Скованные одной цепью

Безопасность. Добровольность. Разумность. Основное правило Тематических практик висит над ними нематериальным багровым неоном. Мори с предвкушающей улыбкой отмечает, что Чуя сегодня прекрасна. Сощурив глаза, в которых плещется жидкий турмалин, она сидит на кровати совершенно беззащитно перед ней. Чуя молчит, окидывая Огай медленным и изучающим взглядом. Всё, начиная с невероятного красного цвета помады, ключиц и изящного разлёта плеч, было прекрасно в этой женщине. На Мори остался только её рабочий халат и тёмный комплект белья, мягким кружевом украшающим её кожу. Чуя думает, что ей действительно досталось самое потрясающее ювелирное украшение. Мори казалась искусно огранённым алмазом в форме «маркиз». Она остра на язык, невероятно привлекательна и смертоносна. Её руки по локоть в крови, её душа черна и непроглядна, как морская пучина. И иногда, совсем редко, Накахара не знала, кто ещё кого тянет в омут. Дисциплина. Холодный ум. Риск. Передавая контроль в чужие руки, становясь контролирующим, всегда надо помнить о риске. Это непростая ролевая игра. Это настоящий психологический паучий путь. Это тот самый момент, когда они могут позволить себе сбросить маски рабочей формальности и надеть новые. Верхняя. Нижняя. Переданный контроль будоражит разум Чуи. Она волнуется, когда собирает свои волосы в небрежный хвост, готовясь к взаимодействию. Совершенно естественным, а оттого забавным жестом подтягивает чуть сползший с бедра чулок. Красивая одежда и бельё — совершенно необязательная установка. Но она придавала их сессиям невероятную томную красоту. Мори в белье — грех наяву. Её бёдра достойны самой искусной кисти, самой звонкой плети и самых жарких поцелуев. Мори желанна и прекрасна даже для своего возраста. Мори низким и бархатным голосом шутит, что она предпочитает девочек моложе двенадцати. Но вот она здесь, перед ней — молчаливая и покорная. П о к о р н а я. Сводит с ума своей алой улыбкой, рождает внутри что-то звериное. Что-то чудовищно сильное, что хотело прямо сейчас вгрызться в белое нежное плечо. Закрывая на мгновение глаза, Накахара впитывает мягкую полумрачную атмосферу комнаты, вскидывая плавно затянутую в перчатку руку — резко опустив её, она указывает на место подле себя. «Подойди немедленно, встань тут» Радужка глаз Чуи отдаёт потусторонним, почти дьявольским блеском раухтопазов в мягких жёлтых бликах ламп в комнате. Она пристально следит, как Мори бесшумно поднимается, а вслед за ней поднимаются полы её халата, нежно оглаживают линию боков и бёдер, прохладной тканью прижимаясь к телу. Ей идёт эта привычка носить свою одежду с врачебной практики. Ей идёт чёрное кружево, безропотность и беспрекословность. Когда ещё выдастся такой потрясающий шанс подчинить королеву мафии? Подобравшаяся ближе Мори мягко опускает взгляд к полу, протяни руку — прикоснёшься к мягким чашечкам бюстгальтера, восхитительно приподнимающим грудь. Но Чуя удерживает первый соблазн, выводя в воздухе следующий жест буквой «Z». «Раздевайся» Эти жесты хорошо знакомы им ещё с первых таких сессий. Безмолвное взаимодействие превращает их маленькую игру во что-то более чувственное и яркое. То, что строится на доверии и желании. Ничто не запрещает в один момент произнести стоп-слово и прекратить любые действия. Но до тех пор — исключительно дисциплина, молчание и покорность. Чуе дорогого стоит удерживать собственное самообладание, когда Мори только шире улыбается, проводя руками по своим бёдрам вверх, — халат прижимается ближе, выдавая очертания кружева сквозь тонкую ткань — мягко спускает с плеч ненужную одежду, тянет лямку бюстгальтера настолько похабно, что Накахара поздно осознаёт, что эта женщина просто играется с ней. Так не пойдёт, — Чуя недовольно цокает языком и вскидывает подбородок, — всё должно быть под её полным контролем. Она обходит свою нижнюю, оказываясь за её спиной. Прекрасна с любых сторон. Мори расправляет плечи, чувствуя невероятно сильное давление хрупких, почти девчачьих ладоней на своей коже. Нельзя доверять небольшому росту и мнимой хрупкости. Она выбрала себе в протеже Исполнительницу с удивительной силой и довольно огненным нравом. Ещё раз Мори это доказывает внутри себя, когда звучно ахает в реальности от жёсткого укуса за загривок. За непослушание укусы острее, прикосновения жалят-царапают, голос и дыхание Чуи выдают в ней практически звериное господство. Ах, колени подкашиваются от такого, милая Чуя. Нельзя же быть такой жестокой и властной. Между ними особая и тонкая связь, мягкое доверие, что не разглядеть невооружённым