* * *
Это оказывается не так трудно. Наедине с ним кузина робеет, неумело пытается флиртовать, но после того, как раздается третий звонок, Франческо ей уже не нужен. К счастью, Виола оказывается не из тех, кому нужно обсудить каждую складку на платье у сопрано. После того, как поднимается занавес, все внимание кузины приковано к сцене. Франческо устраивается чуть позади нее. Вполглаза следит за тем, что происходит на сцене, но чаще ловит себя на том, что смотрит на кузину. На плавный изгиб шеи, на открытые плечи – не иначе, платье Нерецца выбирала. На вьющиеся волосы, показавшиеся ему на вокзале длиннее. В перерыве кузина впервые оборачивается к нему. И в ее взгляде… Франческо не находит подходящего слова. Восторг. Да. Но восторг – лишь малая часть. В темных глазах восхищение. Влюбленность – если можно влюбиться в музыку. Страсть. Обещание – только Франческо пока не понимает, чего именно. Виола сияет. Франческо хреновый поэт, поэтому на ум ему приходит только одно, пошлое сравнение: как звезды. На губах у Виолы играет мечтательная улыбка. В антракте, когда Франческо приносит ей шампанское, кто-то рядом с Виолой оборачивается, чтобы посмотреть, кому так повезло. Нет, улыбка эта предназначается не Франческо. Виола поддерживает вежливую беседу, но мыслями она не с ним. И, когда начинается второй акт, снова теряет к нему интерес. – Как вам представление? – из вежливости интересуется Франческо после. Ответ вполне очевиден. Виола молчит. А когда заговаривает, это не то, что Франческо ожидал услышать. – Я буду здесь петь. Это не звучит мечтой. В ее тоне нет надежды, нет хрупкой веры в чудо. Виола говорит это спокойно и уверенно. Как человек, который принял решение. А если у мира другие планы, миру придется перетерпеть. Ее голос звучит… взросло, старше и ниже, чем Франческо слышал. Он едва не пропускает ступеньку, оборачиваясь – точно ли он все еще держит за руку кузину? Виола встречает его прямым серьезным взглядом. Это длится всего секунду, затем на ее щеках снова проступает девичий румянец. Она смущенно улыбается и начинает щебетать, что, конечно, это очень глупо и самонадеянно, и не стоит ее слушать, но, возможно, когда-нибудь, она бы очень хотела. И вряд ли получится, она уже столько времени потеряла, но мама была против, а отец только недавно позволил нанять преподавателя… Очень легко этому щебету поверить. Пропустить половину мимо ушей и забыть, что ему показалось до того. Но Франческо ничего никогда не забывает, даже если бы очень хотел. И не спешит обманываться, когда его так старательно пытаются отвлечь. – Значит, вы поете? Могу я услышать? Кузина забавно морщит носик. – Спойте как-нибудь для меня, Виола, – просит Франческо. – Окажите мне честь. Ему уже любопытно. – Честь, – кузина внимательно выделяет выбранное им слово, – нужно заслужить. Франческо улыбается. – Этого вечера было недостаточно? – включается он в безобидную игру. – А если я приглашу вас завтра снова? «Трубадур». Вам понравится. Смилостивитесь тогда? Кузина зябко ежится, когда они выходят на улицу. Мило краснеет, когда Франческо предлагает ей свой пиджак. Но во взгляде, который Франческо ловит, набрасывая пиджак ей на плечи, виднеется та серьезность. – Я подумаю, – обещает она.* * *
За «Трубадуром» идет «Травиата». Затем они вместе слушают «Риголетто». Он и забывает, ради чего пригласил ее тогда, в третий раз. Мать, у которой Франческо забирает по вечерам Виолу, сухо комментирует, что никогда на ее памяти он так часто не посещал оперу. Франческо лишь пожимает плечами. Ему нравится наблюдать за Виолой в театре. Смотреть, как она подается вперед, сама не замечая этого. Закусывает губу. Хмурится, считая что-то про себя. Франческо пытается угадать, что, но сбивается, все время отвлекаясь на выбившийся из прически локон у основания шеи. В следующий раз он садится рядом с ней. Пока они в ложе, Виола забывает о смущении. О музыке она готова говорить бесконечно, и, на удивление, Франческо не против слушать. Это не тот щебет, который он слышит, встречая Виолу в компании его матери. Горячность и живость, с которыми она рассказывает, его подкупают. И ее настоящий голос. У нее красивый