пресной, но мне в самый раз.       — Думаю, художники одно из немногих исключений. Моя сестра работает в этой сфере, и училась в художественной школе — они очень много там рисуют и с одной стороны, могут легко нарисовать лицо с идеальными пропорциями, а с другой, должны уметь повторить «изюминку» любого человека, который в эти пропорции не вписываются. У них большая насмотренность, но при этом и «среднее» ещё более среднее из-за этого. Художники, как и любые деятели искусства, для меня вообще интересный феномен — они с одной стороны отражают окружающую действительность, обнаруживают невидимую норму или её изменение, а с другой несут из своего внутреннего мира что-то вовсе новое.       Шота кивнул, пробуя местную кухню — вроде бы это было мясо оленя — с большим удовольствием и спрашивая:       — А про Толстого-то что? Ты так про него говорила…       Да, неплохо бы вернуться в прежнюю колею.       — Он мне отвратителен. С чего бы начать… С его брака с Софией. Не уверена, что ей было хотя бы восемнадцать, но Толстой был примерно вдвое её старше. И знаешь, чем он занимался в первую брачную ночь? Рассказывал о своих похождениях юной девушке! Тьфу, посмешище! И ладно бы, если этим всё кончилось, но ведь он настолько плохо к ней относился, что она писала подруге о том, что хочет умереть в ближайших родах, настолько ей была отвратительна жизнь с ним. Толстой ещё и гонорары за свои произведения не брал, хотел быть ближе к народу, к простым крестьянам. А жена молила его принести денег, чтобы было, чем кормить детей. Несмотря на желание «быть ближе к народу», он не гнушался азартных игр и проиграл имение — и по сей день фамильного дома, в котором он родился — нет, он увезен в другую деревню, где к чертям сгорел, — я выдохнула, выпуская наружу гнев. — А говорят, что он был великим гением литературы.       Шота хмыкает:       — Дьявол проповедует нравственность, — и становится понятно, что Лев Николаевич ему, как и мне, не понравился. — С другой стороны, если он утверждал, что красивые люди — ничего не стоящие пустышки, то не удивительно. А кто из авторов тебе ещё не понравился. Из таких, неадекватных?       Я задумалась:       — Ну, про бабников нет особого смысла говорить, они там по большей части многие такими были… Чехов, кстати, был неплох в общем плане — может, потому что был не только писателем, но и врачом… Наверное, про «Гранатовый Браслет» тебе расскажу. Сий шедевр за авторством Бунина нам презентовали в школе как пример чистой и искренней любви, не требующей ничего взамен. С таким же успехом «Убить Сталкера» тоже пример чистых и искренних чувств. Если кратко его пересказать — чувак влюбился в замужнюю девушку и сошел по ней с катушек. Лучше самому, конечно, прочитать, чтобы проникнуться, но почти весь наш класс сказал, что это неадекватная реакция на предмет интереса. Получив бакалавра в психологии, могу уверенно сказать — херня это, а не любовь. Любовь, как минимум, учитывает интересы объекта этих чувств, а это было скорее одержимостью. То, что переходит всякие границы — адекватности и личные — так себе поведение. Несмотря на слова чувака о том, что он готов любить издалека, он о себе напоминает, лезет с признаниями и не слышит слова «нет», разве девушка достойна такого?       — Звучит так, как будто вас заставляли пожалеть этого парня.       Я пожала плечами:       — Скорее всего, так оно и было. Я предпочитаю такое поведение называть «домогательством». С любовью это не имеет ничего общего. Мне жаль девушку, чьё слово было настолько для него мало по весу, что он не слышал отказов. Даже если её брак не устраивал, он не имел права лезть со своим «я знаю, как лучше». Не знает. Его не спрашивали.       Айзава кивнул, наблюдая, как я агрессивно протыкаю креветку в цезаре и отправляю её в рот. За приятной болтовней ужин проходил замечательно.       — Мне так нравится тебя слушать, — я потупила взгляд — такие комплименты меня крайне смущали. — Я балдею от наших разговоров… ты такая… умная тётька. С тобой как-то забывается, что на свете куча тупых людей.       Я окончательно опустила взгляд в салат.       — А говорила, что тебя невозможно смутить, — с теплой улыбкой сказал Шота, накрывая мою ладонь на столе.       — Я говорила, что это трудно, — не отказала в себе занудстве я. — Но не невозможно.       — Плюс ультра, — усмехнулся он своей очаровательно-кривоватой улыбкой. Я усмехнулась, представив более постельный контекст этой фразы. Шота мой настрой угадал. — Грязные мысли, грязные мысли. Что ещё расскажешь про литературу?       — Обсудим Ремарка?       — Или Акутагаву или Дазая.       Я пожала плечами — в сущности, было не столь важно, что мы обсуждаем — или осуждаем? — но мне было дико интересно с ним поговорить. Слушать про неизвестных мне писателей оказалось так же интересно, как и рассказывать об известных мне мразотных качествах русских гениев.