глазом. Их чувства и мысли синхронизируются настолько, что не нужны слова, не нужны жесты. За Мори говорит тело: слабо подрагивает от властного давления на низ живота; голова практически рефлекторно отклоняется в сторону, чтобы открыть незапятнанную шею для свежих следов — Чуя невероятная собственница. Не неповиновение правилам она терзает и мучает, вот-вот гравитацией заставит пасть на колени перед ней. Но Огай не нуждается в этом — есть что-то пикантное в том, чтобы опускаться на колени перед своей подчинённой добровольно, смывая все рамки формальностей и заменяя их на другие, более… личные. — Ты не слушаешься меня, — говорит она своим замечательным и низким голосом, пока её красивые руки, превращающие организации в пыль, ощутимо давят на горло Мори. Мурашки не заставляют себя ждать, жаркой и колючей волной проходясь вверх по позвоночнику. В этот раз не получается улыбаться, когда воздуха с каждой секундой всё меньше, а низ живота скручивает с такой силой, что тут уже совсем ничего не поделаешь — она обязана поддаться такой хорошенькой девочке. — Ты помнишь, что случается, когда ты не слушаешься? Мори знает. Знает как никто другой. И потому склоняет голову, чтобы прижаться щекой к мягкому обнажённому запястью. Июльское солнце нежно зацеловало светлую кожу, оставив в подарок бледные, но крайне притягательные веснушки. Никто не сможет их увидеть, кроме неё. Никто и не знает, насколько очаровательной бывает Чуя, когда не берёт в руки верёвки. Её личный кошмар забавно сопит во сне, обнимая одеяло и подбирая его под себя. Приятно видеть свою Чую со всех сторон, но стоит ей об этом напомнить, как просыпается в ней недовольная и весьма жестокая госпожа. Невероятный эмоциональный и физический контроль — уроки Мори-сенсей не проходят даром, да? — Я виновата, — выдаёт вину в своём голосе Огай, незаметно облизываясь — на языке слабо оседает маслянистый привкус собственной помады. Но на самом деле нет в ней вины или раскаяния, и Чуя это хорошо знает. У неё есть более радикальные методы укрощения слишком игривых женщин. Спокойствие. Рассудительность. Власть. Чуя во мгновение прекращает физический контакт, в два шага оказываясь на кровати; удобно садится и приманивает к себе весьма соблазнительным жестом: оттягивая зубами кончик перчатки, обнажает тонкую кисть. Но Мори, вновь покрываясь мурашками предвкушения, знает — нельзя доверять первому впечатлению о ней. Эти руки и эти ноги одним ударом проломят бетонную стену. А потом доберутся до её старушечьего сердца — до того они привлекательные. Она поднимается плавно и спокойно, словно не у неё сейчас всё сладко переворачивается внутри, словно не у неё под рёбрами разгорается пожар. Правила ей известны: немедленно снять всё лишнее и лечь животом на колени верхней. Ни шагу дальше, никаких игр и упрямства — поощряется только покорность. Огай принимает правила игры, оставаясь перед Чуей совершенно без одежды и взбираясь вслед за ней на кровать. Получив не терпящий возражений взгляд, она только сдерживает желание игриво подмигнуть, чтобы раздразнить ещё сильнее. Но тогда, к сожалению, она завтра уже не сможет нормально сидеть за столом. Руки у Чуи тёплые и слегка грубоватые у подушечек пальцев. У неё жёстко поставлена ладонь — удар от неё буквально импульсом пробивает всё существо, поднимаясь от обожжённой ягодицы вверх по крестцу и позвоночнику. Огай честно не сдерживает судорожного вздоха, поднимая бёдра выше. И в некоторой мере чувствует себя нашкодившей школьницей в свои прекрасные сорок. Наказание от Чуи в буквальном смысле выбивает всю спесь и игривость. Звонкие и жгучие удары по ягодицам заставляют то с шипением вскидываться, то прижиматься с силой к чужим коленям в надежде на более тесный тактильный контакт — дурманящее голову возбуждение не заставляет ждать себя. Мори давит стон, когда по горящей от шлепков коже жёстко проходятся короткие, но острые ногти Чуи. Ей отчаянно хочется промурлыкать, что, кажется, она слишком сильно раззадорила свою девочку, но молчит — ведомая здесь она. Огай знает, что удары плетью или лентами флоггера будут тысячекратно больнее, но руки Чуи — острее и чувственнее. Именно она своими руками в качестве поощрения буквально мгновение пытки спустя гладит багровые следы, проходится от подрагивающих вскинутых бёдер ниже, к уязвимому месту на сгибе колена, гладит напряжённую голень, слабо впиваясь ногтями в кожу. Ещё один табун мурашек? Да, пожалуйста. Мори задыхается, когда ощущает мягкое, почти невесомое поглаживание на внутренней стороне бедра. Этому ощущению вторит пожар, который разгорается