Легче шепота, тише взгляда

Можно закрыть глаза на то, что видишь. Но нельзя закрыть сердце на то, что ты чувствуешь. (Ницше)

      Он редко смотрел на небо в свою бытность человеком. И уж тем более не видел в этом смысла после вознесения.       Фэн Синь всегда считал подобные занятия блажью, развлечением для молодых господ или нервных девиц. А ему, телохранителю самого Его Высочества наследного принца, ни к лицу было тратить время впустую.       Позже времени не осталось совсем. А когда буря закончилась, ему уже просто не было никакого дела до странных мерцающих над головой точек.       Он жил как умел, сражался, совершал ошибки. Исправлял старые, получал взамен новые. За столетия, проведенные на небесах, его судьба сумела войти в привычное русло, выдав имя, статус, почитателей на земле и сторонников в небесной столице. Он был Богом Войны, входившим в десятку сильнейших небожителей, и это не свалилось на него с неба.       Но оставалось два человека, перед которыми доблестный Фэн Синь разом терял все накопленное за столетия благоденствия величие: затерявшийся где-то на задворках человеческого мира Его Высочество наследный принц Се Лянь и ставший почти антиподом и вечной занозой в пятке Бог Войны Юго-Запада Му Цин.       Положа руку на сердце, генерал Наньян не знал, кого из них он не мог вписать в свою вроде бы устоявшуюся жизнь праведного небожителя больше.       Отсутствие Се Ляня и постоянное присутствие Му Цина странным образом пересекались в сердце Фэн Синя. Он не мог подобрать нужных слов, но необъяснимо чувствовал в этом странный, пусть и изматывавший душу баланс. Словно драки с генералом Сюанчженем могли компенсировать душевную пустоту, образовавшуюся после пропажи Его Высочества наследного принца. Словно они оба таким образом восполняли ставшее отныне болезненно пустым пространство между.       Не имея общих точек для соприкосновения, оба через бесконечную ругань и стычки незримо обозначали друг другу то самое заветное место, которое каждый рьяно защищал, раз и навсегда заявляя Небесам, что оно не будет занято никем другим.       Вот только от кого они оба так упорно оборонялись? Зачем раз за разом доказывали друг другу то, что не требовало, по факту, никаких дополнительных объяснений?       Баланс рухнул в тот миг, когда Его Высочество вознесся снова. Уже так буднично и привычно одним своим присутствием потрясая основы существования всего небесного сообщества.       Се Лянь не требовал расплаты, не поднимал старые болезненные темы. Он не пытался поговорить или, тем более, предъявить какие-либо претензии. Его Высочество вел себя так, словно они трое вообще никогда не были знакомы.       Но пустота, ранее оживавшая только во время драки или словесной перебранки, вдруг зашевелилась. И Фэн Синь с удивлением понял, что отныне ее не нужно обозначать или отстаивать. Молчавшая восемьсот лет тишина наполнилась звуками, зажила собственной, ведомой только ей жизнью.       Их противостояние с Му Цином, привычное, ставшее почти ритуалом, вдруг разом потеряло всякий смысл. Но борьба, неожиданно утратившая причину, от этого не стала менее ожесточенной.       Наоборот. Теперь, не имея ни цели, ни повода, с них словно упали державшие их столько веков цепи. И они с головой провалились в озеро разлитой между ними ненависти. Топя в нем друг друга без жалости и сожалений. Вымещая там всю накопленную веками ярость. Выкрикивая ли гневные слова или разрушая дворцы небесной столицы, они безудержно колотили один другого. Без цели убить или причинить реальный вред. Но отчаянно желая…       Чего? Фэн Синь не знал ответа на этот вопрос.       Он всегда был предельно прям и честен и с самим собой, и с другими. Только с Му Цином его врожденные привычки словно бы отключала невидимая рука. И в ответ на это хотелось бить наглую физиономию, без лишних слов и рассуждений.       Они, в общем, никогда и не говорили друг с другом напрямую, ни в свою бытность на службе у Его Высочества, ни потом, после вознесения. Фэн Синь задумался, а когда они собственно вообще нормально разговаривали в последний раз?       