Время лечит, несмотря ни на что...

POV Ангелина       Я провела в палате Егора каких-то десять минут, но их хватило для того, чтобы подобрать все то, что так стремительно ускользала сквозь мои пальцы… Это были мои силы, которыми было не лучшее время разбрасываться. Щукин же в это время поглаживал мои волосы, зарывался в них и просто молчал. Слова были лишними. Я обязательно с ним поговорю, но позже, когда узнаю то, что не хочу узнавать, но надо…       Аккуратно приподнимаю голову, так как Егор перестал зарываться пальцами мне в волосы, а его дыхание стало выравниваться. Он уснул… Обезболивающее подействовало, а это означало, что самое время отправиться в кабинет хирурга, чтобы узнать дальнейшие наши действия. Поэтому тихо встаю со стула и, бросив еще один мимолетный взгляд на хоккеиста, покидаю его палату.       Выйдя в коридор, опускаюсь на ближайшую скамеечку и пытаюсь успокоиться. Внутри был ураган из чувств, где смешалось все: страх, боль, отчаяние, бессилие, паника… Все это не давало вздохнуть полной грудью, а всю эту картину дополняла ноющая и противная боль в спине. Я обвела взглядом опустевший коридор и поднялась. Мне надо в кабинет папы, мне надо узнать все. Сжав зубы до их скрежета и пальцы до побеления костяшек, пошла к отцу.       В голове никак не могло уложиться то, что мы так усердно шли к этим шагам, к улыбкам на наших лицах, а теперь опять боль и страдания, слезы и разодранные души. Около кабинета останавливаюсь и пытаюсь сосредоточиться, отключить все эмоции, включить того хладнокровного специалиста, которого во мне растили уже долгое время. Но нет… Его место занимает растерянная девочка, которая испытывает симпатию к парню, хочет ему помочь, испытывая при этом невыносимую смесь чувств, ведь у того уже есть любимая. Да, порой она срывается, но кому легко в этой ситуации?       — Лина, соберись немедленно… — шепчу я себе под нос и открываю дверь.       В небольшом помещении за столом сидит папа, рассматривая попеременно снимки Егора, а напротив Елена Константиновна, которая пытается сдерживать свои слезы, но все это безуспешно, и Марина, которая поглаживает женщину по спине. Никто не обращает на меня внимание, что и к лучшему, потому что у меня не сейчас не то состояние, чтобы вселять в людей уверенность и стремление к жизни. Сейчас я сама хочу забиться в угол и плакать, а еще безбожно курить…       — Станислав Сергеевич, только, пожалуйста, не молчите, — Елена Константиновна кое-как успокаивается, вытирает слезы и обращается к нему, человеку, который в данный момент не просто мой отец, а вершитель наших судеб, ведь только он сейчас может дать или же отнять нашу надежду.       — Боюсь, что если начну говорить, — он откладывает снимок и берет следующий, — лучше не станет…       — Что? Все так плохо? — Марина переживает, а у меня вырывается нервный смешок! Хорошо, что его никто не услышал! Нет, все просто зашибись! Прямо сейчас вскочит, натянет коньки и в космос полетит!       — Скажем так, все достаточно серьезно, — папа кладет снимки на стол и, наконец-то, поворачивается, замечая меня. Только сейчас понимаю, что стою, вцепившись мертвой хваткой в дверной косяк, чем сломала коротенькие ногти под корень, только сейчас осознаю, что практически не дышу, только сейчас осознаю, что не смогу пережить, если не помогу Егору и в этот раз. — Сломан фиксатор позвоночника, — он делает глубокий вдох, — нужна повторная операция.       — Как операция? — Щукина переходит на шепот, ее начинает потряхивать.       — Елена Константиновна, — ему тоже тяжело, очень тяжело. — Сломан фиксатор, его нужно удалить, в данном случае, это означает срочное удаление металлоконструкции, удаление L-позвонка и постановку телозамещающего импланта…       Внутри все обрывается… Складывается чувство, что я могу упасть, все внутри скручивается… Но я стойко держусь за тот чертов косяк, вгоняя частички дерева себе под ногти. Папа смотрит с сожалением, но я знаю, в его голове крутится множество мыслей, ведь он должен помочь ему!       — Елена Константиновна, не надо, — Марина, здесь я готова поклониться ей, держит себя в руках, старается успокоить женщину, которая вновь начинает плакать.       — Как бы цинично это не звучало, — папа пытается, он сдерживается, но я уверена, у него внутри тоже шторм, он переживает, — слезами здесь, действительно, не поможешь, нужно решить, кто бы из специалистов взялся за операцию… — только в этот момент до меня доходит вся серьезность! Да! Я прекрасно слышала, что сказал папа после того, как внимательно изучил снимки! Я не дура, понимаю! Но сейчас не в том состоянии, чтобы трезво соображать и анализировать его слова, предугадывать его действия и решения.       — А у нас, что, нельзя? — Касаткина смотрит на него с такой надеждой, что я сама готова сейчас упасть на колени и просить его об этом.       — Оборудование не позволяет, — в этот момент по спину пробежали мурашки, мгновенно стало холодно, но на лбу выступили капельки пота, было ощущение, что всю радость выкачали, как будто по близости оказалась парочка дементоров… и это как минимум! — Значит так, давайте вы меня подождете, я недолго, позвоню одному коллеге в Москву, может что-то получится сделать…       Папа подошел ко мне, открыл дверь и вывел меня в коридор. Он нервничал, был бледным, но старался завладеть ситуацией, взять ее в свои руки, хотя та упрямо не поддавалась. Он внимательно осмотрел меня, остановился взглядом на моих руках и покачал головой. Только сейчас я осознала, что на одной руке ногти содраны до «мяса», а под ними небольшие занозы, а на другой — полумесяцы от ногтей, из которых выступила кровь, наполняя ладонь. Было больно, но эта боль отрезвляла, заставляла мозг работать, а не просто распускать сопли и слюни.       — Лина… — папа выдохнул и прижал к своей груди, — Лина, пожалуйста, прекрати… — он гладил меня по волосам, как совсем недавно это делал Щукин, только разница в том, что мурашки не бежали, да и рука папы не зарывалась в мои волосы. — Лин, не надо…       Я прекрасно понимала, что он хочет мне сказать, но упорно не произносит вслух. Он просит не влюбляться в него, просит, потому что у Егора есть девушка, он ее любит, а я — просто дочка хирурга, которая помогает, поддерживает, но не более… Просит не убиваться, не изводить себя, не раздирать руки в кровь… Но самое главное, не влюбляться… Увы, папа, уже поздно… Уже влюбилась, но не собираюсь ничего предпринимать, ведь у хоккеиста есть своя черлидерша…       — Лин, обработайте со Светой руки, — он поцеловал меня в макушку и чуть отстранился. — Мне надо позвонить, надо что-то думать, — он достал телефон и принялся усердно искать чей-то номер в контактах.       — Пап, можно к нему? — он смотрит на меня немного строго и укоризненно, понимает, что опоздал со своими немыми просьбами, но устало кивает.       Я оставляю его в коридоре, надеясь, что у него получится договориться, что-то придумать, и направляюсь в процедурную, где кое-как обрабатываю свои руки. Одну пришлось перебинтовать, а вторую просто обработать. Я сидела на кушетке и занималась руками, когда прострелило спину. Из глаз полились слезы, в груди все перехватило, катастрофически стало не хватать воздуха. Кое-как найдя ампулку мексилакама и шприц, набираю его и делаю укол, от которых давно отказалась… Раньше они здорово помогали, облегчали боль, но потом выработалось легкое привыкание, и желаемый результат уже невозможно было достичь благодаря одной ампуле… Отказалась… но вот, опять, но выхода нет.       Уперлась локтями в колени, склонила голову, прикрыла глаза и постаралась отключить все чувства, все ощущения, выкинуть все мысли из головы. Сложно. Очень сложно. Выгоняла одни, появлялись другие, но все крутились вокруг Щукина и его травмы, дальнейших действий. Возникло дикое желание поменяться с ним местами, ведь я уже переживала подобное, ведь я не зависима от хоккея так, как он… Минут через пятнадцать боль отступает, я могу спокойно двигаться. Быстро выхожу из процедурной и направляюсь по коридору к заветной палате. Мне надо увидеть его и убедиться, что сейчас он спит, что у него стоит капельница с обезболивающим, что ему хоть немного, но легче.       Захожу тихо в палату и встречаюсь с ним взглядом. Он взволнован, его рука вновь сжата на постели, дыхание рваное и поверхностное. Я осматриваю палату и замечаю сумку Елены Константиновны, которой здесь нет. Понятно, она была, не выдержала и убежала… Делаю неспешные шаги к нему, останавливаюсь в ногах больничной койки и опускаю взгляд на свои руки. Только сейчас вспоминаю о бинтах и пытаюсь скрыть их, спрятав руку в карман халата. Стыдно… Не этим следует хвастаться… Но, несмотря на свое состояние, Егор замечает их и непонимающе смотрит на меня.       — Ангелин, что с рукой? — он смотрит строго, но на меня это не действует, потому что внутри опять начинается шторм, на глаза наворачиваются слезы.       — Ничего, — я мотаю головой и опускаю взгляд, — ерунда…       — Что сказал Станислав Сергеевич? — вот он, вопрос, которого я так боялась…       — Егор… — я хотела ему что-то ответить, но стоило мне поднять голову, как наткнулась на его взгляд… Только сейчас я увидела в глубине его взгляда то, что было в моем… давно… но было… Слова застряли в горле, слезы застыли в глазах, а руки вцепились в каретку кровати… Не могу… Больно, больно настолько, что просто оседаю на пол и все…