диким пламенем у неё где-то там, где по поверьям людей в розовых очках живут куколки бабочек-однодневок. Чуя нетороплива в своей минутной нежности: поощрительно и довольно наглаживает и массирует горячую и красную от порки кожу — и лишь потому нежность минутная, что в следующую минуту она вплетается пальцами в волосы Мори, сжимая и натягивая, заставляя высоко вскинуть голову. Так удобнее впиваться жалящим укусом в чувствительное место над лопаткой. Удовлетворённая коротким болезненным стоном, она, наконец, отпускает свою нижнюю. Огай приподнимается со своего места, чтобы ловким движением опрокинуть Чую на кровать. Получая насмешливое снисхождение, она следами от помады прочерчивает путь, по которому у неё всегда идут эти ненавистные мурашки. От уязвимого горла, вниз, по веснушчатым плечам и ключицам, по груди и напряжённому животу, по крепким бёдрам, на внутренней стороне которых всегда остаются самые яркие поцелуи. Чуя целует долго и горячо, отнимая возможность вздохнуть. Цепляется за плечи, кусается, опаляет огнём своих чувств так сильно, что Мори всерьёз побаивается обжечься. Катастрофически жарко, слишком тесно, слишком мало возможности вздохнуть. Жидкая магма растекается по пищеводу и венам, обостряя каждое из чувств до предела. Под подрагивающими руками — приятный бархат кожи. Под закрытыми веками — тысячи огненных всполохов с отблесками бурого янтаря. Землистый и слегка металлический запах Чуи въедается под кожу смертельным паралитическим ядом. Вкус её поцелуев — выдержанное терпкое вино. Никаких звуков вокруг не осталось, кроме прерывистого звука жгучих поцелуев и отчаянных, почти хрипящих вздохов. Чуя бурлящей лавой затапливает сознание собой и своим телом, пустынным сухим ветром выводит на коже Мори узоры и царапины — киноварь её волос в полумраке кажется спасительной прохладой. Прогибаясь под чужой волей, как мягкая и нежная глина, Огай осыпает иглами-поцелуями низ её живота, оставляя практически похабные следы собственной помады у самой промежности. По обонянию бьёт резковатый, но тягучий и сильный запах — рот переполняется слюной от скручивающего судорогой бёдра желания. Тугие рыжие завитки приятно щекочут щёку, а на губах оседает кисло-солёный привкус чужой смазки. Даже лёжа под своей нижней Чуя не отдаёт власть, полностью беря процесс под свой контроль. Её жёсткая хватка в волосах не даёт Мори отвлечься или глубоко вздохнуть, её дрожащие и приподнимающиеся бёдра вызывают неконтролируемое желание вжаться губами и языком сильнее, выбить стон, полузадушенный всхлип или низкое рычание. Чуя — невероятно горячая и совершенно неподконтрольная стихия, и Огай честно сгорает в этом огне вместе с ней. Обращается вся в чувства. Они тонут друг в друге, как мотыльки, неизбежно покрывающиеся жидким и жгучим янтарём, дыхание одно на двоих — судорожный вдох со одной стороны, глушащийся сдавленным стоном, сиплый и короткий выдох — с другой. В промежности горячо и липко, всё сворачивается и пульсирует в мучительном и сладком спазме, и Мори жалеет, что не может сейчас посмотреть, как змеёй извивается под ней Чуя — наверняка тени от ламп страстно танцуют на её коже, покрытой испариной, наверняка она жмурится и тихо шипит, наверняка искусала себе губы, наверняка стиснула изголовье кровати с такой силой, что оно было готово треснуть под её диким напором. Огай держит её крепко, не даёт сделать лишнего движения до тех пор, пока она под ней не заходится в болезненной судороге. Огонь в её руках сходит с ума, разгорается болезненным заревом, искрами взрывается под кожей, больше не целует — кусает и жжёт. Хватает несколько секунд, чтобы Чуя жёстко отстранила от себя Мори, пытаясь собрать себя по частям. Она в беспамятстве гладит её скулы и влажные губы, цепляется за её плечи, не имея прямо сейчас силы сжать сильнее или оцарапать, когда замечает змеиную усмешку. Именно этот змеиный нрав не получится вытравить всеми известными противоядиями. Змеиный яд отравляет Чую, ровно как и она отравляет всполохами киновари Мори. Но у неё был свой подход. Даже если такой настойчивый и радикальный в итоге со стороны нижней. С раздражением подтягивая сползший со взмокшей кожи чулок, Чуя находит в себе силы перехватить положение и подмять Мори под себя. Ловит её заинтересованный взгляд, наблюдает дрожь, в которую уходит её тело всё чаще и чаще. Смотрит, как вздымается полная грудь, каким голодом затапливает её багровый турмалин напротив. Призывно разводя колени, Мори смотрит с вызовом и нестираемой игривостью. Что ж, вероятно, кое-то заслужил награды за искупление своей вины.