В голове непроизвольно всплыла та неловкая сцена объяснения Му Цина и Се Ляня. Все эти заикающиеся, выдавленные из себя только на пороге неминуемой смерти слова.       Му Цин предлагал свою дружбу, словно кубок с ядом, не оставляя выбора и не ожидая положительного ответа. Просто вываливая на собеседника всю глубину разразившейся внутри бури.       Фэн Синь невольно запомнил и полыхающие алым цветом бледные щеки, и непривычно опущенные от смущения глаза. Генерал Сюанчжень впервые за сотни лет снял доспех и обнажил свои подлинные чувства. Сказал напрямую, что думает, не пытаясь прятаться за сарказмом или скрещенными на груди руками.       Дружба… как же сложно было Му Цину признать эту простую истину перед человеком, который всегда протягивал ему руку помощи. Который всегда был рядом в самые сложные периоды жизни. И который только раз действительно разгневался на его поведение, за что, впрочем, сам же Му Цин просил прощения, признавая свою неправоту.       Выяснив свои отношения с Его Высочеством, генерал Сюанчжень вдруг успокоился.       Нет, он по-прежнему закатывал глаза и язвил. Ничего с виду не поменялось в их отношениях для других небожителей.       Но Фэн Синь больше не чувствовал в словах бывшего недруга смертельного яда. А сами их реакции больше походили на устоявшуюся привычку. Фэн Синь сам не знал, откуда ему приходило понимание, что Му Цин тоже это чувствует, хоть и не показывает виду. И это с непривычки вызывало сильное...смущение?       Словно они оба отчаянно цеплялись за привычный формат общения только чтобы не чувствовать этих новых, непривычных реакций.       Почему они не могли просто пожать друг другу руки и разойтись каждый в свою устоявшуюся жизнь?       Зачем продолжали хранить ставший отныне ненужным ритуал взаимной публичной порки?       Ведь не было больше причин ненавидеть друг друга. Как и причин для того, чтобы вообще поддерживать друг с другом хоть какие-то контакты.       Раз и навсегда выяснив тогда свои отношения, все трое перевернули горькую страницу совместного прошлого, проговорив для разнообразия словами все претензии и обиды.       Фэн Синь простил свое предательство.       Му Цин признал свою уязвимость.       Се Лянь принял их обоих, как делал это всегда.       Круг замкнулся, они отныне были свободны друг от друга, и не было ни одной причины, чтобы снова возвращаться к пережитому.       Но потом был день и Се Лянь, окруженный мириадами блекнувших на солнце бабочек.       И был вечер, и разбитое вдребезги, за сотни лет нажитое небесами благоденствие.       И ночь, и стонущий от боли и холода в своей временной палатке Му Цин.       И он, Фэн Синь, генерал Наньян, который ничего не мог поделать с этой болью, так как банально не хватало духовных сил даже на собственное исцеление.       Как они оказались сидящими на небольшом каменном уступе, неподалеку от разбитого временного лагеря, не мог сказать ни один из них. Но в суровом, напоминавшем тягостное прошлое походном быте, стирались за сотни лет привычные нормы и приличия. И они оба, как в далекие, ставшие уже почти легендой, времена, снова сидели рядом, тесно прижавшись телами.       Не в порыве чувств, а просто сохраняя тепло. Пытаясь дать друг другу то, что смогло бы отвлечь от тягостных дум и физических мучений. И, не найдя ничего более достойного, залюбовавшиеся огромными, мерцающими прямо над их головами звездами, как единственной доступной в тот момент для них формой утешения.       Они не привыкли говорить слова ободрения или поддержки. Они забыли, как раньше помогали друг другу выживать в обрушившемся на них всей своей мощью реальном мире. Они вообще никогда раньше не смотрели на звезды, ни вместе, ни по отдельности.       Каждое мгновение той зыбкой, словно мираж, ночи было для Фэн Синя сном наяву. И он уже почти исчерпал для себя отмеренный ему запас удивления, просто смиряясь с неизбежным.       А потом Му Цин его поцеловал.