***
Сегодня мы куда-то идем. И если судить по тщательности сборов, то мы идем в больницу. Ну, конечно, я же ору постоянно. Я вообще плохой ребенок: кричу, плохо ем, плохо сплю, разбиваю погремушки и дергаю все, что попадется под руку. Мне нужно как-то справляться со стрессом. Им бы такое пережить. Ну да, мы в больнице. Странно, я думала, к таким маленьким детям врач должен домой приходить. Хотя, это же другая страна, все иначе. Меня раздели и начали осматривать. У врача тоже были длинные волосы, но она их собирала, так что дотянуться до них было крайне сложно, но не невозможно. Так что в приступе злорадного веселья я извернулась и со всех сил дернула ее за черные локоны. - Ах! - Она явно попыталась заглушить крик боли, но получилось, если честно, не очень: 6 из 10 за старание. Из больницы мы выходили уже спокойные. Я - потому что надергалась чужих волос, мои люди - потому что я оказалась здорова. Все рады, все счастливы. И я даже не кричу - пусть отдохнут. Девушка почему-то оставила меня с парнем, а сама поехала в другое место. Надеюсь, меня не решили кинуть. А то даже грустно как-то. Дергать-то у этого коротковолосого нечего. Дома для меня началось еще большее веселье: он попытался меня покормить - я плюнула ему в лицо этой смесью, попытался переодеть - я пнула его в подбородок, поиграть - укусила за палец. Ладно, последнее было довольно смешно. Зубов-то нет. В целом, день проходил замечательно, потому что этому человеку явно нравилось возиться со мной, а мне нравилось издеваться над ним. Это было какое-то опьяняющее чувство безнаказанности. Мне казалось, что я имею моральное право на такое поведение, что оно оправдано, я ведь страдаю. Это мне здесь плохо, а не им, так что пусть терпят. Когда это недоразумение попыталось покормить меня второй раз, входная дверь щелкнула. Кажется, второй человек вернулся. Мы вышли в коридор - и я онемела. - Коно камигата ва аната ни тотемо ниаимасу. - Аната ва соо омоу? - Мочирон, Нана, аната ва моттомо утсукушиидесу. Они что-то говорили, а у меня душа разрывалась. Я видела только короткие каштановые волосы, которые золотились от льющего сквозь прозрачный тюль солнца. От этой картины мое сердце рассыпалось в стеклянную пыль. Ту пыль, которая, соприкоснувшись с кожей, еще долго будет напоминать о себе жгучей болью. Ту пыль, которая проникает в самые нервы и жжет, жжет, жжет... Это всего лишь волосы, не зубы, как говорится, новые вырастут. Но она ведь еще совсем юная девушка, моя ровесница или даже младше. Какого ей, недавно родившей первого ребенка, терпеть это все. Я же сама прекрасно помню, как выворачивает душу детский плач. Сразу все сжимается и ты готов на голове стоять, лишь бы ребенок успокоился. А ей приходится круглые сутки это слушать. Не понимаю, откуда это во мне вообще взялось. Я ведь никогда не была злорадной. Наоборот, меня возмущало такое поведение, ведь все мы люди, мы должны помогать друг другу. А сейчас... Возможно, я просто, как бы это ужасно не звучало, не считала их людьми. Ну, реальными людьми. Просто какие-то неигровые персонажи, с которыми можно развлекаться как душе угодно. Хотя сам факт того, что моей душе угодно нечто подобное, не может не угнетать. - Каре ва атарашии хезутаиру га сукина йоодесу. Каре га дореходо хаяку очитсуита ка мите кудасаи. Она улыбнулась с явным облегчением, от чего и мне стало немного спокойнее.***
На фоне всего остального новость о том, что я мальчик, оказалась какой-то даже немного скучной. Я на нее отреагировал - теперь уже отреагировал - абсолютно никак. Что-то вроде: "Пофиг, пляшем". Хоть рожать никто заставлять не будет. Но это дело минувшее. Сейчас меня гораздо больше заботит прыгающий кролик в телевизоре. Он поет "усаги но ямпу", а я упорно не понимаю, что из этого значит "кролик", а что - "прыгает". Так что я просто повернулся к Нане и, показав руками заячьи уши, с непроницаемо серьезным лицом спросил: - Усаги? Нана зачем-то повторила мой жест, подвигала руками, изображая шевеление ушей, кивнула и с таким же серьезным, как и у меня, лицом, сказала: - Хм, кролик? - Она еще раз пошевелила "ушами", - ну, да, кролик. - Ямпу? - Я попрыгал. - Да, прыгает, - Нана попрыгала. И мы оба уставились друг на друга. А потом засмеялись. Вот за что она мне нравится, так это за умение подыгрывать даже в самых абсурдных ситуациях. Честно, порой это очень забавно. Внизу послышалось какое-то копошение, и мы спустились в прихожую. Сегодня должен был