Скованные одной цепью

Тело — это особенный холст. Живой и гибкий, на котором можно запечатлеть рисунки битвы или же свежесрезанные цветы. Вплести в клетку рёбер птичьи гнёзда, обвить тонкие запястья туманными узорами и надписями на понятном одному тебе языке. У татуировок свой язык, равноценно ему свой собственный язык имеют на человеческом теле и шрамы. Грубые кляксы на грудине, тонкие линии вдоль венозного пути на предплечьях, неосторожные и бледные росчерки на коленях — напоминания о далёком-далёком детстве. У шрамов действительно есть свой язык. Каждая шероховатость и неровность на коже хранит в себе историю. Кто-то врезался в острый угол тумбы, кто-то прикоснулся впопыхах к обжигающему противню. Человеческое тело уязвимо и хрупко, и потому оно — лучший холст. Мори с любопытством первооткрывателя водит кончиками пальцев по чужим напряжённым плечам, наблюдая с прищуром, как по светлой коже бегут чувственные мурашки, как мышцы напрягаются сильнее, перекатываются. Тело перед ним было выточено лезвиями, кровью и потом. Будто бы нерушимый камень, несгибаемое, нержавеющее железо. Драконья сталь, из которой не каждый кузнец возьмётся ковать острейший меч. Неподатливый, непокорный, опасный и опаляющий огонь, обещающий лишь жечь и кусать, но не греть зимними вечерами — таким предстал перед ним Накахара Чуя впервые. Угловатый мальчишка с глазами дикого волка. Волк, пасущий наглых овец. Какова ирония. Волк, скалящий зубы, чтобы защитить свою семью, но теряющий гордость вожака. И не то чтобы Мори так хорош в дрессировке диких мальчишек, но вот этот поддался со странной охотой. Признав в хитром змее хищника сильнее, молодой волчонок склонил голову и позволил змею оплести своё тело чешуйчатыми кольцами. Змей обещал свободу. Змей обещал покровительство. И змей сдержал своё обещание. Чуя медленно вздыхает, когда прохладные пальцы касаются уязвимой шеи, пробираются играючи под ленту чокера, опасно оттягивают, лишая на самое мгновение дыхания. То был страх или странное возбуждение? Эмоции, которые заставляет испытывать Мори Огай, не поддаются простым объяснениям. Нельзя угадать, в какой момент страх вылижет холодом затылок; нельзя угадать, в какой момент холод сменится жаром властного укуса. Манящий холод ласковых рук удивительно сочетается с жаром поцелуев. Преклонив колено в клятве, Чуя сознательно отбросил корону тяжёлого бремени ответственности. Он знал, что быть лидером — это ноша, данная не каждому. И его гордыня, его эгоизм, его острое желание узнать о самом себе высекли на теле грубую рану. Неровный, некрасивый рубец немного ниже линии сердца. Крысиный яд, текущий по жилам огненной лавиной, напоминал о бесконечных ошибках, о провалах, о том, что он не справился. Волк не смог выдрессировать наглых овец. Но змей умеет принимать чужие ошибки. Мори задерживает пытливый взгляд на бледных полосах стародавних шрамов под чужими рёбрами, ведёт ласковыми подушечками пальцев по крепкому животу, с удовольствием вслушиваясь в ответный судорожных вздох. Вот здесь, немного левее, есть особенный след. Иной на ощупь, будто бы не принадлежащий Чуе. Кожа вокруг белёсого шрама тонкая-тонкая, удивительно чувствительная и уязвимая. Мори помнит, что если касаться грубой линии шрама языком, Чуя будет готов взрычать. Старый шрам, дарящий ощущения свежего ожога. Игра разума, каждый раз напоминающая Чуе о превращённой в алмазную крошку гордости. Но Мори каждый раз напоминает ему о том, что не столько важно погружаться в прошлое и тонуть в нём, сколько исследовать его, анализировать. Прошлые ошибки останутся в прошлом. Прошлые ошибки — лишь мимолётный опыт, не стоящий полноценного внимания. Мори всегда напоминает, что Чуя — живой человек, имеющий право быть слабым и обессиленным. Но с каждым новым чувственным укусом он напоминает, что слабость — не то, что следует показать своему врагу. Человеческая слабость делает внутреннюю сталь сильнее. Люди — глупые, уязвимые и хрупкие, и потому ими легко управлять. И лучше всего это получается только тогда, когда ты сам себя признаёшь человеком. Со своими слабостями, со своими эмоциями и маленькими трагедиями. Прикасаясь к бесконечным мазкам шрамов, змей напоминает волку, что все эти следы — и есть его сила. Сила не в стремлении получить шрамы, но в осознании, что оставшийся на коже след — не уродство, а кусочек памяти. До первой клятвы Чуя стыдился своих шрамов, скрывал их за бесконечными слоями одежды, прятал руки и тихо отрицал существование своего отражения в зеркале. Поддавшись зрелому влиянию и чуткой власти, он со временем принял каждый неровный след на коже. Укус ядовитого ножа больше не болит, но каждый вечер горит страшным огнём — так Мори Огай выражает свою страсть и привязанность. Змей кусается, перекрывая старые шрамы новыми. И Чуя находит в них что-то особенное и интимное. Чуе больше не нужно отрицать собственные ошибки.