голос, когда она не пытается звучать выше. В этот вечер она набирается храбрости, чтобы продолжить разговор после представления. Впервые задает ему вопросы сама. Они идут по освещенным улицам – до дома слишком близко, чтобы ждать водителя. Да и они никуда не спешат. На плечах у Виолы снова его пиджак. Они уже давно не в театре, но, когда она смотрит на Франческо, глаза ее сияют так же ярко. Франческо заводит их в бар: дорога до дома слишком коротка, не прерывать же беседу? Дальше в расписании стоит «Отелло». Вместо того, чтобы следить за давно знакомой историей, Франческо предпочитает смотреть на нее. На профиль с улыбкой, за которую любой мужчина бы отдал половину своего состояния, будь она адресована ему. На тонкие пальцы, подрагивающие в такт музыке. Когда они сжимаются в кулак, Франческо накрывает ее ладонь своей. Виола чуть не отдергивает сперва руку, но вместо этого поворачивается к нему. В ее широко распахнутых глазах снова сияют звезды – и обещание, которое Франческо пока не удается разгадать. Она целуется пылко и неумело – и все равно оставляет его, когда что-то в музыке привлекает ее внимание. Она вернется. Но пока Франческо приходится довольствоваться привкусом шампанского на губах и ее рукой у себя на груди. Когда-нибудь в такой момент она останется с ним.* * *
Он сам предлагает отвезти их на озеро. Мать, уже прокомментировавшая, что так часто домой он не заходил с тех пор, как закончился траур, строго смотрит на него поверх очков. Но молчит. – Уверен, мы и так отняли у вас достаточно времени, – возражает кузен. – Мы у вас в гостях. Не хотелось бы оказаться слишком навязчивыми. Должно быть, повисшая у него на локте Нерецца пережимает руку, потому что кузен болезненно морщится. – Это ведь моя идея, – настаивает Франческо. – Если кто тут и навязчив, то хозяин. Нерецца громко вздыхает и советует, чем еще они могут померяться. Впервые в согласии, они с Виолиным братом ее совет игнорируют. – Это было бы замечательно, – примирительным тоном говорит Виола, и робко улыбается. – Правда, Стефано? Когда еще выпадет такой шанс! И раз дон Франческо предложил, уверена, ему не трудно. А когда еще мы поедем в Италию? И обещают такую хорошую погоду. Представь, как будет здорово… Она щебечет как птичка, ластится и подлизывается, усмиряет его нрав и заставляет сменить гнев на милость. Снова улыбается – но не так, как ему, Франческо. Наконец кузен сдается. Франческо его понимает. – Я заеду за вами завтра. Девять утра. Подойдет? – Если не хочешь моей смерти, пусть это будут хотя бы десять, – стонет Нерецца. – Только ради тебя, кузина. Впрочем, даже в десять Нерецца не готова. Сидит с грустным видом над чашкой с кофе и не реагирует на вопросы – хотя бойко отвечает на ход в шахматной партии, которую они со Стефано ведут в уме. – А Виола? Все еще спит? – Виола, – страдает Нерецца, – как всегда с шести утра на ногах. Это противоестественно. – Виола в музыкальном салоне, – отвечает мать, поглядывающая на этот спектакль. Франческо отправляется на поиски. Последние годы салон был заперт: не осталось никого, кто играл бы на рояле или устраивал здесь музыкальные вечера. Но сейчас оттуда снова доносится музыка. Моцарт, узнает Франческо. «Durch Zärtlichkeit und Schmeicheln», – будто намекает ему Виола. Признаться, Франческо не отнесся всерьез к ее заявлению про оперу. Он слишком хорошо знает, что одно дело – мечта, а другое – работа. И ее кокетливое нежелание спеть для него отнес к ее пониманию собственных способностей. Но она неплохо поет. Пока ей далеко до сцены, но Франческо может представить себе это. Когда-нибудь она будет петь здесь. Мелодия сменяется. Франческо остается на месте. Слушает. В один момент она пропускает ноту и чертыхается по-английски. – Стефано, раз ты стоишь под дверью, лучше помоги! Мне опять не дается эта партия. Когда он заходит, Виола не смущается. Ей это идет. – Нерецца все еще спит? – Почти. Подумав, Виола двигается за роялем и приглашает присоединиться к ней. – Сыграй мне, – просит она. – А я спою. Я тебе обещала.* * *
– Вы ведь заглянете к нам на обратном пути? Если у вас будет свободный день, я мог бы показать вам Верону…