приехать Емицу. Вообще, его прибытие - именно прибытие, а не приезд - было целым праздником. Он по нескольку месяцев работал где-то на вахте шахтером, так что во время долгожданных встреч они оба радовались, как дети. Нана готовила кучу вкусностей, которые мне еще рано было есть, делала перестановку и покупала свежие цветы на столик в гостиную. Да и сама она преображалась: ее щеки становились румяными, улыбка - мечтательной. Ее нежное лицо словно бы светилось изнутри счастливым светом. Нана вся жила предстоящей встречей. И невольно этим настроением счастливого ожидания заражался и я. - Я дома! Счастливый до чертиков Емицу бросился нас обнимать и целовать. Он подхватил меня на руки и подкинул почти до потолка. Это было офигенно весело, тот еще экстрим, если честно. Сердце буквально замирало то ли от восторга, то ли от предсмертного ужаса, но это все равно было круто. - Емицу! - А вот Нана таких наших развлечений боялась, - осторожнее, он же маленький. - Да все путем, это ж мой сын. Да, Тсуна? - Ага. Такие фразы меня очень коробили. Я не мог сказать "нет", но и полноценное "да" выдавить не получалось. Я просто не мог назвать своих ровесников родителями. Да, они любят меня, заботятся, но это ведь другое. У меня есть моя мама, и, возможно, я однажды к ней вернусь. Было бы здорово. - Тсуна, не грусти, я нам игру привез! - Емицу прямо-таки сиял от восторга, - смотри, это би-рюль-ки. Мне знакомые по работе подарили. Я как-то даже выпал. Он серьезно? Не знаю, сколько мне, но года еще нет. Да я ложкой в рот не всегда попадаю! А он мне в бирюльки играть предлагает. Нана покрутила упаковку в руках: - А ему не трудно будет? - Вот он - оплот здравомыслия. - Да не, мы пробовали. Ну, это непробиваемый аргумент. Нана, видимо, посчитала так же и просто позвала нас на кухню. Я, конечно люблю рыбу, а рис просто обожаю, но мне так не хватает хотя бы запаха жареной свинины. Горячей, румяной, буквально распадающейся на волокна и растекающейся мясным соком на языке. И чтоб еще лук пережаренный. И ты голодный заходишь зимой с улицы, проходишь на кухню, и в нос сразу бьет этот непередаваемый запах. А уж если мама скажет заветное: "Зови всех кушать, уже готово", - то можно и вовсе с ума от счастья сойти. Но здесь мне эти радости не доступны. Здесь и мороза-то такого не бывает - климат не тот. Снег зимой выпал, но очень быстро растаял, да и не холодно было. Так, градусов 5, не ниже. Зато цветение сакуры было удивительным. Так вышло, что, пока мы шли в парк, я уснул. Но стоило открыть глаза - сердце замерло от восторга. Это было просто удивительно: нежно-розовые лепестки кружили на фоне ярко-голубого неба, черные стволы извивались в причудливые формы, а главное, все люди вокруг были умиротворенно-счастливы. Не было никого, кто посмел бы злиться или ругаться, наблюдая за столь величественным зрелищем. Кажется, все мы были едины в своем восхищении. Понимали и осознавали человеческую ничтожность перед ликом природы. Но от этого не возникало чувства отчаяния. Наоборот, мы словно вернулись домой. Тем временем мы перешли в гостиную, чтоб таки поиграть в бирюльки, чтоб их. Емицу открыл коробку и высыпал фигурки, которые оказались очень детализированными и довольно крупными. На самоварах и чашках даже виднелась роспись. - А как в них играют? - Нана держала в руках упаковку с крючками и непонимающе вертела ее. - А, да просто вываливаешь кучу и пытаешься крючком подцепить какую-нибудь фигурку так, чтоб не двигались соседние, - он еще немного покрутил в руках коробку, надписи на которой были на русском, и отложил ее за спину. - Это просто. Нана с сомнением покосилась на него, но распаковала крючки и дала один Емицу: - Тсу-кун, ты будешь играть? Я просто активно кивнул, посмотрел в глаза Емицу, обещая игру не на жизнь, а на смерть, и взялся за огромный для моих рук крючок. - Так, первый я. - Нечестно! - Я так возмутился, что даже не исковеркал это сложное слово. - Все честно! Я самый старший и самый сильный, так что хожу первым. Он состроил какое-то такое лицо, типо "и че ты мне сделаешь", что я снова замер от удивления. Емицу, вообще, постоянно делает что-нибудь такое, что вводит меня в ступор. - Ла-адно. Сначала мы мирно передвигали фигурки, и у меня даже неплохо получалось - они, действительно, были удобного размера. Но потом я заметил удивительнейшую вещь - Емицу жульничал. Он, поддевая крючком чайник, мизинцем цеплял мешающую его следующему ходу фигуру, прятал ее в кулак, а потом прятал в карман своих рыжих штанов. Я не хотел прерывать игру, поэтому просто потянулся к нему, когда он наклонился, шепнул ему на ухо: - Нечестно. - Если ты не будешь обманывать в ответ, то проиграешь. Меня поразила не столько сама фраза, сколько тон, которым она была сказана. Емицу был серьезен. Он хотел вложить своему маленькому ребенку в голову мысль о том, что честные люди не побеждают? Странность ситуации заключалась исключительно в том, что он, кажется, создал эту ситуацию намеренно. Он специально принес эту игру, специально сделал так, что я заметил его жульничество. А потом что? Он специально выиграет или проиграет? Вероятно, это зависит от моего поведения. Но что мне сделать? Он ждет от меня поведения честного человека или надеется, что последую его примеру? Чему он хочет меня научить? Пока я размышлял, игра начала подходить к концу. Оставалось всего три фигурки, которые лежали крайне неудобно, если ты хотел играть честно, но при этом невероятно удобно, если ты собирался передвинуть вторую. Даже я бы справился. Но была очередь Емицу. Я так и не решился жульничать на протяжении игры, а потому сейчас отставал на эти самые два очка, которые мог бы получить, если бы сейчас Емицу поступил честно. Но, разумеется, этого не произошло. Этот гаденыш, буквально, у ребенка конфету забрал! Я бы мог выиграть. Где это вообще видано, чтоб родители детям не поддавались?! - Хе-хе, я же говорил, что тебе не победить в честном бою! - Он бы еще бе-бе-бе сказал, гаденыш престарелый. Я на него только зло зыркнул и надулся. Конечно, "честном бою". Да он жульничал! - Потом выиграю. - Конечно, выиграешь, - Нана мне мило улыбнулась, - пойдем, я дам тебе утешительный приз. Она подняла меня на руки, и я показал этому жулику язык. Ему-то утешительного приза не будет. Позже, когда меня несли спать, я сказал Емицу то, что для меня не несло практически никакого смысла: - Должен будешь. И вот честно, в этот момент мне показалось, что я поступил именно так, как он хотел.***
Обычно мы с Наной ходили на рынок по понедельникам, потому что в этот день там было меньше всего людей. Но в понедельник мне должен был исполниться год, так что мы пошли сегодня, в воскресенье. Народу здесь было просто какое-то немыслимое количество: все ходили от лавки к лавке, что-то спрашивали и останавливались поболтать со случайно встреченными знакомыми. А я так отвык от подобного, что все эти шум и суета даже не раздражали, скорее наоборот - создавали особенное ощущение выходного дня. Мы подошли к лавке с рыбой, и Нана отпустила коляску. Она так тщательно осматривала каждый кусок, словно к нам сам император приезжает, хотя, вообще-то, не будет никого, кроме нас двоих. Это было довольно странно, ведь я точно знал, что у меня есть бабушка и дедушка со стороны Наны, но они почему-то приезжать к нам не спешили. Да и со стороны Емицу никого не было. Какая-то вообще непонятная ситуация: родственников нет, друзей и знакомых тоже нет. Мы будто изолированы от общества. Даже если они с Емицу переехали перед самым моим рождением, то все равно Нана уже должна была найти себе друзей. А вот в этот момент я чутка прифигел. Моя коляска вместе со мной поехала, а Нана так и продолжала стоять. Я ехал. А она стояла. Меня куда-то покатил неизвестный человек, которого я даже не вижу. Самым логичным было бы сейчас закричать, что я и сделал. Но вокруг было слишком шумно, и Нана не обратила внимания на мой сдавленный от шока писк. Я в абсолютной панике задергал ногами и, собрав все силы, крикнул: - Ма-ама! Она обернулась, и ее точно так же, как и меня, охватил ужас. - Прекратите! Оставьте моего ребенка! Держите его! Это мой сын! Я даже и не думал, что тихая и милая домохозяйка может так громко и повелительно кричать. Она так яростно сверкала глазами и размахивала руками, будто была маленьким зверьком, что пытается казаться больше перед хищником. И в этом своем праведном гневе она была так похожа на меня. От этого осознания мне стало как-то спокойнее. Словно я, действительно, мог встать в позицию ребенка, которого защищают сильные и уверенные взрослые. Словно я мог отпустить ситуацию в ее руки и просто жить. Эта мысль меня так растрогала, что я все-таки расплакался и, прижавшись к теплой груди, безостановочно зашептал: - Мама, мама, мама... И с каждым произнесенным словом я чувствовал, как, нет, не отпускает память о прошлой жизни, но как в сердце появляется место для новой.